ку-боксо – искатели милости не просят у хозяина боксо. Место себе Касым выбрал униженное – сторону барун-урда, ближе к выходу, и сел на корточки по-монгольски в позу «харасагэ» – робкую позу ласточки. Онхудай это заметил, но всё равно не снизошёл к гостю. Страдая похмельем, зайсанг молился под шёлковыми полотнищами шутенов, висящих на стене, и возжигал благовонные свечки-кюдже, расставленные на алтаре между бронзовых бурханов. Бара-онгон, шаман-лев, возвращал телесную силу, а Солбон-онгон – образ утренней зарницы – освобождал дух от скорби после излишеств пиршества.
Наконец Онхудай завершил тайлаган, брызнул водкой на бурханов, тоже сел к очагу и молча поднял руку. Виночерпий-архичи сразу вложил в его пальцы пиалу с шубатом – верблюжьим кумысом.
– Приветствую тебя, брат моей жены и мой брат, – сказал Касым. – Всё ли благополучно в твоём доме?
Однако Онхудай посчитал, что любезная беседа по закону уважения – слишком большая честь для бухарца.
– Зачем ты ехал в русском обозе? – без приветствия спросил он.
На груди Онхудая Касым увидел золотой знак на шнурке – двух тигров, кусающих друг друга. Без сомнения, это была пайцза заргучея Тулишэня, о которой рассказал толмач Кузьма Чонг, – пайцза Дерущихся Тигров.
– Я держал путь к тебе в Доржинкит, великий зайсанг, – Касым с трудом отвёл глаза от пайцзы и поклонился. – С русским обозом мне было просто по пути. Ты знаешь меня, храбрый воин, – я купец, и слишком боязлив для путешествия в одиночку.
– Ты ехал совсем один? – удивился Онхудай.
– Конечно, при мне был мой верный охранник Сайфутдин, – поправился Касым. – Это он по моему приказу взорвал порох, чтобы твои могучие воины сумели прорваться за ограждение русских. Я очень помог тебе, зайсанг.
Касым надеялся, что Онхудай оценит его услугу, и ошибся.
– Я победил вовсе не из-за того, что взорвался какой-то порох! – оскорблённо зарычал Онхудай. – Ты лжёшь, чтобы придать себе важности!
Касым едва не плюнул, сообразив, что уязвил этого спесивого хряка.
– Прости меня, великий зайсанг, я не сведущ в военном деле. Мой разум обманул меня, потому что не в силах постичь науки сражений.
Но злоба Онхудая не утихла. Проклятый бухарец оказался свидетелем его воинского бессилия! Онхудай сверлил Касыма гневным взглядом.
– Твой слуга может подтвердить, что ты приказал ему взорвать порох, а он исполнил приказ?
Ожидая приглашения к зайсангу, Касым уже расспросил воинов, как обстоят дела. Он узнал, что нойон Цэрэн Дондоб привёл войско из Кульджи. Значит, замысел губернатора Гагарина исполняется в полном объёме. Из-за Бухгольца джунгары отложили поход на Лхасу, и контайша Цэван-Рабдан прислал на Иртыш главного военачальника. Цэрэн Дондоб увидел пайцзу, поверил, что русские подкуплены богдыханом, и напал на русскую крепость. Глупый Онхудай полагал себя повелителем этой степи, однако нойон властно отодвинул его в сторону. Конечно, Онхудай заревновал. Он захотел показать, что тоже умеет сокрушать врагов. И тут вдруг откроется, что он не захватил бы караван без помощи какого-то бухарца! Касым с горечью осознал, чем ему придётся пожертвовать, чтобы сохранить благосклонность Онхудая.
– Сайфутдина нет сейчас при мне, зайсанг. Его отбросило взрывом, а потом твои воины забрали его в плен. Наверное, он умрёт от полученного удара. А я даже не помню, что крикнул ему в тот миг. Я очень испугался.
Онхудай не отводил тяжёлого взгляда, словно испытывал Касыма, и Касым выдержал этот взгляд. Конечно, жаль Сайфутдина. Онхудай убьёт его. Но отдать жизнь за своего господина – долг телохранителя.
– Забудем об этом глупом происшествии, – предложил Касым. – Я ведь твой родственник и должен угождать тебе.
Онхудай засопел, размышляя, потом шумно допил из пиалы шубат и вытер рот рукавом бушмюда.
– Ты привёз мне подарки? – спросил он как ребёнок.
– Конечно, – снова поклонился Касым. – Но твои воины разграбили их.
Для джунгарина грабёж был достоинством, а не проступком.
– Я переграблю своих воинов, – сказал Онхудай. – Что ты мне вёз?
– Я вёз тебе, мой брат, сорок красных лисиц и сорок белых песцов.
Касым соврал. Он не думал, что предстанет перед Онхудаем почти как пленник, и не взял подарков; он полагал, что его плата за пайцзу и будет выгодой Онхудая. Что ж, пускай тогда джунгары сами потратятся на своего алчного зайсанга. Красные лисы и белые песцы найдутся в скарбе любого степняка – поди докажи, что это не добыча из русского обоза.
– Зачем ты ехал ко мне?
Касым тихо щёлкнул пальцами, отгоняя от своей удачи рогатого тагута.
– Я желаю купить у тебя вот эту вещь, – Касым указал на пайцзу.
Выпятив губы, Онхудай посмотрел вниз, на свою выпирающую грудь.
– Я давно ищу этот китайский ярлык, мой господин. Скажи мне, какими путями он попал в твои руки?
– Я взял его в сражении, – распрямляясь, гордо заявил Онхудай.
Касым не поверил. Трусливый Онхудай ни за что не полез бы в битву сам, а какой-либо другой джунгарский воин, завладевший пайцзой в схватке, утаил бы своё золото от зайсанга. Пайцза не может быть военной добычей. Скорее всего, здесь опять какая-то хитрость Гагарина.
– А зачем тебе пайцза? – с подозрением спросил Онхудай.
– Надобно ли мне отягощать твой слух делами, которые ниже твоего достоинства, великий зайсанг?
– Говори, – важно дозволил Онхудай.
– Китайцы подкупили не русского хана, а тобольского нойона Гагарина. Это он прислал войско, которое ты взял в осаду. А русский хан не знает о затее нойона. Я отдам русскому хану твою пайцзу, и хан казнит тобольского нойона за то, что тот продался китайцам. Нойон Гагарин – мой враг.
Онхудай задумался.
– А какую цену ты дашь за пайцзу? – наконец спросил он.
– Две её тяжести в золотом песке.
На глаз, в пайцзе было пять-семь лянов веса. В поясе Ходжи Касыма содержалось сорок лянов золотого песка.
– Две тяжести слишком мало, – не согласился Онхудай. – Я хочу десять.
– За пятьдесят лянов мне проще нанять в Тобольске мастера, который отольёт другую пайцзу и придаст ей черты твоей, – осторожно возразил Касым. – Конечно, сходство будет отдалённое, но русский хан не видел настоящей пайцзы и не опознает подделку. А я сберегу сорок лянов.
Онхудай опять запыхтел, соображая, как ему выгадать.
– Мне надо подумать, – недовольно сказал он. – Я решу завтра.
Ходже Касыму пришлось вернуться в своё драное жилище.
Кибитки слуг-котечинеров – кибиток было десятка три – находились в той части юрги, которую отделили для взятых в плен. Онхудай рассчитывал взять большой погромный ясырь, а потому привёз с собой на Ямыш дюжину старых юрт. Котечинеры зайсанга, тоже невольники, поставили эти юрты в два ряда и обнесли колышками с красным шнуром. Пленным запрещалось выходить за шнур под угрозой казни. Да они и не смогли бы убежать: пустая степь просматривалась во все стороны, а юрга была полна конных воинов.
Касым отошёл от невольничьего стана подальше, на чистое место, проверил, нет ли поблизости верблюжьих следов – нельзя поминать Аллаха вблизи животных, которые в любой момент могут заорать или плюнуть, – расстелил на снегу кусок шкуры, заменяющий коврик-михраби, опустился на колени и совершил полный намаз. Под лучами низкого закатного солнца в степи просторно и стеклянно блестел нетронутый наст. На пригреве Иртыш просел и обозначился бесконечной впадиной в снегах. Весна уже наступила, и всё вокруг казалось с просинью, даже белое, красное и чёрное. В синеве открывалась божественная сущность мира, которая в месяц Раби аль-авваль пробудилась ото сна к Мавлиду – празднованию дня рождения Пророка.
Возвращаясь к себе, возле одной из кибиток Касым увидел офицера: тот ломал в медную жаровню куски аргала, чтобы не мусорить там, где его ложе. Касым сразу узнал офицера. Касым видел его в Тобольске у пристани при отходе войска Бухгольца, когда Хамзат и Асфандияр считали лодки. Этого офицера губернатор Гагарин позвал к себе в карету. Касым подошёл ближе.
– Кто ты? – прищурившись, спросил он.
Офицер не был пленным. Пленные живут в юртах, а не в кибитках, и не имеют жаровен, чтобы согревать своё жалкое обиталище.
– Штык-юнкер Юхан Густав Ренат, – помедлив, представился офицер.
Касым всё понял. Если офицер не пленный – значит, он перебежчик. Вот как пайцза попала от губернатора Гагарина к зайсангу Онхудаю!
– Это ты передал зайсангу золотой ярлык?
Лицо офицера, и без того хмурое, окаменело.
Из кибитки встревоженно выглянула Бригитта.
– Он торговец из нашего каравана, – сказала она Ренату по-шведски. – Что ему нужно от тебя, Хансли?
– Не беспокойся, Гита, – по-шведски ответил Ренат.
Касым помнил и Бригитту. Эта женщина везла в обозе аптеку для войска Бухгольца. Значит, губернатор заплатил офицеру за измену тем, что прислал ему женщину. Красивую женщину. Наверное, возлюбленную, с которой офицер по какой-то причине не мог соединиться в Тобольске. Касым знал, на что способна любовь. Он сам за Хамуну убил Улюмджану.
– Я тебе не враг, – сказал Касым. – Быть может, наши пути пересекутся.
Он повернулся и пошагал к своей кибитке.
Заворачиваясь на ночь в шкуры, чтобы не продуло сквозняками, Ходжа Касым поправлял поудобнее пояс с золотом и вспоминал Хамуну – её вечно отчуждённые тёмные глаза и медовые груди. Когда он выберется из этой степи? Когда вновь увидит, как Хамуна вышивает бисером у светильника?..
Два дайчина грубо растолкали Касыма на рассвете и сразу поволокли к юрте Онхудая. Недоумевая, Касым торопливо запахивал халат-чапан.
Похоже, Онхудай не спал всю ночь. Он сидел с опухшим лицом, и от него пахло тарасуном. В юрте было натоптано, в очаге выросла куча головней и пепла, на алтаре погасли все свечки. Касым сразу увидел, что в тёмной части юрты рядом с лежаком-модоном на полу вытянулся мертвец, накрытый кошмой в бурых пятнах крови.
– Что-то случилось, мой брат? – испуганно спросил Касым, делая вид, что очень озабочен мрачным состоянием духа у зайсанга.