— На то была божья воля.
— Божья воля? А почему ты не спросишь, отчего умер мой брат?
— Отчего?
— Не догадываешься? Не веришь?.. Это я его убил! Отравил... вот здесь... в пещере... за этим столом. Он сидел там, где сейчас сидишь ты. Мы ужинали, весело болтая. И вдруг он сказал, что чувствует себя плохо,— пошел прилечь и не встал... Теперь понимаешь, почему все это мое?.. Никто не раскрыл моей тайны. Теперь только ты да я знаем о ней. Вот и все... Убийца не достоин твоей любви. Ты свободна. Можешь выдать меня властям, если хочешь. Я потерял тебя, а все остальное мне безразлично.
Он замолчал и уронил голову на руки.
Лина подошла к нему решительными шагами.
— Саша!.. Ты преступник, убийца... может и так, не знаю. Но если ты виновен—то лишь перед обществом, перед законом, перед братом, а не передо мной. Призрак умершего не встанет между нами. Оставить тебя? Ни за что! Теперь, после этой исповеди, я полюбила тебя еще крепче. Как ты страдал один! Теперь будем страдать вместе. Ты доверил мне свою тайну, и отныне я твоя соучастница. Тайна свяжет нас навсегда, а любовь заглушит угрызения совести. Саша! Взгляни на меня! Для меня ты остался таким же беспорочным, каким я знала тебя прежде... Оставь в покое мертвых. Мы поставим ему памятник, будем служить панихиды, и призрак перестанет тебя преследовать. Скажи, какой рукой ты подсыпал ему яд? Правой? Дай я ее поцелую. Пусть весь свет считает ее преступной, а меня эта рука поведет к счастью. Наконец, мы можем продать все и уехать за границу... Знай: с этой минуты я еще острее чувствую, что я твоя. А ты сейчас больше чем когда-нибудь нуждаешься в моей любви. Милый!..
Она подняла его голову и страстно поцеловала его в губы.
— Прошлое забыто навсегда. Идем!
Они вышли из пещеры.
— Неужели правда, что ты способна любить меня и сейчас?
— Ни слова об этом!
Лицо его прояснилось. Но вдруг он громко расхохотался.
— Ха-ха-ха-ха-ха!.. — раздалось в парке.
«Уж не помешался ли он?» — подумала она.
— Ну как? Я сыграл свою роль неплохо? И ты действительно поверила?
Лина смотрела на него растерянно:
— Что все это значит?
— Это комедия, и я в восторге: теперь я узнал, как сильно ты меня любишь.
— Комедия? Почему комедия?
— Просто так. Фантазия. Каприз.
— У тебя не было никакого брата?
— Как не было—есть. Он живет за границей. Я лгал тебе, когда говорил, что все здесь принадлежит мне. Но ты меня простишь! Тот, кто способен простить убийцу, простит и лжеца. Ведь ты не разлюбишь меня только потому, что вилла эта не наша? Правда, милочка моя?
Но она не успела ответить — навстречу им шел управляющий имением. Остановившись, он что-то шепнул на ухо Саше.
— Извини, Линочка, очень важное дело. Я отлучусь ненадолго. Иди в комнаты, я скоро вернусь.
И он ушел вместе с управляющим.
Спустя полчаса Саша вернулся. Лины в вилле не было. Он обошел все комнаты — никого. Искал ее в саду, в парке, на полянке, но тщетно. Тогда он стал громко звать ее. Никто не ответил, только эхо злорадно повторяло ее имя.
Он спустился к морю. Волны беззаботно ласкали безлюдный берег. Страшная мысль промелькнула в мозгу влюбленного.
«Нет! Это невозможно!..»
Взволнованный тяжким предчувствием, он побежал обратно и вскоре встретил садовника.
— Ты не видел барышни?
— Она ушла; вышла на шоссе.
— Ничего не говорила?
— Только спросила, чья это вилла.
— А ты что ответил?
— Что это вилла вашего брата.
У Саши потемнело в глазах.
Сам того не заметив, он вышел на шоссе. Дорога тянулась ровная, длинная.
Лины не было. Лишь где-то вдали мелькала черная точечка. Но мало-помалу и она слилась с горизонтом.
«Конец! Еще один живой труп».
Он вернулся, прошел мимо виллы, добрался до полянки и сел за стол.
Равнодушно рокотало море.
Он спокойно следил за бегом волн, а мысли его мчались по шоссе, гнались за исчезнувшим милым образом.
Может быть, наступит день, когда он возьмет себя в руки, но сегодня он испытывал мучительную душевную боль. Лина унесла с собой частицу его души. В эти минуты ему казалось, что если б он и вправду убил брата, он не страдал бы так тяжко.
МАТЬ
— Полегче... Дайте носилки!
Больную положили на носилки и понесли.
Она увидела, сколько вокруг нее народу, и от стыда закрыла глаза.
Носилки внесли в сад.
Со скамеек повскакали женщины в больничных халатах.
— Бедняжка!
— Такая молоденькая — и уже мать!
— А кто виноват? — вмешался кто-то из мужчин.
— Помолчал бы лучше! Много вы понимаете в таких делах... У вас одно на уме...
Близкие новенькой что-то рассказывали окружившим их женщинам.
Те недоверчиво покачивали головой.
Когда больную унесли, в коридоре раздались негодующие голоса, словно в больницу привезли чумную.
— А еще девица!..
— Хотела выйти замуж за одного... а от другого...
— Добивалась его...
— Пресвятая богородица!.. В наше время этого не бывало!
Возмущение охватило и ту палату, куда положили новую больную. Некоторые больные даже не хотели оставаться в одной палате с нею.
В дверях показался полицейский.
— Пришел ее стеречь!
— Мы небось не рожали под надзором полиции!..
Больная ничего не слышала, ничего не видела. Она так страдала, что не чувствовала людской злобы.
Вот в какой обстановке она стала матерью.
Первый писк ребенка, первый жалобный плач ее доселе скрывавшегося в ней детища придал ей смелости.
Теперь у нее и среди чужих было свое, близкое существо. Она была уже не одна.
В тени под деревьями расположилось несколько больных женщин; к ним подсел мужчина.
— Да,— проговорила одна больная,— не случалось такого в наше время...
— Какое еще там ваше время? Что ваше время, что наше — все равно,— возразил мужчина. (Он был крестьянин.) — Чего ты взъелась на девку? Или забыла, как сама в чулан бегала?
— В какой чулан? У нас никаких чуланов не было.
— Может, теперь снесли, а в наше время были...
— И не грех тебе? Старуху обижаешь!
— В те годы она была не старше той, которую сюда принесли.
Женщины прикусили языки. Они поднялись и молча стали расходиться по своим палатам.
Обиженная, насупившись, плелась за ними. Она отказывалась верить, что дома у нее и сейчас есть чулан. Однако она ясно представляла себе этот чулан... там...
— Тут, чего доброго, свихнешься! — плюнула она.
Успокоившись после перенесенных мук, молодая мать задумалась. Ей невольно припомнился весь ее короткий жизненный путь.
Она работала поденщицей на фабрике, недавно построенной в городе, и жила вместе с матерью. Зарабатывала только она и потому чувствовала себя хозяйкой в доме.
Давно привыкнув к нищете, девушка ничего в жизни не боялась.
Мужчин она не избегала. Зная цену своей красоте, не удивлялась, что всегда окружена поклонниками. Но, случалось, хладнокровно укрощала своими сильными руками даже самых дерзких наглецов. И не потому, что боялась позора, а просто они ей не нравились. Не пришло еще ее время.
А когда оно пришло, никто не пожелал взять се в жены.
И тогда произошло то, что должно было произойти, наперекор людским законам, девичьему страху, грозящему позору и стараниям благотворительных обществ, то, что должно было случиться если не сегодня, так завтра, при участии того ли, другого ли.
Раньше она отталкивала хороших парней за самые невинные поползновения; сейчас уступила безропотно.
Кому? Кто он? Откуда родом? Она знала это лишь смутно. Тоже бедняк, он откуда-то пришел сюда в поисках куска хлеба. Где он теперь? Ушел из города; не убежал, нет,— его выслали за какие-то «идеи». И вот он пошел искать работу в других местах: не умирать же ему с голоду из-за нее. Он не был ее мужем. Она сама во всем виновата.
Вначале она подумывала, не избавиться ли от ребенка. Трудно прокормить лишний рот... Потом...
Малыш, чем-то недовольный, расплакался. Она поднялась, взяла его на руки, стала кормить.
Сама — вчерашний ребенок, а лицо озабоченное.
На лбу ее появилась нежная материнская морщинка.
— Приблудный! — сказал кто-то.
Она наклонилась и поцеловала своего приблудного. В душе ее пробудилась храбрость,— ведь ребенка надо защищать.
Но вот некоторые женщины, в большинстве пожилые, мало-помалу примирились с тем, что она родила внебрачного ребенка. Они стали ей помогать, давать советы, даже сделали кое-какие подарки младенцу.
Наконец, она окрепла и выписалась из больницы.
Одетая в свое платье, она постояла у койки, оглядывая светлую палату: едва ли ей когда-нибудь удастся опять пожить с малышом в такой комнате.
И вот она взяла ребенка и ушла.
Мимо женщин она прошла с гордо поднятой головой. И даже самые злоязычные уступали ей дорогу.
Незаконнорожденный узаконил ее материнские права. Живой свидетель ее позора стал ее оружием, щитом.
Она вышла в сад.
Старуха и тут не утерпела:
— Эй, ты... Смотри не сделай с ним чего плохого!
Но крестьянин оборвал старуху:
— Чего разоралась? Ополоумела, что ли? Теперь ведь она не девка. Матерью стала! Стыда у тебя нету!
Мать вышла на улицу. Прошлое скрылось куда-то, осталось позади вместе с «этими людьми».
Остались только он — ее сынок, да она — его мать... которая будет для него и отцом.
СОДЕРЖАНИЕ