Вита укрыла его, но сама не отходила, сидела рядом.
Как она ни упиралась и ни протестовала, а что-то внешнее пришло и грубо вперлось в самое святое — в дом, в семью. Что-то такое, с чем пока не могла сладить ни она, ни могучий ее мужчина. Она поймала себя на этой мысли и усмехнулась: как меняется человек, оказавшись вдруг за каменной стеной!.. Это при том, что сам Адам, пожалуй, никакой каменной стеной себя не ощущает — и вообще, судя по всему, готов смириться с ролью сильно пострадавшего от женской суетности…
Все просто, сказала она себе, война продолжается, и вот и все. Слишком рано поверили в победу, поэтому так больно возвращаться в шинель. Сами виноваты. Что поверили рано. Надо было не верить.
Ну — в шинель так в шинель. Шинель номер пять. Или шесть… В шиншиллях.
Я брежу. Ну и пусть…
Ступая неслышно, вошел Адам. Постоял. Любимые спали.
Он снова прикрыл Биту пледом, подоткнул подушку под голову. Она не пошевелилась.
Ладно. Чем позже она узнает…
За последние несколько часов колония Свободных, наша все еще надежда и опора, уменьшилась на треть.
Глава двадцать первая
Сан-Франциско, Калифорния. 30. 07. 2015, 09 часов 30 минут
Вход на территорию Конфедерации был временно закрыт. По техническим, как объявили, причинам.
Джек, превозмогая непонятную дикую дурноту, нетерпеливо топтался за поручнем — по эту сторону границы, разумеется, — и пытался что-то рассмотреть сквозь синюю поликарбонатную панель. Но видны были только силуэты. Потом он услышал позади себя взволнованный гул. Оглянулся. В дальнем конце зала возникло какое-то движение. Похоже, сквозь основной рейсовый терминал людей стали пропускать…
Вернулась Чарли.
— Сказали, что еще полчаса. Везут резервных…
Ей тоже было худо, наверное, хуже, чем Джеку, — выдавала испарина на голубовато-сером лице и странный запах, не забиваемый даже модным дезиком, — но она вела себя так, будто это не с ней.
Кто именно не вышел на дежурство, и Джек, и Чарли догадались давно. То есть не догадались, а почувствовали, едва войдя под свод аэровокзала. Погранконтроль всех стран в своей работе негласно использовал эмпатов и телепатов, и было время, когда Чарли этим подрабатывала. Само существование погранконтроля в современном мире было нонсенсом, данью замшелым традициям, за которые держались… ну, просто держались, и все. Никакого практического смысла. Этакий символ государственности. Флаг, герб, гимн и пограничник со штемпелем.
Полчаса назад, войдя в зал, оба они осознали, что привычного фона нет. И это сразу встревожило, потому что такие вещи меняют ход событий, что плохо. Так оно и оказалось…
Хорошо, что воскресенье, и не нужно нестись на работу…
— Может быть, я схожу за кофе… — начала Чарли, но тут мимо них на большой скорости пробежала пограничница, в хороших летах тетка с большой звездой на рукаве. — О! — подняла палец Чарли. — Вопрос решен.
И точно: через минуту, а то и меньше, тетка вернулась, гордо ведя за собой бритого наголо Смолянина (в штатском!) и трех эрхшшаа.
— Добро пожаловать в Западно-Американскую Конфедерацию, — сухо сказала она. — Добро пожаловать в Западно…
Ее уже не слушали: Санька с хрустом обнял Джека.
— А это Чарли, я тебе про нее…
— Класс!.. Я Санька, но можно Алек. А это Рра-Рашт, это Джек, это Шарра, это Чарли, это Рафашш…
И почти сразу, как только погрузились во вместительный Чарлин «блейзер», Санька начал рассказывать, чту принесло его сюда, а Джек — что успел за эти насколько часов выяснить…
Калифорния. 30. 07. 2015, 10 часов 35 минут
Юльку морозило и тошнило уже несколько часов — наверное, только бьющий в лицо холодный воздух удерживал ее в седле, — но по-настоящему «накрыло», когда она, проголодавшись, решила вдруг запастись пирожками и соком. Вернее сказать, ее неожиданно и очень сильно «пробило на хавчик», когда впереди и слева (она летела на маленькой высоте параллельно шоссе) показалась треугольная зеленая лужайка с несколькими бело-оранжевыми зонтиками. Как-то очень отчетливо из-за этих зонтиков поднималась тоненькая струйка дыма, и Юлька странным образом издалека унюхала аромат жареного мяса. Это вряд ли были шашлыки, до таких высот придорожная кулинария здесь еще не поднялась, и вряд ли это было настоящее барбекю, поскольку на самом деле барбекю не еда, а атмосфера (как, впрочем, и шашлыки…), — но сейчас бы она согласилась и на гамбургеры, и на сосиски, подрумяненные на решетке, лишь бы из них не капал жир…
В общем, ее повело на запах, как на приводной маяк. Наверное, это было настоящее помрачение.
Она опустилась поблизости от зонтиков, там, где был знак стоянки и толпились полтора десятка машин. Нуда, ее укачало. И вообще что-то сместилось в природе. Ноги были легкие и бессильные, а голова — тяжелая. Юлька все же попыталась слезть с седла, перекинула ногу через раму — и тут ее ударило всерьез. Левую руку, которой она еще держалась за руль, отсушило повыше локтя, голова стала пустой и огромной, покачалась на длинной шее, описала в воздухе замысловатую кривую и на удивление мягко впечаталась в седло «супербайка». После чего уже все вместе — голова, байк и несколько отстающая от них Юлька — грохнулись на белый шершавый бетон.
При этом сознания Юлька не потеряла. Она все видела, все понимала и ничего не чувствовала. Особенно она не чувствовала страха.
Итак, приехали.
Врешь.
Я встану.
Юлька, собравшись, перекатилась на бок, выпутываясь из рамы и руля, потом на живот, медленно сжалась в комок, подтянула под себя колени, руки и с усилием встала на четвереньки. Попробовала сфокусировать взгляд. Пальцы разглядеть не получилось — все плыло, дрожало, раздваивалось. Потом Юлька поняла, что четвереньки превратились в пятереньки: голова плотно уперлась в землю, приняв на себя большую часть немереного Юлькиного веса.
Припечатали. Зафиксировали.
Сейчас вырвет…
Нет. Откатило.
Сквозь звон в ушах доносились чьи-то крики. Обеспокоенные. Тревожные. На непонятном невнятном языке.
На английском, поняла Юлька. Мозги — или что там отвечает за соображаловку? — решили временно обойтись без отключившегося организма и разобраться в ситуации самостоятельно. И, прокрутив калейдоскоп ярких осколков, сложили логически непротиворечивую картинку.
Тут-то она и сказала себе: меня «накрыло». Меня «взяли». И на этот раз взяли всерьез…
Юльку меж тем подняли, затрясли, понесли, стали усаживать, слева остро запахло тревогой, справа какими-то вкусными духами, а потом нахлынуло еще сдобой и жженым маслом — и мир едва не ускользнул. Стоять!
…Только вот те, кто ее почти загнал, немножко не рассчитали. Перестраховка — это тоже ошибка, учил тренер Аллардайс. Черт, черт — времени, чтобы воспользоваться вражеской ошибкой, совсем не оставалось…
Ерунда. Нет ничего растяжимее времени.
Она протяжно простонала и попыталась остановить глаза на чем-то одном, но не получилось, почти по-настоящему не получилось. Закрыла в изнеможении. Так… здесь получилось немаленькое скопление народа, человек двадцать уже принимали участие в ее судьбе, и пока все эти люди здесь — физически, «тушкой», ее не заберут. Значит, надо продлить недомогание, сколько можно, а потом…
Потом будет потом.
— Все хорошо, леди, все хорошо… — Понимание включилось наконец, и она стала слышать не просто шум, а нормальную речь. — Сейчас придет доктор, и все будет хорошо.
— Где я? — спросила Юлька из двух соображений сразу: показать, что она не вполне в себе, — и выяснить, куда же это ее занесло в самом деле.
— Это Гленвилль, — сказали ей два голоса, и она кивнула, будто поняла. Сама же попыталась мысленно открыть карту. Гленвилль… Гленвилль… кажется, здесь?
Точно. Значит, до «Тедди» осталось меньше ста километров.
Час полета. Ну, полтора. Потому что искать.
Ну, два…
Вот досада. Два часа не могла потерпеть со жратвой.
И тут ее снова скрутило. И на этот раз стало рвать — сначала ничем, потом желчью.
И тогда прибежал врач.
Он был без халата, и Юлька поняла, что это врач, по рукам. Такие руки бывают только у врачей. Очень уверенные и никогда не делающие вреда.
Врач что-то спрашивал, она отвечала — и тут же забывала и вопрос, и ответ. Что-то с головой, определенно что-то жестокое с головой. Нет, никогда раньше…
Теперь она лежала на какой-то кушетке, вся мокрая, прикрытая одеялом. Она не понимала, жарко ей или холодно — как-то сразу и то, и другое. Пить — и ей тут же давали пить, что-то холодное, лимонно-сладковатое. Доктор, позвала она, но ей сказали: нельзя, доктор занят, тут еще одной женщине плохо, что же это такое делается?
А потом она увидела знакомое лицо, сразу поняла, что знакомое, но из тех, которые не можешь вспомнить, где видел и при каких обстоятельствах. Мужчина, уже пожилой, стоял и мял в руках и без того мятую рыбацкую шляпу.
Борода веником и полотняная рубашка с вышивкой… На груди покачивается чудовищно потертая кожаная сумочка на витом шнурке.
Лицо у него было бледным, даже сероватым, и лоб весь в крапинках пота.
Он постарался улыбнуться, подошел, присел на корточки и достал из сумочки блокнот и ручку.
На первой странице уже было выведено: «Привет, я Райс. Я не могу говорить, но прекрасно понимаю по губам».
Юлька кивнула. И — вспомнила.
— Привет, — сказала она тихо, но при этом стараясь четко артикулировать. — Я вас вспомнила.
«Сью тоже плохо», — написал Райс.
— Что с ней?
«Доктор скажет. 26 недель. Боюсь. Повезу ее в больницу».
— Она беременна?
Райс кивнул.
В больницу, подумала Юлька. Это тоже как бы на людях. А потом можно и смыться.
Обидно, была почти у цели.
Но это, в общем… ладно, назовем отсрочкой.
— А больница далеко?
«Нет, всего 50 миль».
— Нужно вызвать «скорую», да?
Райс пожал плечами. Написал: «Спрошу».