308.
Учитывая разболтанное состояние «секретки», В. Д. Соколовский в феврале 1947 года выступил с целой программой налаживания секретного делопроизводства и укрепления бдительности309. Идеальная комендатура, какой ее видел в начале 1947-го Главноначальствующий, должна была иметь специальное хранилище даже для «простых служебных бумаг». Хранилище должно было находиться под постоянным наблюдением. Ящики и столы в рабочих комнатах в нерабочее время надо было держать идеально пустыми – ни одной служебной бумажки. В мусорных корзинах – никаких черновиков и использованной копирки. Все эти следы служебной деятельности подлежали сбору и уничтожению (сжиганию). В тех помещениях, где бывают посторонние, особенно немцы, на стенах не должно висеть никаких секретных приказов, директив, списков личного состава, хотя это и удобно для дела. Немцы, работающие в комендатурах, должны быть поголовно проверены оперативными секторами на анкетную благонадежность. Немки-уборщицы должны трудиться только под присмотром сотрудников комендатуры.
Этот бюрократический идеал так и остался руководящей мечтой. Зато над служебными кабинетами и рабочими комнатами пронесся ураган проверок. «Налеты» проводили в нерабочее время и даже ночью. По итогам ревизий начальники УСВА земель и провинций выпустили целую серию приказов о бдительности, провалах в сфере секретного делопроизводства и мерах по исправлению ситуации. Общая картина мало чем отличалась от положения дел в 1946 году. Например, в УСВА провинции Мекленбург, где еще в 1946 году было утеряно или похищено пять секретных документов, к весне 1947 года ни один из них не был найден. Оказалось, что некоторые работники секретные документы продолжают хранить где попало; помещения и сейфы «не опечатываются и не охраняются»310. В момент одной из проверок «у рабочего стола с секретными документами» сосредоточенно убиралась немка. На замечание хозяин кабинета реагировал нахально: ничего страшного, немка по-русски читать не умеет311. Неосторожная фраза наглядно показала, что некоторые высокопоставленные сотрудники СВАГ, даже имевшие свои отдельные кабинеты, относились к секретным ритуалам недопустимо легкомысленно.
В УСВА земли Тюрингия кто-то из сотрудников, к примеру, придумал оригинальный способ рассекречивания. Он просто оторвал от нужного ему для постоянной работы документа гриф «секретно»312. Но особенно отличился подполковник Ш. – начальник отделения одной из комендатур округа Гера. Он решил «культурно оформить» секретный годовой отчет за 1946 год, нашел немцев-чертежников и приказал им нарисовать схемы и диаграммы, в том числе о количестве «аморальных явлений и нарушений воинской дисциплины», а также график «ЧП по военным комендатурам округа». (Заметим, что до сих пор подобные отчеты не рассекречены, и, в отличие от немецких чертежников, российские исследователи все еще вынуждены догадываться о содержании подобных документов.) Показательно, что злополучного подполковника Ш. сначала хотели за потерю бдительности отстранить от должности и откомандировать в СССР, но в итоге всего лишь отправили на пять суток на гауптвахту313.
В апреле 1947 года проблема бдительности и секретности была вынесена на партийный актив СВАГ. Заместитель по политчасти Главноначальствующего СВАГ генерал-лейтенант В. Е. Макаров с возмущением докладывал партактиву, что в столах справочной библиотеки аппарата Политического советника СВАГ были найдены документы из Москвы с грифом «срочно», «секретно», «вручить лично товарищу Семенову314»: «И все это валялось без присмотра!» Привычные примеры расхлябанности вряд ли могли произвести сильное впечатление на участников актива. Гораздо многозначительнее прозвучала для собравшихся одна-единственная фраза. Когда один из выступавших стал рассказывать о работе советских акционерных обществ в Германии (САО), а это была особо секретная сфера, связанная с репарациями, его прервал строгий голос из президиума: «Я должен Вас предупредить, что Вы сказали слишком много (курсив наш. – Авт.). Мы понимаем, что здесь партактив, но, тем не менее, не все сведения должны быть известны всем присутствующим»315.
В политической риторике о бдительности и секретности явно обозначился поворот, который тут же отразился и на лексике приказных документов. На смену «отдельным недочетам», «беспечности» и «недостаткам» пришли жесткие обвинительные формулы: «факты преступного отношения», «преступная халатность», «преступная беспечность». Прилагательное «преступный» стало доминировать в оценках. Чем строже и придирчивее делалась власть, а уже в 1947 году под завесой секретности попытались скрыть практически все сферы деятельности военной администрации, кроме разве что художественной самодеятельности, спортивных мероприятий или списков показанных в клубе кинофильмов, тем более опасной представлялась сваговцам работа в засекреченных бюрократических резервациях. В конце марта 1947 года ушел в отпуск начальник секретной части Управления легкой промышленности СВАГ. Руководителю отделения кадров Сидорову предложили по совместительству временно исполнять обязанности отпускника. Сделано это было в устной форме. Чиновник категорически отказался. Он откровенно признался, что просто «боится взять на себя ответственность за сохранность секретных материалов». Начальство не отступало. Распоряжение было оформлено в письменном виде. Но Сидоров и его отказался выполнять – «по тем же вышеупомянутым мотивам». Не помогли ни уговоры секретаря партийной организации, ни нажим начальника Общего отдела управления. Подключили Группу контроля Штаба СВАГ. Та расценила поведение офицера как нарушение служебной дисциплины и поставила вопрос о дальнейшем прохождении службы. Но осторожный и многоопытный Сидоров был непреклонен316. Видимо, он раньше других почувствовал нараставшее ожесточение государства в защите своих секретов, действительных и мнимых, и полагал, что лучше демобилизоваться и отправиться домой, чем попасть под трибунал из-за какой-нибудь неправильно оформленной или потерянной секретной бумаги.
Под влиянием ожесточения секретности социально-психологический климат в сваговских коллективах начал портиться. Призывы начальства активизировали не только оправданную обстоятельствами «антишпионскую» бдительность, но и фанатичных приверженцев советских порядков, потенциальных доносчиков и просто зловредных людей. На одном из партийных собраний Отдела торгово-бытовых предприятий УСВА федеральной земли Саксония в мае 1947 года включение в повестку дня вопроса о бдительности немедленно спровоцировало целенаправленный поиск «паршивых овец» в коллективе. Один из оголтелых коммунистов призвал повнимательнее присмотреться к кадровому составу отдела, «где в большинстве работали и еще работают люди, прожившие в Германии по несколько лет… Мы не должны успокаиваться хорошей работой наших подчиненных, но проверять и изучать их, чтобы знать, чем он дышит, и с кем мы работаем… Мы должны знать каждого человека, знать его досуг, его окружающее (так в документе. – Авт.) и своевременно помочь ему, чтобы окружающее не затянуло его»317.
В заключительном слове докладчик, который от «окружающего» ничего хорошего не ждал, о репатриантах высказался уже без обиняков: «У нас в отделе еще остались работать репатрианты, которые прожили по три года в Германии и конечно могут оказаться шпионами или работать против нас». Клеймо поставлено. Призыв «следить» прозвучал. Перефразируя слова известной советской песни, этому фанатику сталинской бдительности оставалось сказать: «У нас шпионом может стать любой». Повис в воздухе только один вопрос. Как на практике оградить сотрудников от вредного влияния сомнительных коллег, как именно надлежит повышать бдительность в отделе? В первую очередь и на полном серьезе призвали усилить контроль над изучением истории партии, а главным пособием в обучении бдительности должна была стать биография товарища Сталина. Смехотворности этого утверждения никто из участников собрания благонадежно не заметил. Во-вторых, сотрудников призвали наладить режим взаимной слежки: «Каждый член партии на своем участке работы должен изучать каждого человека, с кем работает». Как ни странно, на последнем месте оказалась такая «частность», как правильное хранение секретных документов318.
Лето 1947 года можно назвать переломным моментом в истории сталинской бдительности и секретности. В известном смысле это была реакция на активизацию деятельности западных спецслужб, особенно американских. Высшее руководство страны пожелало официально изменить правила игры в сторону ужесточения. 8 июня Совет министров СССР утвердил новый перечень сведений, составляющих государственную тайну, а на следующий день появился Указ Президиума Верховного Совета СССР, повысивший планку наказаний за разглашение гостайны и утерю секретных документов. Практически одновременно на основании Закона о национальной безопасности, подписанного 26 июля 1947 года, в США было создано Центральное разведывательное управление (сентябрь 1947 года). Если у кого-то в СВАГ и были сомнения в серьезности намерений Кремля и Карлсхорста в делах секретных, то они (эти сомнения) были развеяны восьмистраничной директивой заместителя Главноначальствующего СВАГ генерал-лейтенанта М. И. Дратвина.
Директива была необычной, она отличалась внушительной вступительной частью, в которой обстоятельно разъяснялось, почему сложившаяся ситуация требует повышенной бдительности: активизировались иностранные разведывательные органы. Они стараются добыть документы советских военнослужащих «вплоть до насильственного грабежа и убийства», рассчитывают использовать их для «экипировки» агентов, владеющих русским языком и засылаемых в Советскую зону оккупации. Также западные спецслужбы пытались получить у владельцев фирм вторые ключи от сейфов и вербовали немцев, имевших доступ в служебные помещения – к этим самым сейфам. Иностранные разведки, говорилось в директиве, используют немецких женщин, «состоящих в интимных связях с русскими солдатами и офицерами», на худой конец – домашнюю прислугу и уборщиц. Сваговцев предостерегали: вы работаете во враждебном окружении, враг не дремлет и готов использовать «малейшее притупление бдительности». В свете новых веяний началась повторная проверка сотрудников, допущенных в 1945–1946 годах к секретному делопроизводству