– Надобно стрельбу! – решительно сказал Табберт и вытащил пистолет.
Ему всё нравилось. Ремезовы были озабочены, а капитану Филиппу фон Страленбергу необходимость сражения пришлась по душе. Он так давно не чувствовал себя солдатом, что был готов даже на безрассудство. Впрочем, почему же безрассудство? Башня крепкая. Есть и порох, и пули. Ремезовы – люди стойкие. И всегда можно прибегнуть к ретираде, спрыгнув с внешней стороны башни на склон холма. Схватка – это прекрасно! Эс ист гроссартищ! Схватка разгоняет кровь и возвращает мужчине молодость!
– Долго ли мы тут сумеем отбиваться? – спросил Ерофей.
– Сколько Господь дозволит, – спокойно сказал Семён-младший.
Семён Ульяныч высунулся в бойницу.
Джунгары толпились среди развалин вокруг башни. Цэрэн Дондоб – сухонький старичок с белой бородкой клином – с интересом рассматривал Ремезова, поигрывая поводьями белой верблюдицы. Солнце жарило так, что стрёкот кузнечиков казался треском масла, кипящего на сковороде.
– Беса лысого тебе в пасть! – со старческим дребезгом в голосе крикнул Семён Ульянович нойону Цэрэн Дондобу.
Нойон снисходительно улыбнулся. Он так и рассчитывал.
– Зайсанг, – повернулся он к Онхудаю, – пускай твои люди возьмут бревно и выбьют двери в башню. А вы, – он обратился к своим воинам, – стреляйте по русским в окнах. Я хочу увидеть вашу меткость.
Ваня из бойницы наблюдал за суетой степняков в остроге, а Ремезовы заряжали ружья. Маша глядела на эти приготовления со страхом: она не узнавала братьев и отца. В их лицах, и в лице Вани, проступало что-то новое и непривычное – словно бы их души каменели в готовности к чему-то очень важному. Лица становились проще и яснее, будто отмытые от обыденности.
– Отдай мне своё ружьё, дядя Семён, – вдруг попросил Ваня.
Семён подумал и протянул ружьё:
– Возьми. Мне всё равно несподручно.
– Молись тогда истовей, – буркнул Ремезов. – Чтобы бог услышал.
– Всегда так молюсь.
Табберта приятно будоражило предчувствие схватки. Он впервые наяву увидит тактику дикарей и древнее оружие – стрелы! Он словно бы перенёсся в славные времена Вильгельма Завоевателя и битвы при Гастингсе!
– Я стрелять, где вверх, – Табберт указал пистолетом в потолок. – Там иметь довольно амбразурен.
– И мы с Ерофеем, – сказал Леонтий. – Ванька, а ты с батей останешься.
– Маша, поди сюда, – негромко позвал Семён-младший. – Научу тебя паклю из стен дёргать и пыжи крутить. Авось пригодится.
Воины нойона разъехались, подыскивая укрытия за развалинами, и проверяли луки на изгиб. Цэрэн Дондоб заставил Солонго попятиться, отодвигаясь от башни подальше, – он не сомневался, что русские начнут стрелять. Онхудай тоже отступил вместе с нойоном.
– Езжай к своим людям, зайсанг, – сказал Онхудаю нойон.
– Они справятся без меня, – ответил Онхудай.
Он взял с собой только тех шестерых, кто был у тайника на суходоле. Эти шестеро оскорблены, они жаждут отомстить за унижение.
В башне Семён Ульяныч вложил ствол ружья в бойницу и прищурился, выцеливая кого-нибудь для пробы. Семён Ульяныч не думал, что его скоро могут убить, что могут убить его сыновей, да что там! – наверное, их всех тут и убьют! Душу Семёна Ульяныча без остатка заполнял гнев. На страх уже не оставалось места. Семёну Ульянычу быстрей хотелось стрелять. Он с юности завидовал отцу, который держал в руках кольчугу Ермака, а теперь он сам владеет этой кольчугой и везёт её не степнякам, как отец, а своим, русским, – в Тобольск! И вдруг с неба падает этот нойон и ломает весь замысел!
Ваня, держа ружьё наизготовку, посматривал на Ремезова, и ему было необыкновенно легко, будто Господь дозволил ему начать судьбу сначала. Он, Ваня, обороняется с Ремезовым плечом к плечу – и больше нет вины за Петьку, и больше ничего не надо доказывать! Это отпущение грехов.
Воины Онхудая, спешившись, выворотили из развалин длинное бревно, взяли его наперевес и побежали к башне. Бревно было их тараном. Лучники нойона вскинули луки. Обученные кони замерли под стрелками, чтобы не сбить прицел. Стрелы со свистом понеслись над космами крапивы.
– Пали! – крикнул Семён Ульяныч.
Он выпалил первым и промазал. Ваня тоже выстрелил. С верхнего яруса грохнули ещё два выстрела – Ерофея и Табберта. Степняки с бревном только чуть пригнулись: никого из них даже не задело. Стрелы туго застучали по башне, и стена вокруг бойниц с внешней стороны сразу обросла пернатым тростником. Несколько стрел влетели внутрь башни и воткнулись в потолок. Маша ошарашенно вытаращилась на эти стрелы – они ещё дрожали, будто испускали дух: смерть промахнулась, но оставила напоминание. Последним из башни бабахнул Леонтий. Один из степняков, бегущих с бревном, полетел с ног, а прочие споткнулись, сбив слаженность бега, и удар бревна в дверь получился не таким сильным, каким мог быть. Но башня содрогнулась.
Лучники продолжали осыпать башню стрелами. Воины Онхудая на руках раскачали бревно и снова ударили в дверь, а потом снова и снова. Дверь затрещала. Степняки с тараном были уже вне досягаемости огня из бойниц. В башне по лестнице на ходовой ярус сверху скатился Леонтий, а за ним – Табберт с саблей и пистолетом. Леонтий швырнул Маше ружьё.
– Заряжай! – крикнул он.
– Ты куда? – вскинулся Семён Ульяныч.
– Встретим их!
Леонтий и Табберт ссыпались на нижний ярус.
Новый удар с треском сокрушил угол двери над засовом. Пролом высветил полутёмную клеть; из дыры, как рыло чудовища, торчал измятый торец бревна. Табберт выстрелил сквозь пролом, и снаружи кто-то заорал, а Леонтий бросился на бревно, обхватил его и рванул к себе что было сил, выдернув конец сразу на полсажени. Степняки за дверью не ожидали, что изнутри бревно потащат в башню, и выпустили его из рук. Леонтий рванул другой раз. Бревно выдвинулось ещё на полсажени. Теперь оно влезло в башню уже на половину своей длины. Табберт, бросив оружие, подскочил на помощь, и вместе с Леонтием они ещё на сажень вытянули бревно к себе. Степнякам снаружи не за что стало ухватиться: башня словно бы засосала и проглотила их таран. Степняки бросились назад, к развалинам, за новым бревном. Сверху загремели выстрелы, и два бегущих джунгарина с разлёта упали в крапиву и репейник. Первый приступ был отбит.
Семён Ульяныч уткнул ружьё прикладом в пол и шомполом трамбовал в стволе заряд, высоко воздевая руку, словно что-то подшивал иглой с длинной нитью. Ваня положил ружьё дулом в бойницу и осторожно сыпал порох из рожка на открытую зарядную полку. В полосе солнечного света Семён колупал ножом в замке ружья Леонтия, меняя треснувший старый кремень. Маше казалось, что родные люди вокруг заняты не войной, а какими-то домашними делами: налаживают кросны или мастерят новое седло. Маша понимала, что её жизнь зависит от спокойствия, сноровки и храбрости этих мужиков – отца, братьев, Ваньки, дяди Ерофея, шведа Табберта… И Маша безоглядно верила в них: они такие сильные, такие умелые, такие добрые! Вера умножала любовь, ведь здесь собрались те, кого она любит. Здесь рядом с ней тот, за кого она хочет выйти замуж. И эта башня – вовсе не башня, а храм, и бой – на самом деле не бой, а венчанье.
Маша отвернулась к стене щипать паклю на пыжи, и взгляд её прошёл сквозь бойницу, вбирая в себя простор распахнутого мира: реку, луга, облака. А на реке, на широком Годуновском перекате, она вдруг увидела два дощаника, засевших на мели. Вокруг судов суетились люди. Маша и не сразу осознала, как важно то, что она видит. Сердце её словно сорвалось.
– Батюшка, на Тоболе дощаники! – взволнованно крикнула она.
Семён, а потом и Ваня подбежали к бойнице, затем приковылял Семён Ульяныч и растолкал всех. Святы боже! Два русских судна!
– Кого ж сюда черти занесли? – поразился Семён Ульяныч.
Маша переводила засиявшие глаза с отца на брата, с брата на Ваню.
– Какая разница, кого? – сказал Семён и перекрестился. – Господь нам подмогу прислал!
На ярус друг за другом снизу поднялись Леонтий и Табберт.
– Леонтий Семёныч, капитан Страленберг, там наши! – оглядываясь на них, сообщил Ваня, почему-то испытывая какую-то неловкость.
Леонтий и Табберт поторопились к бойницам, обращённым на запад.
– Никак, Сенька, ты чудо вымолил, – с уважением сказал Леонтий.
– Бог помогать проявителям храбрость! – гордо заявил Табберт.
– Рано в пляс пустились! – наперекор всем проскрипел Семён Ульяныч. – Они нас не видят! Мы далеко.
– Следует подавание знака совершать!
– Стрельбу они не услышат. У них вода шумит.
– Дым? – предположил Леонтий.
– А как?! – рассердился Семён Ульяныч. – Шапку на палке запалить?
Маша смотрела на братьев теперь уже с отчаяньем.
А Ваня сразу начал думать о сигнале. Он взвесил все возможности – и не нашёл никакого иного способа оповестить о себе.
– Надо поджечь другую башню, – спокойно сказал он.
Это и вправду был выход. Горящая башня – такой костёр, что за пять вёрст заметят. Башни находятся на достаточном расстоянии друг от друга, и огонь не перекинется. А грузные дощаники будут ползти через длинный перекат ещё долго, башня успеет разгореться до неба.
Леонтий, Семён и Маша смотрели на отца: что скажет?
– Башня – дело, – наконец уронил Семён Ульяныч.
– А как туда добраться? На земле – степняки.
– По боевому ходу, – ответил Ваня. Он уже и об этом подумал.
Ремезовы и Табберт посмотрели в проём двери на полуразрушенный и ветхий боевой ход, прилепившийся к частоколу.
– По этому мосточку? – усомнился Леонтий. – По нему не пробежишь. А ежели по шажку ползти, степняки стрелами снимут.
Ваня повернулся – глаза в глаза с Семёном Ульянычем.
– Дай кольчугу, – попросил он. – И я пройду.
– Ванька! – ахнула Маша.
Семён Ульяныч, опираясь на палку, вперился в Ваню, словно изучал противника перед тем, как броситься в последнюю схватку.
– Я не хуже Петра Семёныча могу, – добавил Ваня.
Леонтий и Семён молчали. Им было ясно, о чём Ваня спорит с отцом. И в этот спор не надо было вмешиваться.