Что ни говори, а стрелять чапы научились…
Санчес весь напрягся, задрожал и вытянулся.
— Эх, Кость, — упрекнул его Серегин. — Что ж я теперь — один?
Он собрал все оружие, которое было: два автомата, четырнадцать магазинов к ним, пистолет Санчеса, который он непонятно зачем всегда таскал на поясе, и три обоймы к нему, два десятка гранат: циркониевых осколочных — и пластиковых, которые взрываются так мощно, что ими можно подрывать танки. Танков у чапов, слава Всевышнему, пока нет… но скоро будут наверняка. Бронепоезда, говорят, уже появились… В общем, согласно правилу номер шесть: без еды протянешь три недели, без воды — три дня, без гранат не проживешь и часа. У мертвых чапов при себе оказались только ножи и эти их метательные штуки, похожие на бритвенно-острые бумеранги, изогнутые в виде буквы S. Летали они довольно далеко и точно, если уметь бросать. Серегин не умел. Вот Санчес умел, и что? Ею же ему и в висок…
Лежа на боку, он поднял автомат над стеной и дал наугад короткую очередь — в медленном темпе. Затихший было обстрел возобновился с утроенной силой.
Пока стреляют — не полезут…
Еще было три с половиной фляги воды, фляга коньяка и два рациона: толстые двухсотграммовые плитки, по консистенции похожие на шоколад, а вкусом напоминающие хорошо пропыленный сальный войлок. Считалось, что целой плитки хватает на обеспечение суточной потребности во всем. Серегин обычно растягивал ее на двое суток и явно без вреда для организма.
Еще была коробочка с рыжими квадратными таблетками, позволяющими не спать. Таблеток было шестнадцать. Он сомневался, что израсходует хотя бы половину из них.
Аптечки — то есть перевязочные пакеты плюс два шприца: один с обезболивающим, другой с сильнейшим антибиотиком. Лучше бы к ним так и не прикасаться.
Еще были осветительные и сигнальные ракеты. Это пока ни к чему. Сигналить своим? Придите и заберите меня? Когда их в замке осталось человек шестьдесят…
Говорят, что должно прибыть пополнение. И что с юга пробивается генерал Чин с огромной армией. Но мало ли что говорят.
Если ребята услышат пальбу и сами придут — хорошо. А звать не буду.
Замок Кретчтел, Сайя, планета Тирон.
Год 468-й династии Сайя, 46-й день весны, час Серой Цапли
— Вы вообще не ложились, — сказал адъютант с укором. — Нельзя же так.
— Надо, браток, себя заставлять, — подхватил полковник. — Ладно…
Он хотел сказать всегдашнее: «В морге отоспимся», — но подумал, что сегодня шутка не прозвучит. Слишком много нынче у всех шансов отоспаться — и уж конечно, не в морге. Свалят в ров и даже песочком не присыплют…
— Простите, Игорь Николаич, не понял?
— Что? А… Это анекдот. Старый. Тебе растолковывать придется, в чем там соль. Сходи-ка еще к мозгозвону, вдруг новости есть.
— Да они бы сами прибежали…
— Я что сказал?
Адъютант угрюмо потопал вниз, гремя огромными ботинками по чугунным ступенькам. Он был у полковника сравнительно недавно, пришлось взять взамен помершего от осиных укусов Старикова. Стариков умел делать все, этот — только препираться. Неуклюжий, неопрятный, упрямый… И фамилия — Дупак. Только в армию с такой фамилией. И что его понесло в Легион? Сидел бы в своем Нижнеудинске…
Полковник посмотрел на карту. Пропавшая разведгруппа должна была угодить в переделку где-то здесь. Исходя из примерной скорости движения и последнего пеленга, который взял мозгозвон. Плохо то, что в группе только Пилипенко мог отвечать мозгозвону, остальные были глухие, как полосатые тюфяки. И то, что мозгозвон не засек момента смерти, говорило об одном: эта самая смерть наступила мгновенно. Пуля в лоб. Или — что невероятно, но нужно принимать в расчет, — в затылок…
Двое в группе были гвардейцами герцога, неотесанные ребята, их взяли за знание местности. И чтобы двое этих положили троих наших? В страшном сне не приснится. Нет, не верю.
Другой вариант — Серегин и Санчес сговорились и дезертировали. Этим положить троих в полсекунды — раз плюнуть. Что тот головорез, пробы негде ставить, что другой. А смылись… да черт их знает почему. Чапы — или кто за ними стоит (а кто-то стоит, теперь никаких сомнений) — предложили больше денег. Не золото, а бриллианты. Или что-то еще.
Кто-то здесь же, в замке, и предложил…
Но почему-то полковник знал, что на самом деле все обстоит как-то совсем иначе.
В конце концов, ребят попросту могли ждать. Что в замке были шпионы, он не сомневался. Герцог по его требованию уже менял всю прислугу, но скорее всего среди новых тоже были шпионы — заготовленные заранее. Проклятая страна… Попали в засаду… и это тем более вероятно, что вчера на военном совете обсуждали, а не послать ли к объекту, обозначенному на карте как «Сахарная голова», не разведку, а сразу штурмовую группу. Но этот герцог, перемать-перемать-перемать… А жаль. Получалось куда как изящно: по-тихому отдать уже ненужный и в общем-то обреченный замок — проскочить за спинами ликующих победителей и разнести к чертовой матери эту «Сахарную голову». Потом, не задерживаясь, — марш-бросок к морю… и вот только грызли невнятные сомнения: а не ложный ли это объект, не приманка ли?
Уж слишком старательно ее подсовывали…
Полковник встал и с хрустом потянулся. Поздно гадать, момент упущен, данных разведки нет — и скорее всего уже не будет. Продержимся день, а там…
Не будем загадывать.
Он вышел на парапет донжона. Вид отсюда открывался исключительный. Даже не взглянув на флюгер и не подходя к стереотрубе, он понял, что и сегодня все начнется с бомбежки. Особого ущерба она не принесет, но здорово потреплет нервы — потому что все ждут, что вот-вот полетят бомбочки с каким-нибудь ипритом. Или чем похуже.
Опять с осиными гнездами, например…
Бомбили с больших воздушных змеев, и поначалу солдаты только ржали. Потом перестали ржать. Сбить змея оказалось исключительно трудно, и при самом ураганном огне редко когда один-два падали или, оторвавшись, улетали по ветру. А их порой было в небе сотни полторы.
Бомбочки поднимались к ним по леерам, влекомые парашютиками. Потом отцеплялись.
За утро на замок падало полторы-две тысячи маленьких трехсотграммовых бомб. И — снимали, снимали, снимали свою жатву.
Неделю назад полковник приказал не стрелять по змеям — слишком огромен оказался бесполезный расход патронов. Запас которых велик, но конечен.
Если бы были минометы… накрыть лощину, где укрываются пилоты и бомбардиры, — и ага. Но минометов не было.
Много чего не было. Надежной связи, например.
Или — понимания происходящего…
Потом, сказал он себе.
Появились первые змеи — пока еще далеко и невысоко, мотаемые из стороны в сторону завихрениями воздуха. Издевательски раскрашенные в яркие цвета.
Тем временем по гребню стены побежали сержанты — проверить, приободрить, дать подзатыльник при надобности. Два километра стены, шестьдесят два ствола. Пулеметчики, гранатометчики попарно в башнях и бастионах, так что простые стрелки — один на каждые пятьдесят метров.
И сорок семь гвардейцев герцога плюс сам герцог — в подвижном резерве. Если — а вернее, когда — чапы переберутся через стену…
Отобьемся.
Уж сегодня-то точно отобьемся.
Он был почему-то абсолютно в этом уверен.
Глава третья
Большой Лос-Анджелес, штат Калифорния,
Западно-Американская Конфедерация.
26. 07. 2015, 01 час 40 минут
Жизнь всегда делится на две неравные части: до и после. До замужества и после. До выпускного и после. До встречи и после…
И хорошо тем, у кого «после» лучше, чем «до».
Начал накрапывать дождь. До дождя и после, иронически подумала она. До дождя было лучше. В смысле — лучше видно. А сейчас… Она приникла к прицелу. Нет, терпимо.
Получается, дождь не в счет.
…А ещё бывает — до предательства и после.
И еще бывает — когда предают тебя и когда предаешь ты. И тут уже не разобраться, что противнее. Нет, хуже: омерзительнее.
Несовместимее с жизнью.
Которая все равно делится этим на две неравные части…
Мокрый ручеек подобрался под живот. Оказалось приятно. Может быть, соберется лужа. Провести последний час своей жизни в теплой луже. Значит ли это — вернуться к истокам?
А если к истокам, то к каким именно: к собственному младенчеству или к тем зеленым тварям, которые первыми выбрались на сушу, ковыляя на плавниках, медленно превращавшихся в лапы?
Впрочем, черт его знает, как оно там на самом деле было. Но наверняка не так, как написано в учебниках. Потому что те, кто писал учебники, тоже что-то для себя выгадывали.
Или что-то скрывали — заваливая ворохами слов прорехи в смыслах…
Дверь открылась, и Юлька (или Рита? — она порой переставала различать, где из них кто) напряглась. Указательный палец медленно лег на спусковой крючок, большой — коснулся рубчатой пуговки предохранителя. Но из двери вышла маленькая девочка с цветком в горшке и встала на ступеньках, держа цветок на вытянутых руках. С крыши лились струйки, от них листья дрожали и подпрыгивали.
Уходи, попросила Юлька. Пожалуйста, уходи.
И девочка услышала. Поставила горшок так, чтобы на него попадал дождь, и вернулась в дом.
Прошлый раз сорвалось именно из-за таких вот девочек — он вышел в окружении детей, и Юлька не решилась выстрелить.
Потом она никак не могла простить себе этой мгновенной тошнотной слабости.
Она сняла руку с потертой пистолетной рукоятки своего «Зауэра-202» и несколько раз сжала и разжала пальцы. Крепко зажмурилась — до мерцающих пятен в глазах. Напрягла и расслабила спину.
Все. Перерыв окончен.
На вахтах было точно так же: короткий, в три секунды, перерывчик, а потом снова десять минут полнейшего внимания, неподвижности, сосредоточенности. Только сидеть было удобнее. И не так жарко: легкая летняя форма, беззвучные кондиционеры, кофе и сок под левой рукой… и только изредка кто-то тихо стонет — когда на орбите, задетый кораблем — и куда чаще своим, нежели чужим, — лопается «колокольчик», на который настроена девочка-сенс. Это больно и это страшно, это как будто из тебя что-то мгновенно пропадает… а потом смиряешься с мыслью, что так и должно быть.