Саймон подождал, пока я устроилась на стуле, а потом объявил: ребенок был и есть только один. Девочка, которую я унесла третьего октября из «Вязов», – моя дочь. Маленькое Личико и Флоренс – один и тот же младенец. Саймон огласил все эти пункты один за другим, будто речь шла о трех разных событиях. Брайони, наверное, удивилась такой педантичности, но я поняла, что пытается сказать Саймон: ни при каких условиях ситуацию нельзя толковать иначе. Саймон решил у нас на глазах собрать все оставшиеся неясности и сомнения и выставить на общее обозрение – под холодные лучи фактологического анализа.
И вот мы сидим в полном молчании, будто языки проглотили. Но это не может длиться вечно. Кто-нибудь заговорит. Но только не я. Возможно, Брайони начнет, если слова не даются ни мне, ни Саймону?
– Что вы сказали? – наконец нарушает молчание хозяйка. – У нас наверху Флоренс? Маленькое Личико и Флоренс – один и тот же ребенок?
Девочку нам разрешили забрать сразу после анализа ДНК. Я еще была в больнице – оправлялась после нападения Вивьен, а малышку привезли сюда, к Брайони. Я удивилась – думала, ее доставят прямиком к Дэвиду.
– Нет, – я качаю головой, – это неправда.
– Правда, – так же твердо говорит Саймон, – анализ ДНК подтвердил это без малейших сомнений.
– Анализ ДНК без малейших сомнений подтвердил, что Лору Крайер зарезал Дэррил Бир. А теперь мы знаем, что это был не он.
– Не хочу тратить время на споры. Вы прекрасно понимаете разницу.
– Наверное, это ошибка. Я бы узнала ее. Ведь Флоренс – моя дочь.
Оседаю на стуле, у меня дрожат губы. Я пытаюсь унять дрожь, прикусывая нижнюю губу. Наверное, с виду – вылитая сумасшедшая. Если я и вправду чокнулась, это даже к лучшему: ни за что не надо отвечать.
Брайони идет через всю комнату и склоняется надо мной:
– Элис, тебе плохо? Только не волнуйся, ладно? Мы сейчас разрулим это… недоразумение. Безусловно, анализы бывают ошибочными. А полиция – только без обид, – она бросает взгляд на Саймона, – до сих пор ошибалась практически во всем.
– Не знаю, о какой полиции вы говорите, но уж точно не обо мне. – Голос Саймона тверд как кремень. – Я ошибся лишь в одном, правда, как оказалось, весьма существенно.
От его тона и слов становится неуютно. Я готова легко поверить, что Саймон не умеет прощать. Он так решительно старался меня спасти. Разве жизнь с Дэвидом не научила меня, что под поклонением может скрываться садизм, если объект рыцарского служения вдруг соскользнет с пьедестала?
– Малышка – моя дочь, – шепчу я. – Клянусь, это правда.
Мне нужно глотнуть воды: в горле пересохло, даже саднит.
– Он так и сказал, – тихонько бормочет Брайони, положив мне руку на плечо.
– Я говорю про Флоренс. Она – моя дочь.
– Мне нужно побеседовать с Элис наедине, – заявляет Саймон.
– Можно стакан воды? – прошу я, но меня никто не слышит.
– Я не уверена, что сейчас… – пытается возразить Брайони. Она не хочет, чтобы Саймон слишком на меня давил, боится, что мой рассудок не выдержит.
– Именно сейчас, – настаивает Саймон.
– Все хорошо, – успокаиваю я Брайони. – Я в норме. Правда, Брайони. Я справлюсь. Сходи наверх – посмотри, как там девочка.
Брайони смотрит недоверчиво, но медленно удаляется. Она хорошая подруга.
Едва она уходит, я поднимаю глаза на Саймона. Он смотрит на меня с отсутствующим видом. Его яростная решимость, похоже, улетучилась вместе с Брайони. Еще минуту назад я побаивалась его гнева, но теперь мне кажется, что нам никогда не дотянуться друг до друга – ни через гнев, ни через понимание. Я полностью отрезана от Саймона, будто нас разделяет стеклянная перегородка. Забавно: пока Брайони сидела тут, мне казалось, что нам мешает только она. Как выяснилось, не так все просто.
– Хороший спектакль, – наконец говорит Саймон. – Просто отменный.
– Что? О чем это вы?
– Как вы себя чувствуете после… Ну, вы знаете. Впрочем, это не мое дело. Нам нужно побеседовать о Лоре Крайер. Необходимо ваше заявление.
– Саймон, что вы имели в виду? Какой еще спектакль?
Он пропускает мой вопрос мимо ушей, и я его не виню. Надо попытаться говорить с ним по-человечески, как я много раз рисовала себе в воображении. Впрочем, в моих фантазиях Саймон никогда не был таким ледяным и чужим, и меня это ранит. Пожалуй, хороший знак. Значит, после всего, что я вынесла, у меня по-прежнему могут быть нормальные эмоции. Мое сердце еще не зачерствело.
– Давайте начнем с того, что вы знали: Лору Крайер убила Вивьен Фэнкорт, – бесстрастно продолжает Саймон, черкая в блокноте. – Когда вы это поняли?
Он не говорит о девочке. Не знаю, готова ли я к этому сама.
– Вернемся к истории со школой – в какой момент вы задумались?
– Во время беременности. Поначалу я не знала наверняка, но что-то почуяла. Бывает у вас чувство близкой опасности?
Саймон решил дальше рассказать за меня:
– Вам было уютно под крылышком Вивьен, пока вы не забеременели. Тогда-то ее отношение к вам изменилось. – Он смотрит мне в глаза, впервые признавая, что в этом разговоре мы партнеры. И уточняет: – Правильно?
Внутри у меня все сжимается: Саймон говорит так безразлично. Выходит, все мои страдания неважны?
Конечно, отношение Вивьен сразу переменилось. Она враз оставила роль отважной и доброй защитницы. У меня появилось то, чего она хотела гораздо сильнее, а я стала просто хранительницей этого сокровища. Вивьен начала следить за моим питанием и не разрешала ходить развлекаться. Никаких пабов – и даже стакана вина за обедом.
– Я увидела, что она намерена управлять всеми сторонами жизни моего ребенка, и поняла, что с Лорой, наверное, было точно так же. Раньше я слепо верила Дэвиду, когда он называл Лору вздорной и деспотичной и рассказывал, что она никого не подпускала к Феликсу. – Я качаю головой. – Я была глупа и наивна. Вивьен рассчитывала сделать Феликса своей собственностью, но с Лорой бы такой номер не прошел. Поразмыслив, я уже не могла поверить, что смерть Лоры была случайной. А моя беременность… Когда носишь ребенка, восприятие обостряется, становится тоньше. Сначала я думала: возможно, я просто преувеличиваю опасность… Но инстинкт… Он так мощно включался. Предчувствие беды не отпускало.
Саймон хмурится. По-моему, ему скучны подобные тонкости – кроме, разумеется, своих собственных.
– Вивьен допустила ошибку, – продолжаю я. – Она записала Флоренс в Сиджуик, когда я была еще на шестом месяце. Зря она рассказывала мне про огромную очередь. Наверное, Вивьен считала, что у меня не хватит ума, чтобы задуматься о Феликсе. Но конечно, она и помыслить не могла, что я когда-нибудь восстану против нее. Я всегда была ее ревностной сторонницей.
– Вивьен гордится тем, что сделала, – говорит Саймон, – и пытается извлечь выгоду из своей вины. По-моему, она намерена теперь бороться за права бабушек.
– Она ненормальная. Интересно, признают ли ее душевнобольной?
Такая личность, как Вивьен Фэнкорт, не вписывается в мою картину мира. Даже не верится, что мы с Флоренс живем в той же реальности, что и Вивьен.
– О ней, наверное, будут много писать в газетах.
Саймон старается разозлить меня. Он сказал это почти с восхищением. Я хочу спросить, точно ли Вивьен останется в тюрьме до конца своих дней, но опасаюсь, что он воспользуется и этим вопросом, чтобы ужалить меня.
– Вы сердитесь, что я отняла у полиции столько времени?
– Сержусь? – Он смеется, но без всякой теплоты. – Нет уж, сержусь я, когда застреваю в пробке или проливаю кофе на чистую рубашку.
– Саймон, но как я могла вам сообщить? Я не могла рисковать. А если бы вы насторожили ее и она бы поняла, что я догадалась? Мне светила участь Лоры.
Я ежусь, вспоминая «Уотерфронт» – как над моей головой сомкнулась ледяная вода.
Мне страшно хотелось рассказать все Саймону – с первой секунды, как я его увидела. К тому времени я уже не сомневалась, что никогда не смогу поговорить об этом с мужем. После звонка Брайони в Сиджуик не терпелось побеседовать с Дэвидом начистоту, но он не стал бы слушать. В его глазах мать была непогрешима. Он думал, что Вивьен заботится обо мне. Без конца твердил, что мы оба должны быть ей благодарны, а я все острее чувствовала, как меня используют и отнимают свободу.
Бедный Дэвид! Понимаю, как он раздавлен. Повернись жизнь иначе, он мог бы стать другим человеком, и мне жаль шестилетнего мальчика, брошенного отцом. Ведь ему пришлось любить мать, несмотря ни на что, раз уж только она и осталась. Дэвид верил в тот образ Вивьен, который сам создал, и я не могу его за это упрекать.
Надо постараться не думать о нем. Хочется лечь в горячую ванну и смыть с себя всю скверну, но я знаю, что душевную травму так легко не устранить. Ладно бы Дэвид растоптал мою веру в возможность вечной любви между супругами, это еще полбеды – я не собираюсь снова выходить замуж. Но трагедия в том, что Дэвид уничтожил мою веру в себя. Выяснилось, что я как дура влюбилась в него, мало того, вдвойне дура, поскольку вышла за него замуж. За последнюю неделю меня столько раз ткнули в это носом, что я начинаю верить, будто заслужила такое обращение.
Мои пациенты все время винят себя за те невзгоды, что терпят от других. Я их разубеждаю: роль жертвы никого не прельщает, и никто ее не заслуживает. Иногда я злюсь, если даже мои мудрые, ободряющие слова неспособны воскресить в человеке утраченную веру в себя. Теперь я знаю, что мудрость и проницательность – не панацея. Они позволяют понять, почему ты себя презираешь, но не избавляют от этого презрения. Да и можно ли вообще от него избавиться?
– Итак, поскольку к нам прийти вы боялись, вы похитили собственную дочь, – безучастно говорит Саймон. – Вы знали: если вас объявят пропавшими, полиция проверит вашу семью, обнаружит связь с другим тяжким преступлением и начнет копать глубже. Так, собственно, все и случилось.
– Я взяла Личико и убежала, – робко отвечаю я. – А мою дочь похитил кто-то другой.