— Ах-ха. Я чую его теперь, он ложится на нас, как туман — далёкий, словно та сторона зеркала. Я слабею, Тиффан. Я не могу защитить эту землю. Так давай уговоримся, дитя. Я покажу тебе путь к Королеве, а ты взамен станешь кельдой.
Фиона была удивлена не меньше Тиффани. Маленькая пикста резко вскинула голову и открыла рот, чтобы что-то сказать, но кельда повелительно подняла руку:
— Когда уж ты где-то кельда, дочка, то к твоим велениям прислушиваются. Так что не спорь со мной. Обдумай моё предложение, Тиффан. Лучшего не услышишь.
— Но она не мо… — начала Фиона.
— Не может? — переспросила кельда.
— Она ж не из пикстов, ма!
— Малость великоваста, ах-ха, — усмехнулась кельда. — Не боись, Тиффан. Это ненадолго. Только присмотри за всем тут покамест. Думай о земле, как то делала твоя бабка, и о моих ребятках тож. А потом, когда твой братик возвернётся домой, Хэмиш полетит в горы и скажет, что клану Мелового холма нужна новая кельда. У нас тут место хорошее, от девушек отбоя не будет. Ну, что скажешь?
— Но она ни бум-бум в наших обычаях! — возмутилась Фиона. — Ты переутомилась, ма.
— Ах-ха, я устала, — признала кельда. — Но дочь не может возглавить клан своей матери, и ты это знаешь. Ты хорошая девочка, Фиона, на тебя можно положиться, но теперь тебе пришла пора выбрать себе хранителей из братьев и отправляться искать свой клан. Ты не можешь остаться здесь. — Она снова посмотрела на Тиффани. — Что ты решила? — И кельда подняла свой большой палец, крохотный, как спичечная головка.
— Что я должна буду делать? — спросила Тиффани.
— Думать. — Кельда по-прежнему держала палец наготове. — Мои ребятки — хорошие парни, храбрей не сыщешь, но считают, что голова им дана больше для того, чтобы ею драться. Таковы уж они есть. Мы, пиксты, — не то что люди. У тебя много сестёр? У Фионы ни одной. Она — моя единственная дочь. Кельде дано родить лишь одну дочь за всю жизнь, но сотни и сотни сыновей.
— Они все — твои дети? — ахнула Тиффани.
— О да, — ответила старая женщина. — Кроме нескольких моих братьев, которые пришли сюда вместе со мной, когда я явилась, чтобы стать кельдой. О, не смотри так. Дитятки рождаются крохотными, прямо как горошинки в стручке. И растут быстро. — Она вздохнула. — Но порой мне кажется, что все мозги достаются дочери. Они хорошие мальчики, но мыслители невеликие. Тебе придётся помогать им помогать тебе.
— Ма, она не может нести обязанности кельды, — встряла Фиона.
— Не вижу в этом ничего для неё невыносимого.
— Ах, не вишь? Ну что ж, я на то посмотрю!
— Сара Болен рассказывала о тебе, — сказала кельда, снова обращаясь к Тиффани. — Она говорила, ты была чудной малюхой, всё только слушала и смотрела. И что голова твоя полна слов, которые ты никогда не говоришь вслух. Она всё гадала, что из тебя вырастет. Вот сейчас и увидим, ах-ха?
Чувствуя на себе злобный взгляд Фионы и отчасти именно под действием этого взгляда, Тиффани лизнула свой большой палец и приложила его к крохотному пальцу кельды.
— Значит, решено, — сказала кельда. Она вдруг обмякла на подушках и так же неожиданно будто вся съёжилась. Морщин на её лице прибавилось. — Теперь никто не скажет, что я бросила своих ребяток, не подыскав для них кельду, чтобы заботилась. Теперь я могу отойти в Догробный мир. Отныне Тиффани — кельда, Фиона. В её доме делай как она велит.
Фиона сидела, не поднимая глаз. Тиффани чувствовала её злость. Кельда обмякла ещё больше и поманила пальцем:
— Вот, Тиффан. Это решено. Теперь то, что я тебе должна. Слушай. Найди место, где… время не такое, как везде. Это вход. Он тебе в глаза бросится. Верни брата, и исцелишь боль в сердце своей матери и, может, и в своей голове тож.
Её голос утих, и Фиона поспешно склонилась над кроватью.
Кельда потянула носом.
— Ещё нет, — пробормотала она, обращаясь к дочери. — Уж не обманывает ли меня мой нос, кельда? Мне кажется, я чую капельку особой овечьей притирки.
Тиффани не сразу поняла её, но быстро спохватилась:
— Ах да… Это я. Э-э… Вот.
Старая кельда забарахталась в подушках, чтобы снова сесть повыше.
— Лучшее, что когда-либо делали люди, — сказала она. — Только одну большую маленькую капельку, Фиона.
— От этого пойла на груди волосы растут, — предупредила Тиффани.
— Ах, пусть и вырастет пара кудряшек, зато я отведаю капельку пойла Сары Болен, — сказала старая кельда.
Фиона передала ей стакан размером с напёрсток, и кельда протянула его Тиффани.
— Тебе же вредно, ма, — сказала младшая пикста.
— А вот теперь это уж мне решать! Плесни, пожалуйста, капельку на дорожку, кельда Тиффан.
Тиффани осторожно наклонила бутылку над напёрстком. Кельда раздражённо тряхнула стаканом:
— Я имела в виду капельку побольше! У кельды должна быть щедрая душа.
Она не то чтобы опрокинула стакан, но и не то чтобы просто пригубила.
— Ах-ха, как же давно мне не доводилось пить это хлёбово, — сказала кельда. — Мы с твоей бабкой любили выпить по глоточку, сидя у огня холодными ночами.
Эта картина так и встала у Тиффани перед глазами: матушка Болен и толстенькая пикста сидят перед пузатой железной печкой, а за стенами кибитки бредут под звёздами овцы…
— Ах, ты видишь, — проговорила кельда. — Я чувствую, как ты смотришь на меня. Вот и Первый Взгляд как он есть. — Она опустила стакан. — Фиона, сходи позови Явора Заядло и Вильяма Гоннагла.
— Верзунья собой весь ход заткнула, — пробухтела младшая пикста.
— Ничего, мне сдаётся, там можно протиснуться, — возразила кельда тем спокойным тоном, который угрожает быстро перейти в рёв бури, если люди не станут делать, что им говорят.
Фиона одарила Тиффани взглядом, где тлела сдержанная злоба, и пробралась в нору.
— Кто-нибудь среди ваших держит пчёл? — спросила старая кельда.
Тиффани кивнула.
— Тогда ты поймёшь, почему нам не дано родить больше одной дочери. В улье может быть только одна королева, иначе вспыхнет война. Фиона должна взять себе защитников и отправляться искать клан, где нужна кельда. Таков закон. Она думает, что может его обойти, — все девочки порой так думают. Будь осторожна с ней.
Тиффани почувствовала, как кто-то протискивается мимо неё в нору, и в пещеру забрались Явор Заядло и Вильям Гоннагл{17}. Позади, в большой пещере, слышался шорох и шепотки — все хотели послушать, что будет дальше.
Кельда сказала:
— Дурно было бы и на час оставлять клан без кельды, чтобы заботилась о нём. Посему Тиффан будет вашей кельдой до тех пор, пока вы не сыщете себе новую.
Позади Тиффани и под её боком раздался ропот.
Кельда посмотрела на гоннагла:
— Так ведь уже делалось прежде, верно?
— О да. В песнях говорится, это случалось дважды. — Он нахмурился и добавил: — Или даже трижды, если считать те времена, когда Коррролева…
Его голос утонул в громовых воплях:
— Долой Королька! Долой Кральку! Долой господавов! Нас ужо не окрутнёшь!
Старая кельда подняла руку:
— Тиффан — отпрыск матушки Болен. Вы все её знаете.
— Ах-ха, и вы видели, как она зырила всаднику без балды в глазья, каких нет, — добавил Явор Заядло. — Таковски мало кто могёт!
— Я была вашей кельдой семьдесят лет, и слово моё закон, — сказала старуха. — И я говорю: выбор сделан. А ещё вы поможете ей выкрасть обратно её мал-мал брата. Это судьба ваша по слову моему, в память обо мне и Саре Болен.
А теперь пусть гоннагл сыграет «Цветики-цветочки» и прощайте — встретимся в Догробном мире, надеюсь. А ты, Тиффан, будь осторожна, — добавила умирающая. — Все сказки где-то быль, все песни где-то правда…
Старая кельда умолкла. Гоннагл наполнил воздухом свою визжаль, подув в одну из трубочек. Слишком высокая для человеческого уха нота отдалась в ушах Тиффани противным хлюпаньем.
Через несколько мгновений Фиона склонилась над постелью матери и заплакала.
Явор Заядло, с глазами, полными слёз, повернулся к Тиффани.
— Не бушь ли ты добра выйти в больший зал, кельда? — тихо сказал он. — Нам надыть кой-что сделать, сама понимашь, как оно…
Тиффани кивнула и очень осторожно, чувствуя, как спешат убраться с её дороги пиксты, попятилась назад. Она отыскала уголок, где вроде бы никому не мешала, и села там, прислонившись спиной к стене.
Она думала, что Фигли опять заведут своё «ой-ёи-ёи», но, похоже, горе их было слишком велико для причитаний. Кто-то тихо плакал, кто-то смотрел в пустоту. Новость распространялась, и зал заполняла надломленная, полная слёз тишина.
…В тот день, когда умерла матушка Болен, холмы молчали.
Каждый день кто-то ходил наверх, относил матушке свежее молоко и хлеб и кости собакам. Это ни к чему было делать так часто, но Тиффани слышала, как отец говорил матери:
— Мы должны присматривать за ней теперь…
В тот день была очередь Тиффани. Для неё такие поручения были в радость. Ей нравилось ходить к бабушке.
И она услышала тишину. Раньше тишина состояла из множества еле различимых звуков, а теперь над кибиткой будто раскинулся шатёр молчания.
Она сразу всё поняла, ещё до того, как поднялась к кибитке, открыла дверь и увидела матушку Болен на узкой кровати.
Холод стал расползаться по телу Тиффани. Она чувствовала его. Она даже слышала его — высокую, пронзительную ноту. И ещё голос, её собственный голос, который говорил: «Поздно, слезами делу не поможешь, не время плакать, надо столько всего сделать…»
И… она покормила собак, терпеливо дожидавшихся завтрака. Ей было бы легче, если бы они как-то показали, что горюют по бабушке, например заскулили или попытались лизнуть её лицо, но овчарки ничего такого не делали. И в голове Тиффани по-прежнему звучал голос: «Не плачь, не надо. Не плачь по матушке Болен».
И вот, сидя в пещере, она мысленным взором видела, как Тиффани семи лет от роду, чуть меньше, чем теперь, ходит по кибитке, словно кукла…