Аэродром близко к Суховоле, по шоссе до него всего ничего, и немцы его, скорее всего, уже заняли, если не своей авиацией, так наземными частями. А тогда именно с него, как с ближайшего, они завтра такую мясорубку в Суховоле устроят, что мама не горюй. Опять же, много нужного и полезного добра от нашей авиации на том аэродроме осталось, а эта хомячиная морда… то есть хозяйственная натура, ну прямо спать не может, так хочется ему на то добро лапу свою загребущую наложить.
Трофимов, уже смирившийся с его выкрутасами, только рукой махнул – пусть уже все идет как идет, и разрешил. А себя постарался убедить в том, что этому удачливому засранцу – то ли в результате везения, то ли опыт и знания из будущего помогают, а скорее всего, все вместе – раз за разом удается выходить сухим из воды, то есть без единой царапины. Но все же волновался, как оно там сложится, с атакой аэродрома… И, увидев при встрече веселую физиономию, вздохнул с облегчением.
– Ну, давай, рассказывай, хомяк ты неугомонный, что ты там на этот раз у немцев такого наотнимал, на том аэродроме?
– Много чего интересного и нам полезного, причем и нашего, и немецкого, мы там захватили, товарищ бригадный комиссар, – с довольной улыбкой ответил Сергей. – Я сейчас даже не могу сказать, чего и сколько, подсчетом и сортировкой трофеев старшина Авдеев заниматься остался. Скажу главное: в результате атаки и последующих действий по введению противника в заблуждение, отломились нам два немецких военно-транспортных «Юнкерса Ю-52», целехонькие! Причем один из них даже очень транспортный, в варианте с грузовыми люками в крыше и правом борту, так что на нем можно перебрасывать легкую технику и даже легкую артиллерию без частичной разборки. Они нам и здесь, в Белостоке, пригодятся, и даже за линию фронта на них, если нужно, запросто летать можно будет. Вот только перегонять их сейчас, без предварительной договоренности, опасно, свои же сбить могут, не с неба, так с земли, поэтому придется вам, товарищ бригадный комиссар, на первый раз все-таки автотранспортом добираться и попутно этот вопрос тоже с командованием согласовывать…
Отход, освоение трофеев, обработка пленных – здесь все прошло без особых проблем, если не считать хамской и позорной выходки его помощника, которого он, Трофимов, не без оснований считал достойным сотрудником «органов» и первым кандидатом на выдвижение. Да, так круто бригадный комиссар облажался с оценкой человеческой натуры, пожалуй, первый раз в жизни – как говорится, и на старуху бывает проруха… Хорошо еще, лейтенант Иванов повел себя достойно и конфликт раздувать не стал, а ведь мог бы. Кстати, судя по некоторым его высказываниям в той ситуации, к органам НКВД лейтенант относится… достаточно критично, что ли. И вообще к советской власти в целом… Оно, конечно, и сам Трофимов ясно видел, что «перегибы на местах» с печальной регулярностью имеют место быть, и далеко не всегда их последствия потом легко исправить можно, и далеко не всегда верховные комиссары потом эти последствия исправлять берутся. Но это, как ни крути, меньшее из зол и неизбежное следствие становления нового социального строя молодой Советской республики, а потому явление временное, так он считал и был в этом твердо уверен. А лейтенант Иванов, похоже, у него, в их реальности, тоже не все так просто и гладко с построением светлого будущего, хотя, судя по опережающей временной шкале, уже давно пора бы… Трофимов, которого эти моменты насторожили, попробовал аккуратно закинуть пару-тройку проверочных вопросов, на что лейтенант Иванов сначала отшутился и ушел от ответа, потом мягко перевел тему, а потом, на третий раз, страдальчески поморщился, мягко, за локоток, отвел бригадного комиссара далеко в сторону от остальных и тихо, но твердо попросил больше подобных вопросов про «политику» не задавать, поскольку для ведения войны эта информация бригадному комиссару совершенно не нужна, а многие знания – многие печали. Многоопытный особист, буквально нюхом почуявший, что лезть дальше с расспросами категорически не стоит, ибо «печали» он потом может просто не пережить, быстро откатил назад и более опасную тему не поднимал, но себе сделал заметку на будущее, чтобы тему провентилировать со старшими товарищами…
А дальше пошла такая война, которую Трофимов, немало повоевавший и много чего повидавший в своей жизни, еще не видел.
Начать с того, что штурм и захват Суховоли происходил ночью, точнее под утро, когда немецкие часовые поневоле ослабили бдительность. А естественную систему вспомогательной охранной сигнализации в виде дворовых собак захватчики успели перестрелять – бессовестные животные почему-то неправильно воспринимали политический момент и гавкали на завоевателей.
Штурм происходил не только снаружи, путем атаки и захвата внешних постов охраны, но одновременно и изнутри, путем диверсионных действий боевых групп, которые, методом просачивания, всю ночь накапливались в оговоренных местах, а с началом штурма блокировали ключевые точки немецкой обороны, в том числе артиллерийские позиции – основную опасность для атакующей брони.
Штурм происходил с широким использованием трофейной немецкой бронетехники, благодаря чему удалось сначала спокойно, без объявления тревоги, приблизиться к постам охраны на въездах в город, а потом блокировать основную часть немецкой пехоты прямо в казармах.
Штурм, наконец, происходил в условиях полной растерянности захваченных врасплох гитлеровцев, совершенно не ожидавших ночного нападения, и в условиях подавляющего превосходства атакующих советских бойцов из числа бывших пленных, которые, наслушавшись рассказов участников дневных боев, рвались в атаку, как застоялый жеребец в скачку.
В результате еще до рассвета город был захвачен, лейтенант Иванов, сияя довольной улыбкой, остался организовывать оборону, а он, бригадный комиссар Трофимов, незамедлительно выехал в Сокулку, для связи с командованием, доведения генералу Хацкилевичу результатов «короткого разведрейда» и получения дальнейших инструкций…
Бригадный комиссар Трофимов небрежно – сказывалась сильная усталость – ответил на приветствие вскочившего дежурного по особому отделу 33-й танковой дивизии, а попутно всего военного гарнизона Сокулки, и привычно направился в свой кабинет.
– Где мой заместитель? – спросил скорее по привычке, чем по необходимости – текущая обстановка в особом отделе дивизии волновала его сейчас меньше всего.
– Так… в допросной он, товарищ бригадный комиссар, – запнулся, а потом скороговоркой зачастил дежурный. – Еще с вечера немецкую шпионку доставили, вот он ее сейчас и колет.
– Вот как? – сбился с шага Трофимов, а у самого отчего-то неприятно закололо под сердцем. – И откуда здесь взялась немецкая шпионка: разведгруппа, диверсанты?
– Да нет, товарищ бригадный комиссар, это та фельдшерица из медсанбата, которую на днях из немецкого тыла привезли… Этот, как его… лейтенант Иванов. Вы с ним потом еще беседовали…
– Твою мать! – только и смог выговорить Трофимов, которому вдруг, на мгновение, стало трудно дышать. – Вы что же это тут творите?! Кто приказал?!!
– Так… это… – побледнев, снова начал запинаться от волнения дежурный. – Ваш заместитель вчера и приказал, чтобы, значит, ее вечером доставили на ночь в карцер, а с утра чтобы ей интенсивный допрос… Вот, а где-то с час назад, товарищ батальонный комиссар, и сам в допросную спустился…
Трофимов, в бешенстве скрипнув зубами, ринулся вниз, в подвал, на ходу лихорадочно соображая, что же тут, дьявол его побери, могло такого случиться, что его заместитель, слегка туповатый, но исполнительный служака, доставшийся Трофимову «в наследство» от прежнего начальника особого отдела, вдруг занялся поисками шпионов среди своих, как – в недоброй памяти – тридцать седьмом? Что?!! Тихим рыком шуганув подальше от двери допросной конвойного, бригадный комиссар рывком распахнул ее и влетел в помещение.
– Твою мать! – только и смог он повторить, одним взглядом охватив картину творящегося там мерзкого непотребства, действительно оформленного в самых гнусных традициях годов массовых репрессий и выбивания признательных показаний.
На привинченной к полу табуретке, в одной нательной рубахе, устало скособочилась осунувшаяся за ночь в бетонном подвале Татьяна Соколова, назвать которую красавицей сейчас не смог бы никто. Руки скованы за спиной строгими наручниками, при малейшем движении причиняющими сильную боль. И уже в кровь разбито красивое лицо, разбиты губы, кровоподтеки на шее. И уже разодрана на груди рубаха – почему-то каждый подонок, желая унизить женщину, непременно старается ее раздеть, оставить голой, поглумиться над ее стыдом и беспомощностью. И уже сами по себе текут из глаз слезы, а в самих глазах плещутся ужас и беспомощность непонимания, как у человека, который неожиданно попал в критическую ситуацию, выхода из которой не видит…
– Ты что же, сука, делаешь? – через секунду заорал Трофимов уже в полный голос. – Ты, гаденыш, что тут творишь… Ублюдок, мать…
А сам, почему-то вдруг вспомнив лагерь пленных, немцев и медсестру Марину и холодея от этой мысли, отчетливо понял – нет, такого им лейтенант Иванов не простит…