547. Участников митинга отсылали к ценностям советского коллективизма. На волне обычного для таких мероприятий психологического подъема начинало казаться, что уклониться от подписки, вернее от ее непомерного увеличения, значит остаться в одиночестве, обмануть надежды товарищей, выпасть из сплоченных рядов патриотов, да еще и рискнуть показаться неблагонадежным. Люди попадали в клетку сталинской пропаганды, за ограду непререкаемых идеологических суждений. В результате: мы «все как один подпишемся на заем не менее чем на трехмесячный оклад»548. Стандартные лозунги – «Призываю товарищей последовать моему примеру» или «Принимаю вызов капитана имярек и подписываюсь на полуторамесячный оклад»549 – окончательно закрепляли в сознании собравшихся простую мысль: дать денег государству взаймы придется. Не исключено, что дать придется не сколько можешь, а сколько ему, государству, нужно. И сделать это надо, конечно, «добровольно» и с пониманием. Дальнейшее было делом пропагандистской техники и финансовых работников.
Необходимо отметить важную отличительную особенность подписки 1946 года в СВАГ. Мы специально искали во всех доступных нам документах хотя бы намек на недовольство или несогласие с повышенными суммами подписки. Но нам так ничего и не удалось найти. Возможно, в спокойном отношении к подписке 1946 года сказалась патриотическая инерция военных лет. Во всяком случае, на военную привычку относиться к подписным деньгам как к безвозмездному вкладу в общее дело указывает следующий эпизод. В апреле 1947 года незадолго до нового займа в комендатуре района Ауэрбах произошло странное событие. Офицер по оперативно-строевым вопросам комендатуры капитан М. не захотел брать у начальника финансовой части оплаченные облигации 1946 года на 2200 рублей. Он сказал, что «ему облигации не нужны – возьмите их обратно». Начфин настоял на своем, и капитану пришлось облигации забрать. Но на этом история не закончилась. М. на глазах у изумленных сотрудников разорвал облигации и выбросил их в урну. Началось партийное расследование. Оказалось, что капитан не имел «никакого умысла или недовольства». Он всегда подписывался на три-четыре оклада и всю войну сдавал облигации в Фонд обороны. Вот и сейчас решил сдать их государству, но раз их не взяли, а деньги за облигации уже внесены, то сами облигации уже никакой ценности для государства не представляют. Потому он их и разорвал. Встал вопрос о строгом партийном наказании. Однако партбюро учло, что поступок капитана не был злонамеренным и не содержал в себе враждебного умысла. М. был объявлен простой выговор, но со строгой формулировкой: «…за проявленную политическую отсталость и запущенность работы над собой». Начфину (беспартийному) тоже попало, поскольку он не разъяснил капитану, что нужно делать с облигациями550. Судя по описанному эпизоду, двадцатисемилетний «политически отсталый» капитан продолжал относиться к займам как к экстраординарным мерам военного времени и как к безвозмездной жертве на благо государства.
«Намеки» главпуровского и сваговского начальства (подписка на три четверти или целый месячный оклад – это минимум, а стремиться надо к большему) были по-разному восприняты на различных уровнях СВАГ. Наиболее понятливыми оказались сотрудники центрального аппарата. Они отдали по подписке почти две зарплаты551. Достижения подписной кампании в Управлениях СВА провинций и земель были не такими впечатляющими552. УСВА провинции Мекленбург и Западная Померания поначалу и вовсе оказалось в числе отстающих – 134,5%. Но там уже через пять дней была объявлена дополнительная (повторная) подписка («доподписка»), что было явлением обычным, повсеместным и касалось как больших организаций, так и отдельных лиц. Как систематический метод работы она вообще-то не поощрялась. Значит, не все рычаги были пущены в ход заблаговременно, кое-кто из сотрудников сумел увернуться от завышенной суммы займа и его пришлось отдельно уговаривать, но к ней (этой мере) постоянно приходилось прибегать. В результате «доподписки» 1946 года Управление СВА Мекленбурга и Западной Померании вырвалось вперед в негласном соревновании – больше двух месячных заработков потратили его сотрудники на подписку553. Практика «доподписок» продолжалась и в дальнейшем. Судя по доступным нам материалам, быстро добиться стопроцентного охвата сотрудников подпиской особого труда не составило. Сказывалась выработанная годами привычка к покорности – главный инструмент самозащиты личности в сталинской империи.
Как бы то ни было, официальные рекомендации – «трех-четырех недельный заработок в заем» – в 1946 году были перекрыты в руководящих органах СВАГ. Там и заработки были выше, и служило больше высокопоставленных чиновников. Они лучше других понимали, как важно успешно пройти тест на лояльность и не ударить при подписке в грязь лицом. Возможно, этой же демонстративной лояльностью объясняется и энтузиазм, с которым подписывались на новый заем люди с «пятном на биографии» – служившие в СВАГ репатриированные, бывшие военнопленные и т. д. Как правило, сумма подписки таких сотрудников, занимавших нижние должностные ступени, значительно превышала их месячное денежное содержание554. Может быть, они воспринимали свою ударную подписку на заем как часть своеобразного обряда по очищению от «скверны», которой они заразились во время пребывания «под немцем». Хотя это вряд ли могло повлиять на их дальнейшую карьеру в СВАГ.
Запланированная добровольность
В мае 1947 года была объявлена подписка на II Государственный заем восстановления и развития народного хозяйства СССР. На этот раз она носила более организованный характер. Политуправление СВАГ, которое было создано только летом 1946 года, в первой послевоенной подписной кампании участия не принимало. Теперь же оно активно включилось в формирование организационно-агитационных алгоритмов и шаблонов принуждения к добровольности. Начальство хотело знать все. Прежде всего, был четко определен порядок контроля за ходом подписки. С незначительными изменениями он сохранялся и в 1948, и 1949 годах. В первые две недели кампании политотделы ежедневно представляли в Политуправление СВАГ по телеграфу или телефону сводки статистических данных о подписке. Вся эта информация изначально носила секретный характер555. Поэтому количественная характеристика хода подписки отсутствовала и в газетах, и в агитационных материалах. Допускался только устный рассказ о локальных достижениях на закрытых партийных собраниях.
В 1947 году стали более тщательно готовить массовые митинги. Сложился своего рода митинговый стандарт. Должны были выступить офицер, кто-то из рядового состава, жена офицера, член ВКП(б), комсомолец, беспартийный, гражданский сотрудник…556 Предполагалось, что каждая категория работников должна получить свое конкретное напутствие. Цифры-обещания на митингах всегда назывались завышенные – 150–200, а то и 300% месячного оклада, что было нехитрым, но, вероятно, действенным психологическим приемом. Трудно определить, сколько правды было в политдонесениях, где приводились конкретные примеры митингового патриотического энтузиазма. В мае 1947 года политотдел УСВА провинции Мекленбург проинформировал Политуправление СВАГ, что на митинге в одной из военных комендатур капитан Г. заявил: «Я на прошлый заем подписался на 10 000 рублей, а теперь с женой подписываюсь на 10 500 руб. Пусть средства помогут Родине залечить раны, нанесенные войной, чтобы народ наш быстрее стал жить богато и весело»557. Известно, что десять дней спустя вышел приказ, согласно которому капитан получил повышение и стал старшим офицером558. Видимо, в такой ситуации ему было неудобно не выступить на митинге с повышенными обязательствами. Но откуда могла взяться совершенно немыслимая цифра в 10 500 рублей? Средняя зарплата героя подписной кампании вряд ли превышала 2000 рублей. Скорее всего, нафантазировали политотдельцы, обрабатывая политдонесения для представления начальству. А чтобы сделать картинку более привлекательной, продемонстрировали семейное единодушие в важном политическом вопросе и присочинили холостому офицеру еще и жену-подписчицу.
Сформированная пропагандой логика передового сталинского человека позволяла ему воспринимать полную противоречий кампанию сбора денег для государства как целостный идеологический монолит: «…наше собственное благополучие зависит от мощи и благополучия нашего государства, поэтому мы, прежде всего, должны думать об укреплении его»559, – то есть давать ему деньги взаймы и без отдачи. В результате получалась вполне утешительная конструкция: давая государству взаймы, мы даем взаймы самим себе. Так утверждалась идея подчиненного личного благополучия, а служение интересам государства представало в образе заботы о самом себе. Понятная идея «все должны помогать нашей любимой родине», то есть «жертвовать во имя», подавалась как забота о собственной жизни. Это была психологическая подмена, учитывавшая, возможно, начало какого-то нового поворота и в массовом сознании, и в пропаганде. Концепт жертвенности трансформировался и замещался концептом «благодарности». И хотя государство по-прежнему требовало от человека именно жертв, пусть всего лишь финансовых, эти жертвы следовало приносить в благодарность за «заботу»560