Семён Ульяныч достал из-за пазухи самодельный компас-матку, какими пользовались поморы. Матку он наладил в квадратной коробочке, тщательно вырезанной из берёзового капа. Иголку для матки он ещё дома намагнитил от куска самородного железняка, добытого на Яике в горе Атач — волшебный желвак Семён Ульяныч купил у башкирцев на Троицкой ярмарке; для опоры под иголку он уже давно выпросил у Матвея Петровича легчайшую пробку из заморской винной бутылки; воду в склянке Ремезов на Пасху освятил у отца Лахтиона. Налив святой воды в коробочку, Семён Ульяныч запустил на воду матку и подождал, пока пробка успокоится. Игла указывала на север; Семён Ульяныч ногтем процарапал на капе заметку севера. А стрела арана указывала куда-то на полуполудень-полувсток; Семён Ульяныч процарапал другую заметку. Теперь он имел направление для движения.
Он поехал первым, держа матку на ладони и стараясь не раскачивать воду в коробочке. Все прочие поехали за ним и молчали, словно голосом могли кого-то спугнуть. Только Табберт догнал Ремезова и спросил:
— Симон, затчем сей знак в середина степ?
— Не ведаю, — честно ответил Семён Ульяныч.
Онхудай, услышав вопрос иноземца, не выдержал.
— По ним Джучи, сын Чингиза, отправлял в кочевье небесных тенгриев на синих кобылицах! — важно заявил он.
Табберт только хмыкнул.
Долго ехать не пришлось. Степь, которая выглядела ровной, как стол, вдруг провалилась западиной обширного суходола. Это был не овраг, а словно бы ложе исчезнувшей реки: плоское дно, заросшее кустами, обрывы берегов… Иссякшая река размерами превосходила Тобол, но ей неоткуда было здесь взяться: никогда по Тур-гаю не текли такие большие реки, и талые воды тоже не могли породить поток, способный промыть это пустое ныне русло. Загадочная мёртвая река, река ниоткуда, выныривала из-за дальнего поворота с острым выступом мыса и плавно заворачивала в другой поворот.
Семён Ульяныч слез с лошади, вышел на край обрыва и, сверяясь с маткой, вытянул руку в сторону противоположного берега.
— Вон там тайник! — торжественно провозгласил он.
Закатное солнце било прямо в плоскость глиняного откоса.
По матке Ремезов нашёл новую примету — зелёный клок боярышника, вцепившегося в кручу; потом всадники поехали вдоль обрыва, отыскивая пологий скат. Лошади почему-то не хотели спускаться в суходол, точно боялись глубины невидимой реки. Ровное и плотное дно лощины покрывали тонкие трещины: земля полопалась от жары. Правый берег, освещённый солнцем, пылал перекалённой и болезненной краснотой, а левый берег скрывала синяя тень. На дне суходола царила тишина, даже кузнечики не стрекотали; здесь людей охватило странное ощущение ненастоящего, потустороннего бытия, словно бы все они уже утонули, и теперь — призраки. Семён Ульяныч вывел отряд к примете — кусту боярышника.
— Здесь и будем прощупывать, — сказал он. — Может, сразу повезёт, а может, неделю тыкаться придётся.
Люди спешились, размяли ноги и спины, стреножили лошадей. Четыре ружья Леонтий бережливо прислонил к обрыву стволами вверх. Ерофей отстегнул притороченную к седлу связку лопат.
Семён Ульяныч уже рассказал своим, как устроен тайник Ульяна Мосеича. Ход начинается в круче обрыва. Сначала он идёт прямо, а через десять шагов немного поворачивает. Это сделано для того, чтобы внешний свет не достигал большой внутренней каморы, где ход и заканчивается. В каморе хранится кольчуга Ермака, повешенная на крестовину из досок. В сажени от начала ход перегорожен дощатой стенкой и до неё доверху плотно забит глиной, так что снаружи тайник совершенно незаметен: обрыв как обрыв, никакого следа выработки. Семён Ульяныч осматривался, надеясь увидеть остатки земляных куч, ведь грунта было извлечено немало, но либо Ульян и Аблай разровняли эти кучи, либо землю слизали вешние ручьи.
Леонтий, Семён-младший и два джунгарина вооружились лопатами и принялись крушить откос под кустом боярышника. Все остальные расселись отдыхать. Семён Ульяныч снял заплатанный кафтан, чтобы погреться на уходящем солнышке. Онхудай тяжело опустился рядом с Ремезовы м.
— Старик, ты верно указал? — с подозрением спросил он.
— Как смог, зайсанг. Издырявим весь берег, пока не найдём.
— Если ты обманул, я убью и тебя, и его, — Онхудай кивнул на Ваню.
Семён Ульяныч лишь довольно прищурился, как сытый кот.
Ваня глядел, как работают Леонтий и Семён-млад-ший, но не порывался помочь, хотя Ремезовы откапывали его освобождение. Ваня понимал, что это дело Ремезовы должны сделать сами. А Маша глядела на Ваню. Сейчас решалась его судьба, а он просто сидел и держал в губах травинку. Как всё-таки он изменился за эти два года… Лицо у него огрубело, а в глазах — Маша сразу уловила — появилась степная отрешённость, которой прежде не было.
Семён-младший вдруг отложил лопату и что-то выколупнул из раскопа.
— Батюшка, — позвал он, — вот и знак!
В руке Семёна был осколок горшка с частью горлышка.
Семён Ульяныч проворно вскочил и подбежал к сыну.
— Считай, бог за нас! — бодро объявил он, повертев черепок. — Видно, батька и Аблай затолкали в затычку мусор со своего стана. Ройте тут!
— Дай мне! — потребовал подоспевший Онхудай, отнял обломок горшка и уставился на него, насупившись, будто пытался что-то прочитать.
Семён-младший, Леонтий и два джунгарина ударили в четыре лопаты. Раскрошенный суглинок посыпался из прорана в стене. Раскоп углублялся, будто земляной обрыв медленно разверзал запёкшиеся уста. И наконец лопата Леонтия глухо стукнула в оголившуюся доску перегородки.
— Есть! — крякнул от удовольствия Ерофей.
Семён Ульяныч был горд тем, что так точно определил место тайника, и в то же время сердце его царапнула досада. Господь, конечно, помог ему в поиске, но всё же не в Господе было дело. Не в благодати и не в милости небес. Он, архитектон Ремезов, своим умом разгадал загадку, загаданную полвека назад хитроумным казаком. Он сам истолковал чертёж на иконе, сам нашёл аран, сам сообразил, как использовать указание каменной стрелы, и своим пальцем ткнул туда, где нужно копать. Он не ясновидец, и божьи знамения не подсказывали ему путь. Он добрался до цели, потому что много знал и неустанно упражнял разум размышлениями. Но все вокруг привыкли, что у старого Ремеза всё получается, и никто не понимает, какими трудами даётся успех. Даже сыны не понимают. Даже для них батька — тот же Никола-чудо-творец: махнул шапкой с пером — и в печке грибы выросли.
Леонтий и Семён-младший разломали доски перегородки. Солнце осветило узкий проход вглубь земли. Семён Ульяныч, кряхтя, напялил кафтан и вытащил из своего мешка две свечи. Онхудай топтался у входа в подземелье, потный от волнения. Семён Ульяныч протянул ему свечу.
— Кольчуга твоя, зайсанг, — сказал он. — Иди вперёд.
Леонтий присел, выбивая кресалом искру на трут.
Онхудай с подозрением оглядел Ремезова, русских и своих воинов. Ему не хотелось лезть в тёмную и холодную дыру.
— Нет, ты иди вперёд, — велел он Ремезову. — Я за тобой. Больше никого.
Он рассуждал так: Ремезов не сможет причинить ему вред, потому что старый и безоружный, а у него — кин-жал-хутага и сабля. Если в тайнике есть какая-нибудь западня, то Ремезов угодит в неё первым. Спутникам старика под землёй делать нечего: они всё равно враги. А джунгарам лучше не видеть пещеру. Вдруг в ней нет никакой опасности? Зато, заполучив Оргилуун без свидетелей, он, зайсанг, потом сможет рассказывать, как сражался в темноте со змеями и саблей рассекал летящую в него смерть из древнего самострела.
— Как скажешь, — хмыкнул Семён Ульяныч.
Леонтий, успокаивая, положил руку на плечо Табберта, изнывающего от желания сунуться в тайник вслед за архитектоном и зайсангом.
— Так батюшка решил, — туманно сказал Леонтий. — Так надо, Филипа.
Семён Ульяныч, напоказ охая, полез в раскоп.
Ваня отвернулся. Горько, что Ремезов готов отдать за него вещь, которая была ему бесконечно дорога, а он, Ваня, ничем не заслужил этого.
Держа перед собой свечу, Семён Ульяныч, сгорбившись, пробирался по узкому и низкому проходу, спотыкался и шаркал плечами о глиняные стенки. Сзади яростно сопел Онхудай. Ему, жирному борову, было совсем тесно; своей тушей он загородил весь свет в проёме выхода. В подземелье было зябко: мертвящий холод начался уже через три шага. Семён Ульяныч представлял, как здесь, в недрах земли, орудовал лопатой его отец, а позади так же сопел Аблай. Проход повернул, и озарённые огоньком свечи стенки оборвались в темноте — лаз выводил в большую камору.
Семён Ульяныч остановился, подняв свечу. Неказистая, кривоватая, грубо сработанная камора была ничем не примечательна. Земляной пол. Вогнутый куполом потолок. На дальней стороне к неровной стенке была прислонена косая крестовина из тесин, на которой висела бурая кольчуга, похожая сейчас на грязную рогожу. Наверное, от ржавчины она спеклась, как доска. Вот он каков, Оргилуун. Волшебный доспех покорителя Сибири.
— Видишь? — через плечо спросил Семён Ульяныч у Онхудая и чуть отодвинулся, чтобы не заслонять собою кольчугу. — Принести?
— Я сам! — алчно прошептал Онхудай.
От свечи золотая тамга на его груди горела, как лампада.
— Что ж, зайсанг, хозяин возьмёт своё, — усмехнулся Семён Ульяныч.
Он шагнул в сторону, уступая дорогу. Онхудай ринулся вперёд, точно огромная крыса к хлебной корке. И тотчас земляной пол посреди каморы под ним с хрустом проломился. Онхудай мгновенно исчез — он без крика рухнул в колодец-ловушку, выкопанный Ульяном Реме-зовым посреди каморы. Всей своей грузной тушей степняк хлопнулся на дно колодца, как мешок с овсом, и выбил вверх облако пыли. Семён Ульяныч перекрестился, чуть-чуть ступил вперёд от стены и заглянул в яму. Онхудай валялся внизу, похожий на чудовищную курицу. Он медленно, вяло зашевелился и застонал по-бабьи.
До тех, кто ждал снаружи, из зева пещеры не донеслось ни звука. Над степью горел закат. Небо чертили вечерние птицы, что гонялись за ожившей под вечер мошкарой. Прохладная тень обрыва переползла через суходол. Уходящее солнце золотило спины стреноженных лошадей, что паслись среди низеньких кустиков, окунув опущенные головы в сумрак. Джунгары устали от неизвестности; они нетерпеливо переминались возле входа в тайник, и один из них что-то спросил у Леонтия по-монгольски. Ваня перевёл: