роение чинить, а не доламывать, не считаясь с личными желаниями».
«Закон о браке», упоминаемый Симоновым, – это, по всей видимости, указ Президиума Верховного Совета от 8 июля 1944 года, правда, в заголовок этого документа вынесены не разводы, а меры повышения рождаемости – помощь беременным женщинам и матерям, усиление охраны материнства и детства. Но в памяти поколения он остался именно как указ о разводах. Государство признавало теперь только зарегистрированный, законный брак, лишая всякой легитимности брак фактический, который до сих пор был относительно равноправной формой семейных отношений. Если раньше муж мог подать заявление о разводе и тут же, не уведомляя жену, получить нужный документ (что порождало множество недоразумений), то указ 1944 года максимально усложнил процедуру. Теперь разводиться можно было только через суд, при обязательном присутствии другого супруга, с объявлением в местной газете о расторжении брака, то есть при непременном публичном признании семейных проблем и неурядиц. Сначала заседал народный суд, выяснял мотивы, пытался примирить стороны, если не получалось, передавал дело в вышестоящий областной суд. Свобода от брачных оков стоила немало. Подача заявления – 100 рублей, госпошлина при выдаче свидетельства о разводе – от 500 до 2000 рублей623. Вот и задумаешься поневоле: а по карману ли тебе законное прощание с семьей? А если и по карману, что скажет партийная организация? Так личная моральная дилемма превращалась в дело государево!
В 1947 году еще можно было уговорить работника загса расписать тебя даже тогда, когда развод был еще не до конца оформлен. Одному из старших офицеров СВАГ подполковнику С. жена не давала развода. Он прошел первую инстанцию и подал документы в областной суд. Времени ждать не было – предстоял отъезд в Германию. Туда он хотел отправиться уже с новой спутницей жизни. В загсе удалось уговорить «работающую там девушку» зарегистрировать влюбленного подполковника «как холостого». С. утверждал, что обошлось без «подкупа». Просто показал справку из нарсуда и объявление из газеты, пообещав, что позднее доведет дело до конца в областном суде (там, мол, все равно разведут). Объяснил ситуацию: с женой много лет не живет, они давно «ненавидят друг друга». «Девушка» поверила, посочувствовала и расписала624. Такое везение выпадало далеко не всем. Тогда поступали проще: сообщали ложные сведения или от отчаяния даже решались на подлог (в удостоверении личности было указано, что женат, сделал подчистку и написал холост). За такую «проделку» виновный сваговец в 1946 году отделался десятью сутками ареста625.
В нашем «маленьком СССР» вопрос о разводах, изменах и двоеженстве достаточно быстро оказался на повестке дня. Законные жены (в основном с большим стажем семейной жизни) бомбардировали СВАГ письмами, в которых требовали призвать мужей «к порядку, если они потеряли совесть», и вернуть в семью: «В браке 22 года… В 1946 году обещал забрать меня с собой. Я ждала целый год. 9 мая он явился ко мне с требованием развода. На все мои жалобы, слезы и просьбы, ответил, что ему до меня дела нет. Устраивай свою жизнь как хочешь». На слова сына, что он позорит себя своим поведением, ответил: «Я не один так поступаю, таких как я тысячи»626.
Партийным работникам было дано задание выяснить, кто из их подопечных нарушил закон о браке627. Некоторые провинившиеся, пойманные за руку, каяться, однако, не собирались, считая, что это их личное дело. Летом 1948 года до замполита военной комендатуры района Пирна дошли слухи, что у капитана М. две жены. Он вызвал офицера и напрямую спросил: с первой ли женой живете в Германии, товарищ капитан? М. ответил, что с первой, да еще возмутился: с какой стати «каждый» интересуется его семьей, «почему я ни у кого не спрашиваю». Но времена были уже другие. На слово не поверили. Проверили и выяснили, что М. обманул замполита. Еще в 1946 году в Москве женился вторично, подозревали, что по подложным документам. Первой жене ничего не было известно о втором браке, она регулярно получала деньги от мужа, и даже отпуск он проводил с ней. М. вызвали на беседу. Обсуждать свою частную жизнь он отказался. Наказание последовало немедленно. Провинившегося отправили в СССР628.
Брошенные жены вели себя по-разному. Одни писали письма и просили разыскать мужей, не имея никаких меркантильных соображений. Просто беспокоились, почему муж давно не пишет и куда-то пропал, а «неизвестность переносить очень тяжело»629. Другие, разобравшись в ситуации, искали инстанции, которые помогут вернуть мужа или хотя бы наказать его. Завидуя жизни в Германии, возмущались: «…устраивает свою жизнь прекрасно, занимает должность помощника коменданта, имеет комфортабельный коттедж, автомобиль и полный семейный уют»630. Обвиняли неверных мужей в разгульной жизни, просили принять меры. При расследовании порой выяснялось, что «фактическая жена» майора О. работает в той же комендатуре, они вместе с 1942 года. Ждут ребенка. Ведут скромный образ жизни. Характеризуются положительно. Майор ежемесячно высылает «на детей 900 рублей», постоянно отправляет посылки. Был даже согласен забрать детей к себе. Все равно жена на развод не соглашалась. И добилась своего: было дано указание «разобрать дело в партийном порядке»631.
Привлекая партию в качестве семейного арбитра, жены строили свои обвинения на привычных советских клише – «чужой для нашей советской жизни»632: «Муж мой коммунист, офицер, политработник, как [он может] говорить о капиталистических пережитках? <…> Таким людям одно название „болтуны“, они для партии ценности не представляют, эти люди примазывавшиеся к партии попутчики. Мне кажется, что партия обязана вести с такими горе-коммунистами борьбу, гнать их из своих рядов»; «…как он может быть в партии и работать на политработе, как партия может доверить таким людям советское партийное слово»633. Жены понимали, что подобные обвинения обязательно привлекут внимание к провинившемуся и заставят крутиться партийный механизм. Тем более что часто они направляли письма в самые высокие инстанции – в ЦК ВКП(б) или самому генералиссимусу634. В ход шли и письма от детей «великому вождю», написанные взрослой рукой, знавшей, как и что нужно писать. При этом автор не забывал упомянуть, что, хотя положение семьи сложное, но «в эпоху сталинского счастливого детства» у детей, несмотря ни на что, «есть отец» – «наш дорогой Иосиф Виссарионович Сталин»635. Так партия прорывалась в семейные отношения. Жены совершенно добровольно наделяли ее ролью арбитра в делах, казалось бы, абсолютно личных. Грозить «изменщику» потерей партийного билета стало на долгие годы делом обыденным.
К жалобам жен в СВАГ относились с вниманием, выясняли обстоятельства, но, если они были в пользу мужа, «обвиняемому» скорее сочувствовали. Те, кто не успел официально развестись с «прошлыми» женами, мог отделаться выговором по партийной линии, от таких лишь требовали в срочном порядке урегулировать семейные дела, с пониманием выслушивали объяснения: жить с женой не могу, взаимоотношения «дошли до таких пределов, что мы ненавидели друг друга»636. По-настоящему суровы были к тем, кто не помогал оставленной семье, не платил алименты или вставал на путь откровенного обмана. Тем более что в декабре 1947 года Президиум Верховного Совета СССР потребовал усилить «борьбу с нарушениями законов о взыскании алиментов на содержание детей»637.
Весь 1948 год военная прокуратура СВАГ занималась выявлением злостных неплательщиков. Например, выяснилось, что капитан Е., получив исполнительный лист, просто уничтожил его. Мало того, уговорил товарища по службе сообщить жене, что умер и алименты взыскать невозможно. Вся эта история тянулась более двух лет. Наконец, с помощью военного прокурора исполнительный лист был вручен капитану. И хотя «за злостное уклонение» провинившегося следовало привлечь к уголовной ответственности, учли, что «предание суду» лишит ребенка материальной помощи, поэтому наказали предприимчивого капитана лишь пятнадцатью сутками ареста с содержанием на гауптвахте638. Не всем так везло. В мае 1948 года военная прокуратура выявила другого злостного неплательщика – майора К. Результаты проверки были направлены в военный трибунал земли Бранденбург. Наказывать не стали, на первый раз припугнули и строго предупредили: «…если в дальнейшем он допустит задолженность, будет предан суду военного трибунала». Решение было объявлено всему офицерскому составу в назидание639. Не таким уж и ненужным было по тем временам вмешательство государства в семейные дела.
Что же касается партии, то ее воспитательным усилиям часто сопутствовали отменное ханжество и лицемерие. Функционеры понимали, что никто (в том числе и они) не застрахован от неурядиц в семейной жизни и дамоклов меч партийной морали может опуститься на любую голову. Но старались все же выполнить поставленную задачу. На партбюро и партсобраниях во всеуслышание обсуждали самые интимные подробности семейной жизни: измены, аборты, внебрачных детей, нехорошие болезни… Из писем-жалоб в обкомы, парткомы, начальству или лично товарищу Сталину эти подробности перекочевывали в партийные протоколы. Возмущались подобным подглядыванием за жизнью человека лишь редкие одиночки. Большинство пыталось соблюдать писаные или неписаные правила, а если попадали под удар – смирялись и терпели.