— Ты думал, Сарыбек, что я погибну и не узнаю про твоё воровство?
— Я не обманывал тебя, мой господин! — зажмуриваясь, уверял Сарыбек. — Молю тебя о прошении! Это была всего лишь ошибка!
— Разве Фархад мог ошибиться, продавая сорок локтей термезского сукна по цене тафты из Жаркента? Или старый Фархад потерял свои глаза?
— Это Асфандияр обманщик, а не я! — сваливал свою вину Сарыбек.
— Нариман сказал мне, что ты велел ему для лишнего веса подсыпать в перец толчёную соль! У Хамзата под столом я нашёл сточенные гири! Ты, шакал, крадёшь не только мои деньги, но и моё доброе имя!
— Дядя Касым, — позвала Маша.
Касым оглянулся, опустил тряпку и натужно улыбнулся.
— Дозволь поговорить с тобой.
— Уходи, наш разговор ещё не окончен, — бросил Касым Сарыбеку.
Сарыбек боком выскользнул из лавки.
— Прости меня, что осквернил твой взгляд этими недостойными делами, но я не терплю воров, — Касым поклонился. — Что тебе угодно, моя роза?
— Дядя Касым, ты правда был в плену? — робея, спросила Маша.
— Да, Мариам, был, — сказал Касым и внутренне насторожился. — Моё путешествие сложилось несчастливо. Караван, в котором я ехал, подвергся нападению. Я потерял слугу, лошадь и весь свой товар и томился в неволе, пока страдания не вынудили меня пообещать выкуп за свою свободу.
— А ты видел в плену поручика Ваню Демарина?
Касым полез куда-то за прилавок, вытащил скамеечку и усадил Машу, как боярыню, а сам сел напротив на короб и прижал руки к груди.
— Я видел его, Мариам, — сказал он, и у Маши перехватило дыхание: наконец-то хоть кто-то видел Ваньку! — Это самый благородный юноша из всех, кого я знал. Подвергая себя опасности, он спас меня от ножа убийцы.
— Он жив? — шёпотом спросила Маша.
Сердце её превратилось в камень. Сейчас она услышит главное.
— Да, он жив, моя роза. Он остался в плену у зайсанга Доржинкита.
Неверной рукой Маша убрала с лица упавшую из-под платка прядь.
— А что будет с пленными, дядя Касым?
Маша много раз слышала рассказы отца про всяких пленных. Кого-то продавали в Хиву, кого-то выкупала родня, кого-то — воевода, кто-то бежал.
— Твоя душа скорбит о пленных или о Ване?
— О Ване.
Касым изучал Машу. Хитрость тожира безошибочно подсказывала ему, где возможна выгода, и сейчас он видел, что тревогу этой красавицы он легко сумеет обернуть себе на пользу. Всё-таки пятьдесят лянов золота, которые он должен заплатить за Демарина, — это большие деньги.
— Будь со мной откровенна, Мариам, и я тоже буду с тобой откровенен, — предложил Касым. — Этот юный воин овладел твоими мечтами?
Маша густо покраснела.
— Не отвечай, я всё понял! — Касым отвернулся и прикрыл лицо ладонью, а потом повернулся обратно. — Я договорился с зайсангом, что выкуплю Ваню, твоего возлюбленного и своего друга. Но зайсанг очень жаден. У меня нет столько денег, сколько он хочет получить.
— А сколько надо? — наивно спросила Маша.
— Я не могу оскорблять твой слух словами о деньгах, — виновато сказал Касым. — Пусть твой отец придёт ко мне, и я назову ему необходимую цену. Твой отец попросит денег у губернатора, который его любит и почитает. Ведь Ваня — человек вашего царя, и его следует выкупить за счёт казны.
Касым смотрел на Машу и улыбался. Он был доволен собой: если за Ваню заплатит губернатор, это будет большая удача.
— Батюшка? — переспросила Маша и помрачнела.
— Заплатить за любовь деньгами — это всегда недорого, — сказал Касым.
Маша несколько дней думала над предложением бухарца. Она очень боялась батюшки, но потихоньку разгоралась решимостью. Ведь речь шла не о баловстве, речь шла о жизни Вани Демарина! И деньги батюшка не из своего сундука достанет! Батюшка не любит Ваньку? Ну что ж… бывает. Но не батюшке ведь за Ваньку замуж выходить. Потерпит. А ей самой нельзя поддаваться страху перед батюшкой. Нельзя затаиться и смолчать, надеясь, что как-нибудь всё само утрясётся. Бог её видит. И одних молитв для божьей помощи мало. Надо делом доказать, что Ванька ей нужен, и нельзя ему пропадать в степи. Надо себя отринуть, тогда и Господь протянет руку.
Раскрасневшись от страха, обмирая, Маша пошла к батюшке.
Семён Ульяныч и Леонтий были во дворе, пилили бревно, лежащее на козлах. Маша остановилась, сжала кулаки и окликнула Семёна Ульяныча:
— Батюшка, я сказать хочу.
От бревна отвалился чурбак. Семён Ульяныч и Леонтий распрямились.
— Ну, давай, — дозволил Семён Ульяныч, обмахивая потное лицо шапкой.
— Ваня Демарин у степняков в плену! — звонко сказала Маша. — Дядя Касым на него выкуп собирает! Он просит тебя сходить к Матвею Петровичу и денег на Ваню попросить!
Семён Ульяныч остолбенел от потрясения. Маша стояла, вытянувшись перед ним в струну, будто ожидала, что в неё будут стрелять, но не желала молить о пощаде. Разве она просит о чём-то дурном?
— Да ты умом тронулась, сестрёнка? — тихо спросил Леонтий.
Она что, забыла, какое горе Ванька принёс в их семью?
И Маша обрушилась в душе. Не гнев отца надломил её, а слова Леонтия. Если даже Лёнька ей не друг, на кого ещё ей надеяться? Лицо у Маши словно лопнуло. Она упала на колени и зарыдала, закрываясь руками.
Леонтий кинулся к отцу и обхватил его, не давая наброситься на Машу с кулаками. Семён Ульяныч колотился в руках сына и орал, надсаживаясь:
— Какой Касым?! Какой губернатор?! Да я пальцем не пошевелю ради Ваньки твоего! Он Петьку на службу сманил, и где теперь Петька?! В степи лежит, вороньё его дёргает! Мать и могилы не увидела!.. У тебя брат погиб из-за этого худородыша, а ты по нему расщелявилась! Совести у тебя нет! Я сам тебя убью, Машка! Пусть он в бездне пропадёт, Ванька твой неистовый!
Глава 5Расход в большой торговле
О тяжких бедствиях, выпавших на долю гишпе-диции Бухгольца, Матвей Петрович слушал с увлечением, хотя и не подавал вида. Бухгольц докладывал о внезапном нападении джунгар, о скорбуте и моровой язве, о холоде и гибели обоза. Князь Гагарин искренне сочувствовал и несчастным солдатикам, и даже полковнику, но умом понимал, что всё это — лишь расход в большой торговле. Так надо, и ничего не поделать. Матвея Петровича занимал другой вопрос: сочтёт ли богдыхан сделанный вклад достаточным?
Увы, узнать удастся не скоро. Последнему каравану в Китае не чинили препятствий, но караванный водитель — купчина Григорий Осколков — вдруг заболел на обратном пути и скончал свои дни в степях Мунгалии. Его тело довезли до Байкала и погребли в Посольском монастыре. Осколков уже не поведает губернатору Гагарину, к какому решению склоняется Лифаньюань. А новый караван ещё не готов. Его собирают в Москве верные сотоварищи Матвея Петровича купцы Евреиновы, братья. Они написали, что уламывают Михайлу Гусятни-кова ещё раз сходить в Пекин. Вот когда гружёные телеги Гусятникова подкатят к воротам в башне Супруги И в Великой Стене, тогда и станет ясно, удовлетворён ли богдыхан стараниями князя Гагарина.
— Все свои обстоятельства я исчерпывающе изложил в мемории для Сената и государя, — сказал Бухгольц и кивнул на Дитмера: — А своеручную копию оной передал для вас господину секретарю.
Дитмер молча показал Матвею Петровичу стопку исписанных листов.
Гагарин, Бухгольц и Дитмер сидели в губернаторской палате Канцелярии. Все трое были при полном параде: в камзолах, париках и со шпагами. Разговор предстоял совсем не дружеский.
— Реляцию твою, полковник, я уяснил, — вздохнул Матвей Петрович. — Однако же приказ государя следует исполнить. На это мне и светлейший указал. Придётся нам собрать и снарядить другие полки и повторить поход.
Загорелое и обветренное лицо Бухгольца окаменело.
— Сие невероятно, господин губернатор, — твёрдо заявил Бухгольц. — Нам не уравнять сил. У степняков авантаж в десятки тысяч, и скопление супротив Китая они имеют как раз на Шёлковом пути, на коем стоит Яркенд.
— Следует разъяснить им, что ты идёшь без брани, — с иезуитским смирением посоветовал Гагарин, — и воинские преимущества утратят угрозу.
— Полагаете, я этого не делал? — сквозь зубы спросил Бухгольц.
— Не вижу необходимости убеждать тебя, господин полковник. Поход на Яркенд есть приказ государя. Изволь постараться.
— Вынужден отказать! — жёстко ответил Бухгольц. — Вторая попытка обречена на ещё больший неуспех, нежели первая!
— Да куда уж больше-то? — хмыкнул Гагарин.
Он отлично понимал, что Бухгольц прав, но не мог не настаивать на втором походе. Матвей Петрович знал Петра Лексеича: государь разъярится и взыщет с губернатора: почему не повторил гишпедицию? Ежели Бухгольц согнёт выю, снова пойдёт в степь и погибнет в сражениях — хорошо: это ещё больше удовлетворит богдыхана. А ежели Бухгольц воспротивится, то он и будет виноват. А губернатор сбережёт людей и деньги.
— Не хочу порочить тебя, полковник, но чую за тобой трусость, — как бы невзначай обронил Матвей Петрович.
Он хотел разозлить Бухгольца, вывести из себя, заставить при Дитмере нагородить такой крамолы, что хоть «слово и дело!» кричи. Впрочем, Матвей Петрович не сомневался, что Бухгольц был устрашён степняками, но в этой робости Гагарин не видел ничего дурного и позорного; наоборот, опасение было весьма даже разумно. Все люди боятся. Но не все люди — полковники.
— Я офицер, господин губернатор, и могу вызвать вас на поединок!
«Попал!» — убедился Матвей Петрович.
— Это мнение о тебе составляю не только я, — заметил Гагарин.
Он растравлял Бухгольца, как пса.
Бухгольц поднялся на ноги и одёрнул мундир.
— Господин губернатор! — озлобленно и строго сказал он. — Я принимаю на себя всё неудовольствие государя и согласен ответить своей головой! Я не боюсь смерти! Однако же вести солдат на верную и бесславную погибель я отказываюсь! Того требует от меня честь офицера!
— Я напишу государю о твоём решении, — предупредил Гагарин.
— Как угодно. Я тоже напишу государю об этом!