Он побывал там, где никто из европейцев не бывал. Он видел Тибет, Гоби и мёртвое озеро Лобнор. Его пушки крушили стены священной Лхасы. Здесь, в Европе, этого никогда никому не понять… Контайша Цэван-Рабдан сделал его зайсангом, и его юрта стояла в Кульдже на берегу реки Или, а вокруг был цветущий оазис, перед которым меркли сады Эдема.
Под его командованием была артиллерия джунгар и оток Улутэ – отряд рудокопов, литейщиков, пушкарей и оружейников. На берегу небесно-синего Иссык-Куля он построил настоящий завод, где плавили чугун, а в Яркенде, где не было никакого золота, – другой завод, где плавили медь. В ущелье речки Темирлик в тени багровых скальных башен его верные эзэны сверлили и собирали ружья для армии контайши. Верблюжьи батареи джунгар китайцы называли дыханием летящего дракона. А дома его ждала Бригитта – наперсница юной красавицы Цэцэн; Цэцэн была дочерью контайши Цэван-Рабдана от Цэдэрган, последней и самой любимой жены. Бригитта работала на ткацком станке, который смастерил ей Ренат, и шила наряды для весёлой и беззаботной Цэцэн. И во всём поднебесном мире, в степях, в горах и в пустынях не было народа, не трепетавшего перед джунгарами.
Всё закончилось, когда умер Цэван-Рабдан. Галдан Цэрэн, его старший сын от первой жены, боялся, что Цэдэрган поставит во главе Джунгарии своего сына Шуну, сводного младшего брата Галдан Цэрэна. Смерть застала Цэван-Рабдана в те дни, когда в Кульджу приехали послы от калмыцкого Аюки-хана. Галдан Цэрэн объявил калмыков виновными в отравлении отца и повелел казнить всех, кто связан с ними, а Цэдэрган была дочерью Аюки. Шуна бежал; Цэдэрган перерезали горло; четырём её дочерям, в том числе и Цэцэн, вспороли животы. Дайчины Галдана ворвались и в юрту Рената, чтобы умертвить Бригитту, но за Бригитту заступился престарелый Цэрэн Дондоб. Бригитта уцелела. Однако в те дни и ей, и Ренату стало ясно, что их рай на Или – зыбок, словно мираж, и надо искать пути к возвращению.
Галдан Цэрэн согласился отпустить шведов только в 1733 году – после семнадцати лет плена. Причиной тому было требование русского посла майора Угрюмова. Ренат и Бригитта с тридцатью хотечинерами выехали в степь и через полгода прибыли в Астрахань. Переведя дух, они отправились в Москву. В Немецкой слободе имелась лютеранская кирха, и там Юхан Густав Ренат и Бригитта Цимс повенчались. В Петербурге их затаскали по дворцам знати и по канцеляриям Военной коллегии, расспрашивая о жизни среди степняков, и Ренат тайно купил два места на бригантине, уходящей в Стокгольм. Так и завершились их скитания. Юхан Густав по закону получил чин капитана, отставку и жалованье за восемнадцать лет – с обязательным убавлением, которое налагается на пленных. Супруги Ренат купили дом в Гамла Стане – в Старом Стокгольме на острове Стадсхолмен. Вот и всё.
– Это невероятно! – искренне воскликнул Страленберг.
– Я тоже так считаю, – впервые за всю встречу улыбнулся Ренат.
– Мой глубочайший поклон госпоже Бригитте!
– Гита уже умерла, – просто произнёс Ренат. – Это случилось шесть лет назад, господин Страленберг. Она не выдержала морского воздуха родины. Ей было пятьдесят два года. Шесть лет назад умерло моё сердце.
Страленберг вскочил и быстрым шагом вышел из кабинета в спальню. В спальне он держал флакон с нюхательной солью. Сейчас ему потребовалось прибегнуть к этому средству, чтобы восстановить дыхание. Ренат сидел и ждал. Через некоторое время Страленберг вернулся, потирая лицо.
– Жизнь ещё не закончилась, мой друг, – сказал он.
– Закончилась, – спокойно и твёрдо ответил Ренат.
Когда пушка выстрелила к вечернему разводу караулов, Страленберг проводил Рената на пристань, где солдаты готовили паром к отплытию.
– Я рад, что вам есть чем занять себя, господин Страленберг, – Ренат посмотрел подполковнику Страленбергу в глаза. – Наука – это прекрасно.
– О, да! – согласился Страленберг.
Он лгал. Но лгал не только Ренату, а всем, с кем был знаком. Он и сам давно уже не понимал, зачем делает выписки из чужих исторических трудов, зачем рассылает письма с вопросами, якобы собирая сведения о былых событиях и авторитетных точках зрения. Никакую новую книгу он никогда не напишет. Оставляя эту крепость, он сожжёт все свои бесцельные бумаги в камине. Да, он собрал интересные сведения о России, он придумал несколько остроумных теорий и сделал несколько точных наблюдений. Да, он называет себя учёным. Но он не учёный. И дело не в глубине познаний.
Даниэль – это был учёный. После того как Табберт оставил его, доктор Мессершмидт пропадал в тайге ещё долгие шесть лет. Вечно простуженный, слабый, не способный никем командовать, он плыл через пороги сибирских рек на утлых челноках, он тонул в болотах, голодал и даже побирался, он замерзал на перевалах неведомых горных хребтов, он блуждал в дебрях с какими-то каторжниками – и при этом составлял гербарии и коллекции минералов, набивал чучела, записывал предания инородцев и зарисовывал надписи с древних могильных камней. Он добрался до таинственного Улуг-Хема и до зловещей Большой Хеты, он видел недоступное плато Путорана, вечно укутанное облаками, он преодолел бурю на Байкале, он нашёл горящую изнутри гору близ Кузнецкого острога и серебряные жилы близ Нерчинска. В Петербурге Мессершмидта считали погибшим, а он вернулся.
Но ничего у него не сбылось. Ему не заплатили, и более того – едва не посадили его в тюрьму за растрату. Его титанический десятитомный труд «Обозрение Сибири» никто не опубликовал. У несчастного Даниэля забрали все материалы и больше к ним не подпустили. Больной, почти сошедший с ума от людского пренебрежения, семь лет назад Даниэль умер в полной нищете. И подполковник Страленберг не хотел такого для себя. Однако за благополучие он тоже расплачивался, хотя Ренату знать об этом не следует.
Он, Филипп Юхан Табберт фон Страленберг, прекрасно знал людей, которые кладут жизнь за своё дело, за познание мира. Доктор Мессершмидт. Капитан Татищев. Или тот чудной тобольский старик – Симон Ремезов. Это весьма достойные люди. Но боже всеблагой, пронеси их чашу мимо!
Ветер с Балтики разгулялся, а за островом оставалось спокойно. Баркас покачивался у причала, тихо стукая бортом в деревянную сваю. Гребцы разобрались по вёслам и ждали только гостя, что разговаривал с господином комендантом. По этому человеку было видно, что не жилец. То ли сильно нездоров, то ли просто устал от всего. Наверное, приезжал попрощаться.
– Не отказывайтесь от жизни, мой друг, – попросил Страленберг.
– Жизнь – она для молодых, господин Табберт, – ответил Ренат.
И Страленберг с ним согласился.
Эпилог 21722 год. Ученик
Государь давно досадовал, что не ведает своего государства. На западе, где Европа, границы были известны, селения описаны, ландкарты начерчены. А вот на востоке, начиная с Заволжья, и тем паче в полуночных краях, Российская держава постепенно растворялась во мгле безвестности. Конечно, в сей мгле пролегали дороги, речные и гужевые, однако же только дьявол знал, какие горы и долы, какие народы и земельные богатства содержатся в обширнейших областях, что бестревожно простираются там, где нет русских путей. Государь попенял на сие неустройство Сенату, а Сенат распорядился измерить всё отечество вдоль и поперёк и нанести искомые контуры на листы чертежей. Благо что люди для оной работы уже имелись – геодезисты из Навигацкий школы и топографы из Морской академии.
Навигатор Пётр Чичагов сын Гаврилов, получив астролябию и буссоль, отправился на визитацию в Сибирь и в Тобольске присоединился к отряду майора Лихарева. Вместе с Лихаревым Чичагов добрался до озера Зайсан и далее до Чёрного Иртыша, по пути вычисляя координаты, и через год уже представил господам сенаторам научную ландкарту сего протяжённого водотока от устья Тобола до устья джунгарской Бурчун-реки. Господа сенаторы одобрили труды Чичагова и вскоре приказали ему сделать такой же чертёж Тобола, нижнего Иртыша и Оби от Нарыма и Сургута до Мангазеи. Под команду Чичагову отрядили сотню недорослей, учеников корабельных коллегиумов государя, – будущих землемеров и штурманов.
Штабом для своей гишпедиции Чичагов избрал, разумеется, Тобольск. Обер-комендант расселил геодезистов по обывательским домам, а самого Чичагова и десяток юнцов определил на жительство к Ремезовым: а куда ещё засунуть главного измерятеля, ежели не к главному знатоку Сибири?
В это утро Семён Ульяныч проснулся поздно, потому что накануне полночи спорил с Чичаговым, что длиннее – Обь или Иртыш? На самом деле этого никто не знал, но Семёну Ульянычу хотелось посадить навигацкого всезнайку в лужу, и он его посадил. Так и надо сопляку. Семён Ульяныч вспомнил о своей победе, и ему сразу стало хорошо. Митрофановна сидела под образами и сшивала лоскутки. Беременная Машка возилась у печи, ворочая надутым животом. Больше в горнице никого не было. Солнце искоса било в окошки, из которых на лето вынули рамы; в печи на углях трещали две чугунные сковороды, и на всю избу пахло свежими блинами.
Хватаясь за печь, Семён Ульяныч проковылял к столу, выпил кружку молока и взял свою палку.
– Ты куда намылился, старый? – тотчас спросила Митрофановна.
– Отстань! – ответил Семён Ульяныч.
– Батюшка, а блины? – удивилась Маша.
– Там Тобольск чертят, а я блины буду в рот складывать?
– Лёшка с Лёнькой прилетят – тебе ничего не достанется.
– Чёнь-то найду, небось, для утробы, – отмахнулся Семён Ульяныч.
– Я Ване нажалуюсь, что ты один по городу шастаешь, – предупредила Маша, ловко снимая блин со сковородки.
– Вам же лучше, – хмыкнул Семён Ульяныч. – Авось шею сверну.
– Я у тебя палку заберу, скакун колченогий, – сказала Митрофановна. – И в печке сожгу. Вот тогда будешь дома сидеть, как седины требуют.
– Молчите обе, курицы! – прикрикнул Семён Ульяныч.
– И так чуть не преставился, – не унялась Митрофановна. – Я уж было порадовалась, что на лавке лежать будешь, а ты за прежнее, кровопивец?