282.
А как иначе выполнить планы по репарациям? В этой сфере взаимоотношений с немцами игры в толерантность закончились, да они и не могли продолжаться на фоне обострения отношений с бывшими союзниками, провала блокады Берлина, сепаратной денежной реформы, нараставшей уверенности немцев, что хватит работать на репарации, пора подумать и о себе. А тут еще и новые внутриполитические веяния в СССР, которые иначе как «закручивание гаек» никто не воспринимал. Благие намерения и созревавшие внутри сваговского сообщества планы изменений повисали в воздухе. Да и сами сваговцы, как показал опыт оккупации, при всем желании, даже по приказу сверху вряд ли смогли бы отказаться от привычного образа действий – наложения советских лекал на немецкую действительность.
Неудивительно, что накануне расставания с Советской военной администрацией немцы пребывали в некотором недоумении. Они так и не поняли русских. В ходе широкомасштабной дискуссии по статье журналиста Рудольфа Гернштадта «О русских и о нас», прошедшей в городах и селах Бранденбурга весной 1949 года, немцы поставили серьезные вопросы, на которые советские политработники вряд ли были в состоянии убедительно ответить: «о русском и немецком пути к социализму», о различии «менталитета», о механическом перенесении советских методов в условия Германии, о невозможности «полностью перестроиться на русский лад» и т. д.283 Судя по тому, как отреагировал на эти сомнения начальник Отдела информации Управления СВА земли Бранденбург К. В. Мартемьянов, сваговские политофицеры восприняли вполне здравые вопросы как замаскированные вылазки «явных противников дружбы с СССР». Четыре с лишним года оккупации так ничему и не научили спецпропагандиста. Он подозрительно прислушивался к лояльному немецкому дискурсу, описывал его на советском обвинительном языке, обнаруживая в любой самостоятельной мысли замаскированный вражеский подтекст, что фактически блокировало всякую возможность понять, а тем более принять немецкий взгляд на вещи.
На излете СВАГ, в марте 1949 года, маршал Соколовский еще раз попытался выступить против непотопляемой практики «грубого вмешательства во внутренние дела СЕПГ, в дела профсоюзов и других массовых организаций», против «излишней опеки, выражающейся, прежде всего, в бесконечных вызовах немецких руководящих работников по поводу и без всякого повода». Попутно Главноначальствующий СВАГ признал «большой политический вред» от выступлений сваговцев перед членами СЕПГ с различного рода «установочными» речами. Маршал заговорил даже о недопустимых «колонизаторских шатаниях». Проистекали подобные шатания, по его мнению, из привычных и неискоренимых методов командования284. Но сигнал Соколовского о необходимости сдержанности и деликатности в отношениях с самоуправлениями, бизнесом, населением был уже не актуален. Маршал покидал свой пост. А Советская военная администрация заканчивала работу. В июле 1949 года новый Главноначальствующий СВАГ генерал-полковник В. И. Чуйков категорически отвергнет тезис о «колонизаторских шатаниях», откажется принимать подобные явления всерьез, сочтет все это преувеличением, если не выдумкой, и выскажется о некой «большевистской оккупации»285 – самой лучшей оккупации в мире, что было вполне в духе поздних сталинских времен.
ЧАСТЬ 3. КУЛЬТ БДИТЕЛЬНОСТИ И РИТУАЛЫ СЕКРЕТНОСТИ
«Затратная» секретность и дефицит бдительности
Тезис о секретности, густой пеленой окутавшей сталинское общество на его излете, вполне можно считать историографическим трюизмом. «Безразборная»286, «избыточная»287 секретность конца 1920-х – 1930-х годов в послевоенный период достигла своего апогея. Поздний сталинизм переполнился государственными, военными, служебными, партийными и, наверное, даже комсомольскими и колхозными секретами. Секретность – это не только целая область существования в социуме государственной и служебной тайны, но также и повседневные практики сталинского человека, соприкасавшегося с секретной сферой и отягощенного постоянными призывами к бдительности. Секреты в сталинское время, как и теперь, доверяли не всем, зато бдительности требовали от каждого.
«Ритуалы секретности» (выражение принадлежит М. Геллеру) были настолько органичной сферой жизни сотрудника Советской военной администрации, что воспринимались как воздух, существование которого начинаешь замечать, только ощутив бюрократическое удушье. Все социальное пространство, в котором обитали сваговцы, высшее руководство пыталось наполнить этим воздухом, качество которого проверялось большевистской бдительностью. СВАГ как любое военное учреждение, тем более находившееся за границей, должен был особенно строго охранять государственные, военные и служебные тайны. Здесь надо было «секретить» информацию не только от врагов, они же бывшие союзники, но и соблюдать целый ряд специфических оккупационных ограничений. Как выразился начальник Отдела контрразведки Смерша Управления СВА провинции Бранденбург, «государственная тайна политики советского государства на территории Германии» не должна была стать «достоянием немецкого населения»288. Судя по ориентировочному перечню документов СВАГ, составлявших военную и государственную тайну, от немцев нужно было скрывать почти все289. Как именно при таком количестве секретных ограничений удавалось в принципе управлять Германией, было сокровенной тайной советской бюрократической машины, которую еще предстоит разгадать.
«Налаживание секретности» предполагало соблюдение массы специфических условий – затратных и сложных в материально-техническом и организационном плане: сейфы, рабочие папки, спецпакеты, принадлежности для опечатывания, комнаты с решетками на окнах, обитые железом двери, круглосуточная охрана, специальная печь для сжигания черновиков… Требовались опытные, благонадежные делопроизводители, знакомые с правилами ведения секретной переписки и имеющие допуск к такой работе. В первые месяцы существования СВАГ выполнить подобные требования было практически невозможно. Это и показала массовая проверка, проведенная осенью 1945 года. К примеру, в провинции Саксония в комендатуре округа Мерзебург не смогли найти тридцать секретных документов, а шестьдесят восемь секретных бумаг просто забыли зарегистрировать. В некоторых комендатурах, чтобы ускорить движение простой корреспонденции, на ней ставили гриф «секретно» и произвольный номер, совершенно запутывая делопроизводство290. В Магдебургской окружной комендатуре, напротив, секретные документы отправляли исполнителям, минуя «секретчиков», в результате всплыли неучтенные секретные бумаги291. В других землях и провинциях положение было не лучше. Оказалось, что почти каждый второй сотрудник, занимавшийся секретной работой, не имел никакого практического опыта и плохо знал приказы и наставления по делопроизводству. Только в Штабе СВАГ и (отчасти) в штабах Управлений СВА земель и провинций проблемы обеспечения секретности удалось решить сравнительно быстро.
Командование требовало, чтобы все сваговцы, соприкасавшиеся с секретными документами, были оформлены должным образом. На каждого сотрудника надо было собрать целый пакет документов и «отдельной папкой» выслать контрразведчикам. Среди прочего нужно было указать на политическую устойчивость претендента на должность, прояснить, не принадлежал ли он к антипартийным группировкам, не служил ли «в старой армии», не подвергались ли аресту его ближайшие родственники, бывал ли он за границей и есть ли там знакомые и родные. И конечно: был ли в плену или в окружении, проживали ли родственники на оккупированной территории292. Процедура была не быстрой и довольно обременительной для руководителей, поэтому в 1945–1946 годах многие из них, перегруженные работой, старались отложить подобные дела на потом.
Поздней осенью 1945 года «секретный» дискурс был стремительно выведен за делопроизводственные и кадровые рамки и дополнился страшными словами «шпионаж» и «вербовка». Маршал Жуков пришел к выводу, что утечки секретной информации происходят через свободное общение с союзниками и немцами, и попытался развернуть советское оккупационное сообщество к традиционному пониманию бдительности как важному условию сохранения государственной и военной тайны, перекрыть каналы доступа к чувствительной информации, укрепить советскую стену секретности, в которой под влиянием победной весенне-летней эйфории появились разрывы и трещины. 16 ноября 1945 года был подписан и размножен типографским способом совершенно секретный приказ Главнокомандующего Группы советских оккупационных войск в Германии № 0016 «О повышении бдительности офицерского состава»293. Действие этого приказа распространялось и на СВАГ.
Непосредственным поводом послужил неприятный эпизод вербовки иностранной военной разведкой советского офицера М. Едва ли не главной предпосылкой потери бдительности и предательств маршал Жуков назвал (вернее показал на примере) сохранявшуюся эйфорию от условной встречи на Эльбе и сложившийся к тому времени в советской зоне оккупации относительно свободный образ жизни «советских оккупантов». Он довольно подробно описал в приказе обстоятельства скандального происшествия: «Состоящий в резерве офицер М. в течение трех месяцев никакой работы по службе не выполнял и от безделья вместе с другими офицерами начал посещать рестораны и увеселительные места в городе Берлине, в результате познакомился с иностранными офицерами и в течение месяца вместе с ними выпивал и общался с немками. При этом иностранные офицеры неоднократно оказывали ему мелкие услуги, после чего и от него потребовали собрать «кой-какие сведения». Офицер М. согласился, но «вовремя был арестован». Так маршал предостерег своих офицеров, а также призвал к бдительности тех, кто за этими офицерами должен был присматривать. Заметим попутно, что фабула предательства капитана Воробейцева, отрицательного персонажа уже упоминавшегося романа Э. Казакевича, очень похожа на историю падения офицера М. из приказа Жукова. Казакевич, вероятно, был знаком с этим документом или стал очевидцем какой-то похожей истории.