Пока человека любит хоть одно живое существо – он достоин жизни. Особенно если это существо – Байкал. И даже если этот человек – беспринципный, бесчестный, жалкий и лицемерный Марк.
Что касается Джоша – всё объяснилось донельзя просто. Знакомые знакомых сказали ему, что есть человек, которому очень плохо, – он и вся его семья голодают, «не говоря уже о дворецком, конюхе, служанке» и, разумеется, собаке. «Индейца» подвела та же черта характера, а вернее сказать – архетип души, в силу которой один дорогой Соне славянин, находящийся на другом континенте, периодически попадает в аналогичные ситуации. У этих мужчин есть правило – если из мира поступает сигнал о помощи, они не делают вид, что не слышат его. Они просто действуют. Не их вина, что эти сигналы иногда оказываются банальной радиопомехой. Ведь они оба, «несмотря ни на что, продолжают верить, что в людях есть что-то хорошее!»[18]
Но, Слава Мужскому Началу, на одни и те же грабли эти парни дважды не наступают.
Говорили, что на Марка подал в суд мексиканец-гомосексуалист, к которому горе-«переводчик» нечаянно прикоснулся, и вроде бы даже выиграл. «Мелочь, но приятно», – паскудно шепнула Соне евре… простите, одесская часть её внутреннего голоса.
Надеюсь, никто не обвинит её за это в антисемитизме. Тем более что у одного Сониного близкого родственника, голубоглазого кудрявого блондина с широкими татарскими скулами, фамилия заканчивается не на «-ов» и не на «-ин», а очень даже на «-ман».
Кассету Родриго передал.
После скованно-беглого просмотра выяснилось, что изъяснялась Соня вполне пристойно, даже шутила к месту. Но она всё равно её уничтожила – слишком болезненные воспоминания.
«А эта кофточка в ужасных лилиях!!!»
P.S.
Англо-собачий разговорник
Глава шестаяКошерное
Бруклайн (Brookline), предместье Бостона в сев. – амер. штате Массачусетс, 20 тыс. жителей.
Соня сидела в холле гостиницы с упакованным чемоданом, ожидая Аллу. Глаз у неё на бывших соотечественников был уже намётан. Но всё равно было интересно – получится вычислить по внешнему виду или нет?
В Бостоне одна из самых больших русскоговорящих общин в Америке. Мальчики-девочки, бабушки-дедушки – не в счёт. Дети мимикрируют моментально, старики – не меняются. Да и возраст того, кого ожидала Соня, был вовсе не подростковый и не синильный. Отпадают также: нестираные джинсы, рваные кеды и стиль «белый или синий воротничок». Бостонский типаж русских эмигрантов, как правило, кардинально отличается от нью-йоркского. Почти во всём, кроме одного: и в Бостоне и в Нью-Йорке бывшие русские чаще всего евреи. Но в любом случае шансы ошибиться в угадывании конкретно сейчас минимальны. Скорее всего, должно было прийти что-то такое… московско-интеллигентное. Это же Бостон!
Вопрос: «Как можно выглядеть в сорок пять, последние десять живя в Бостоне?»
Ответ: «В сорок пять можно выглядеть как угодно, где бы ты ни жил».
Всё зависит от индивидуальной степени свободы и самодисциплины. Наши дамы тут обычно первоначально пухнут на гамбургерах, как на дрожжах. Соня-то уж точно («пять килограммов за месяц набрала!»). Явно в пищу какой-то синтетический «ожирин» добавляют. Славно, что в Америке тряпьё дешевле семечек.
Зато девушку всегда очень умиляла процедура вялого пятнадцатиминутного покручивания педалей велотренажёров в спортзале MGH милыми коллегами – сразу после поглощения лошадиной дозы обеденного комбикорма. Хотя и на это немногие отваживаются. По её мнению, только у Джоша хватало силы воли ежедневно терзать себя немыслимыми жимами стоя-сидя-лёжа…
Кто-то потрогал Соню за плечо.
«Ах да! Алла!» – мгновенно пронеслось в голове.
С ней всегда так – задумается на секундочку, а потом выясняется, что на самом деле вот уже минут десять сидит, уставившись остекленевшим взглядом на этажерку с рекламными буклетами, совершенно не обращая внимания на людей.
«Вот, блин! Прозевала всё-таки!»
– Вы Соня? – почти равнодушно (точно выверенная исконно американская доза иллюзии доброжелательности не в счёт) спросил её «Карлсон» в джинсовом комбинезоне, мятой полосатой рубашке и рваных кедах, вполне аккуратно при этом выглядящий. Сразу посетило откровение: «Алла – мой полный внешний и поведенческий антипод! Как у людей получается быть такими естественными и при этом абсолютно непробиваемыми? Будь на мне неглаженая рубашка, мне бы уже казалось, что все тычут пальцем в мою сторону и думать им больше не о чем, как только о моей внешности…»
– Да! – подскочила Сонечка, конечно же споткнувшись о стоящий рядом чемодан.
– Я Алла, – сказал «Карлсон», – пошли. – И… пошёл, не дожидаясь ответных реплик, расшаркиваний и всяких там: «Как дела?» – «Прекрасно! А у вас?» – «А у нас в квартире газ. А у вас?» – «А у нас нет утюга. Вот»…
Схватив чемодан, Соня потрусила за невысокой, плотной, но не толстой, коротко стриженной и невероятно спокойной женщиной.
Она уложила Сонину поклажу в багажник новёхонькой «Мазды», села за руль, абсолютно ровным голосом сказала: «Пристегнитесь» – и… начала движение. Иначе не скажешь. Как начала, так и продолжила. Два квартала прямо, один – наверх, ещё один – направо. Ни слова, ни полслова. Она просто ОСУЩЕСТВЛЯЛА ДВИЖЕНИЕ.
Наконец добрались до места. И в полнейшей тишине проследовали из гаража в дом.
К ним навстречу вышел высокий, некрасивый, но чем-то сразу располагающий к себе мужчина. «Соня. Валера», – констатировала Алла. Ни кивка головы, ни привычных жестов рук. Сказала два слова в пространство. «Соня» и «Валера». И ушла. Просто молча поднялась по лестнице и скрылась из вида, оставив едва друг другу представленных незнакомцев наедине.
Как-то на утренней врачебной конференции Соня шепнула Джошу, что ей надоело стирать колготки в раковине, покупать новые вещи взамен испачкавшихся и чувствовать себя идиоткой, сидя в «общепароходской» прачечной за углом, ожидая, когда «заглохнет дизель на нижней палубе». Он не понял, что такое «стирать колготки в раковине» и «общепароходская». Но Соня объяснила, что это примерно то же самое, что ему стирать носки в тазике на ступенях перед State House’ом. Это был тот редкий случай, когда Джош буквально заржал, как мустанг. А почти успокоившись, спросил: «В знак протеста, что ли?» Пришла Сонечкина очередь быть мустангом. Но дотянуть удалось только до козы с «нечеловеческим голосом». «Нет, блин! Чтобы чистые были!» – смогла она выдавить в конце очередного приступа блеяния.
Если бы дело происходило в Москве – их выгнали бы нахрен из конференц-зала!
Потом, уже на перекуре, Сонина душа продолжила плакаться в пижаму Джоша о том, как ей надоело жить в гостинице. Если у вас в пользовании никогда не было красивого мужского тела с чистой большой душой, вы не поймёте, как это прекрасно – плакаться в пижаму. В рабочую ли, в домашнюю ли – не суть важно. Ключевая сентенция: «плакаться в мужскую пижаму».
«Но… Стоп! Моя душа сейчас далеко. Делает в Копенгагене татуировку на своём теле. Получается, что плачусь я как бы не совсем Джошу…»
От этой мысли Соне стало значительно легче.
На самом деле тот, кто подолгу живал в гостиницах, поймёт Сонины «рыдания и метания».
Какие бы ни случились апартаменты, не в пример общаге, вы никогда не назовёте их домом. Даже и в мыслях у вас не возникнет, что они хоть сколько-нибудь похожи на дом.
Соня устала.
От поездок в лифте с почти ежедневно обновляющимися попутчиками.
От невозможности покурить в постели и ванной.
От толстой горничной, вламывающейся с телегой швабр и моющих средств каждый день ровно в 7.30, мать его, a.m.! Несмотря на зелёный картонный ярлык «Not disturb!».
От залихватского панибратства официанта-мексиканца на «раздаче» по утрам и постоянной взвинченности его соотечественника за стойкой бара – по вечерам.
От необходимости периодически заполнять какие-то формы. И от постоянно слегка вокзальной атмосферы, имеющей место в любой гостинице. Тем более это и был пусть вполне себе приличный, но всё-таки обыденный доступный «Holiday Inn», которых полным-полно по всей Америке и чуть в худшей модификации – по всему миру.
Надо знать Джоша – Соня-то, излив «плач сердца» на его форменную пижаму, о давешнем разговоре, естественно, забыла. А вот он…
Вечером очередной пятницы во время финального перекура он сообщил Соне, что она переезжает. Утром за ней заедет некая Алла.
Попытка обрушиться лавиной встречных вопросов была остановлена неподражаемым:
– Завтра узнаешь. Это всё, что тебе нужно: время, место, имя… Have a nice weekend…
«Интересно, я когда-нибудь привыкну к его манере поведения?»
– You too…
Однако Соня осталась в том же Бруклайне. Но – в тихом, уютном и по-домашнему камерном. Такое иногда случается – бродишь в центре по оживлённому московскому бульвару и, внезапно свернув, оказываешься в тихом проулке, где лишь шум, доносящийся непонятно откуда, напоминает тебе, что за углом XXI век.
Валера, дождавшись, пока Алла скроется наверху, заговорил. На отличном русском языке. Правильном, вполне литературном и безо всяких там изысков а-ля XIX век. Скорее на языке времён «физиков-лириков».
«Эх, не выучить мне английский в Штатах», – с грустью подумала Соня, тем не менее обрадовавшись, что не вся семья глухонемая.
Они приехали в Бостон почти двадцать лет назад.
Алла в «прошлой жизни» занималась чем-то страшным и непонятным для Сони – ЭВМ. Электронно-вычислительными машинами, если кто забыл, что предшествовало компьютерам. С Валерой всё было ближе – он в «совке» трудился психиатром в старой доброй «Кащенко», совмещая лечебную деятельность с преподавательской – доцентствовал по совместительству. Он, в общем-то, не слишком стремился куда-то уезжать… Но, встретив Аллу, развёлся с женой, срочно сделал хмурой эвээмщице предложение руки и сердца и был готов идти за ней на край света, пешком и в рубище. Алла отказала. Она в тот период пребывала не в лучшем состоянии духа. Во-первых, ей уже в который раз не дали разрешения на выезд. Во-вторых, были проблемы на работе. В-третьих, взрослая дочь от первого брака. В-четвёртых, она была беременна. В-пятых – не от Валеры.