— Рано ты помирать собрался, батюшка, — жалостливо сказала Маша.
— Аты молчи, Марея! — сразу отозвался Семён Ульяныч. — С тобой я не разговариваю! Я тебя с нами не звал, ты мне сама на шею навязалась! Истинно говорено: куда чёрт не поспеет, туда бабу пошлёт!
— Ежели я не нужна, — обиделась Маша, — так и не ешь кашу, которую я варю. А то ведь как в два пуза пихаешь.
— Солдат кашей причащается, — посмеиваясь, пояснил Ерофей, который по давней привычке «гулящего человека» тоже набивал брюхо за двоих.
А поручик Шамордин в этот вечер добрался до Тобольска.
Он не ожидал увидеть такой большой город. Почти на версту Иртыш у берега был заставлен дощаниками, насадами и барками, а за мачтами судов высились могучие амбары, склады брёвен и сооружения плотбищ: подлинно сибирское Адмиралтейство! Нижний посад распростёрся, докуда хватало глаз, утыканный там и сям шатровыми колокольнями. По горе расползлась многобашенная каменная крепость Софийского двора и собор с куполами. Поперёк оврага раскорячились какие-то палаты. С отвесного мыса свечой взлетала столпная церковь, а рядом красовался причудливый терем Канцелярии. Дворец губернатора был не хуже иных дворцов в Питербурхе.
У крыльца губернаторского дома ожидала резная и раззолоченная карета. Матвей Петрович спускался по ступенькам. Лакей Капитон открыл дверку. Шамордин сразу узнал Гагарина — видел его в столице при государе.
— Господин губернатор, обождите! — окрикнул Шамордин и побежал к карете, одной рукой придерживая треуголку, а другой — шпагу.
— Что ещё? — недовольно удивился Матвей Петрович. — Ты кто?
— Поручик Абрам Шамордин! Прибыл с ревизией по указанию Сената.
— Опять ревизия? — рассердился Матвей Петрович.
То Нестеров, то доносы, то бешеные глаза Петра Лексеича!
— Сколько можно меня мытарить? — рявкнул Матвей Петрович на поручика. — Одно да другое, пятое да десятое!
Но Шамордин не заробел.
— Попрошу решпекта, господин губернатор! — строго оборвал он. — От моего досмотра зависит, назначит ли государь дело по вашему лихоимству!
— Ну, и досматривай! — Матвей Петрович взялся за дверку кареты. — У меня везде порядок!
— А я вот уже увидел нестроения, — спокойно сообщил Шамордин.
— Когда успел-то?
— Сегодня утром на Тоболе встретил архитектона Резанова…
— Ремезова, — поправил Матвей Петрович.
— И сей архитектон с командой плыл явно на бугро-вание.
Гагарин гневно засопел. После каземата его дружество с Ремезовым, понятно, распалось, но старик не образумился, а будто с цепи сорвался. С него станется: двинет бугровать, кривоногий чёрт. Наверное, надеется, что золотыми побрякушками выклянчит у царя новые деньги на кремль. Ох, не хватало губернатору ещё и такого позора: архитектон-бугровщик!..
— Разберусь! — сказал Матвей Петрович Шаморди-ну. — А ты ступай в Канцелярию, там секретарь Дитмер. Он тебя на постой определит. Давай, обшаривай мои карманы, поручик!
Матвей Петрович шагнул в карету, и карета тяжко перекосилась. Матвей Петрович со злостью захлопнул дверку.
…Насада Ремезовых упрямо поднималась по Тоболу. После устья Туры встречных дощаников и барок стало гораздо меньше, а после Ялуторовского острога и устья Исети купеческие суда исчезли вовсе. Отсюда начиналось степное пограничье — земля слобод и земля раскольников. В Усть-Суерской слободе Ремезовы сходили на кладбище, где был похоронен брат Семёна Ульяныча, усть-суерский приказчик. Семён Ульяныч, сняв шапку, помолчал у покосившегося голбца, испытывая странное недоумение. Брат Никита умер восемнадцать лет назад. Ему было сорок — столько, сколько сейчас Леонтию. А Семён Ульяныч помнил Никитку ещё белоголовым мальчонкой. Всё это не умещалось в сознании: маленький братик — взрослый сын — старая могила…
На луговинах, покрытых спелой травой, паслись стада. Каждый выселок был огорожен крепким частоколом, а крестьяне на поля и покосы выходили с ружьями за спиной. В берёзовых перелесках прятались тайные деревни, а кое-где можно было увидеть чёрные проплешины пожарищ — следы гарей, в которых сжигали себя непримиримые староверы. У Царёво-Городи-щенской слободы издалека был заметен высокий лысый курган — погребение какого-то древнего хана, который правил степью задолго до Тамерлана и задолго до Чингиза. Утяцкая слобода была на Тоболе последним селением.
Всю дорогу Табберт расспрашивал Семёна Ульяныча.
— Сказать мне, Симон, — настырно наседал он, — откуда, где степь, знать про Геррмак? Степь отчень далёк, где Иртышч.
— Далёк-то, конечно, далёк, — соглашался Семён Ульяныч, — только по степи после гибели Ермака ещё пятнадцать лет мотался хан Кучум, пока его не прикончили при воеводе Бутурлине. Кучум и раззвонил, какой богатырь его изгнал. В те годы джунгары и вышли из хребтов в сибирские степи.
— А как твой отец возить в степь кольтщугу?
Причиной тому были даже не джунгары, а татарский царевич Девлет-Гирей, внук хана Кучума, злой чингизёныш. Он лелеял надежду возродить ханство своего деда, изгнать русских и сделаться владыкой Сибири. Призрак былого Кучумова могущества лишил его разума. Девлет-ка шнырял по Тургаю и Барабе и неутомимо подбивал всех, кого мог, нападать на русских. При воеводе князе Иване Хилкове Девлет-Гирей снюхался с джунгарскими тайшами Аблаем и Лаузаном. Оба тайши имели большое войско, и оба вели свой род от хана Байбагаса, повелителя джунгар. Аблай был младшим сыном Байбагаса, а молодой Лаузан — правнуком Байбагаса, внуком его старшего сына Очирту Цэцэн-хана, который унаследовал ханскую кошму отца. Все эти ханы и тайши принадлежали к самой знатной кости джунгар — кости Чороса. Словом, кучумович Девлет-Гирей уговаривал джунгар на войну с Россией.
Вольным ойратам было всё равно, с кем воевать, лишь бы пограбить. И воевода Хилков замыслил мягко перенаправить хищничество джунгар с русских на казахов. Пущай джунгары скачут в Семиречье и на Заилийский Алатау и творят там, что хотят. И джунгары, и казахи, один хрен, азиаты. Но для такого разворота требовалось задружиться с Аблаем и Лаузаном.
— Для дружбы надобен подарок, а лучший подарок для степняка — или сокол, или сабля, или доспех, — пояснял Семён Ульяныч Табберту. — Хилков придумал послать тайше Аблаю, старшему из джунгар, кольчугу Ермака. Все степняки слышали о Ермаке и его чудотворных кольчугах. Самые добрые доспехи у степняков получали свои имена, и Ермакову кольчугу джунгары называли Оргилуун убчи — «Сверкающая броня».
С утонувшего Ермака, выловленного в Иртыше, кольчуги снял мурза Кайдаул, хранитель астаны в Баишевой деревне. Мурза и похоронил Ермака на Баишевском кладбище. Татары скрывали от русских священную могилу Ермака, но русские отлично знали, где находятся кольчуги атамана. Одну кольчугу остяцкий князь Игичей Алачеев увёз в Белогорье и напялил на Палтыш-болва-на — этот истукан потом оказался в Коде, а другая кольчуга осталась в Баише у Кайдаула. Воевода Хилков выкупил её у Бек-Мамета, сына мурзы. А в степь к Аблаю, Лаузану и Девлет-Гирею подарок Хилкова повезло посольство простого служилого человека Ульяна Мосеича Ремезова.
Семён Ульяныч помнил, как уходил караван отца: лошади, верблюды, повозки… Семёну Ульянычу тогда исполнилось восемнадцать лет. На дворе было лето 7169 года, а по новому календарю Петра Лексеича — 1660-го.
Юрга степняков располагалась в Тургайских степях. Ульяна встретили радушно. Тайша Аблай обрадовался кольчуге, как пылкий юноша; он надел Оргилуун убчи и не снимал четыре дня. Выпив тарасуна, в порыве пьяного великодушия он рассказал Ульяну, что Ермак похоронен на Баишевском кладбище. Ульян Мосеич был поражён. Тоболяки искали могилу атамана три четверти века, и вот теперь эта великая тайна наконец раскрылась! Ремезов записал рассказ Аблая на бумагу и попросил тайшу поставить под записью свою печать; Аблай помазал перстень краской и оттиснул на листе.
Ульян уговорился со степняками о мире, и даже Дев-лет-Гирей поклялся не нападать на русских, хотя и соврал, собака. Аблай и Лаузан согласились направить свои орды на казахов или на калмыков — куда укажет «князь ветра», гадательное знамя. А кольчугу Аблай решил с собой не брать. Ник чему расходовать её чудотворную силу на войны, которые ведутся лишь для отрады свирепых сердец. Кольчуга пригодится для настоящей битвы — когда Аблай нападёт на хана Очирту, своего брата, чтобы согнать его с белой кошмы властелина Джунгарии. Аблай и Ульян поехали в степь и закопали Оргилуун в тайнике. Кроме них двоих, никто не знал, где находится этот тайник. Но Аблай погиб. И кольчуга долгие-долгие годы тихо ржавела где-то в степи под землёй — в пещере, над которой рос ничего не ведающий ковыль.
Аблай отдал Ульяну свой полон из последнего набега — три десятка семей барабинских татар. Ульян отправился домой. Он вернулся в Тобольск осенью 1661 года. Всё это огромное путешествие Ульян Мосеич оплатил из своего кармана, надеясь, что воевода потом возместит ему истраты, но денег воевода так и не отдал. Зато произвёл Ульяна Мосеева Ремеза в сотники.
Через много лет Семён Ульяныч обнаружил в сундуках Приказной избы «Сказку Аблая» — измятую грамоту, в которой отец изложил давнюю тайну Ермакова погребения, а тайша Аблай приплющил эту тайну своей печатью. Описание отцовского посольства к Аблаю Семён Ульяныч занёс в «Историю Сибирскую», навеки связав свой род с именем Ермака Тимофеича. И вот наступило время забрать кольчугу из степного тайника.
— А где есть сей тайник? — без смущения спросил Табберт.
— А я не знаю, — ухмыльнулся Семён Ульяныч.
Чертёж пути к тайнику премудрый Ульян Мосеич нарисовал на иконе святой Софии. Слава богу, Касым и Леонтий успели разыскать на Конде владыку Филофея, забрали у него икону и отдали Семёну Ульянычу. Перед отъездом Семён Ульяныч перерисовал чертёж отца на листок.
Табберт внимательно рассмотрел бумагу.
— Сей знак есть тайник? — спросил он, указывая пальцем.
— Нет, не тайник. Это аран Джучи. По нему тайник и найдём.
— Что есть аран Диджу… Дичу… Тщу-тщи? — еле выговорил Табберт.