.
– Отличный удар! – просипел он сквозь икоту.
– Заставьте его замолчать, Грибуан! – прогремел приказ.
И Розалия Кормелон повелительно простерла руку, огромную и грозную, как у ее старшей сестры.
Древообразный силуэт Грибуана отделился от стены.
Я видел, как он нагнулся, открыл рот, и его дыхание огненной струей обрушилось на тщедушную скрюченную фигурку доктора… а после – только кучка пепла причудливой формы дымилась на кожаном сиденье.
Я заорал что было сил.
– Сон, кошмар… ради Бога, разбудите меня!
Фантасмагорический вихрь закружил все вокруг; фигуры валились друг на друга, их очертания растекались. Три дамы Кормелон, спеленутые в единую компактную массу, катились, подскакивая, мимо – огромный шар черного тумана, в котором кишело что–то неразличимое, но ужасное. Несколько мгновений я видел умоляющее выражение на мертвенно–бледном лице кузена Филарета, затем на месте умиротворенно дремлющей тети Сильвии вынырнула светящаяся физиономия Грибуана.
Кто–то схватил меня за волосы и сильно потянул назад.
Когда я вновь обрел способность воспринимать окружающее, мы с кузеном Филаретом бежали по большому вестибюлю.
– Быстрей, быстрей, – на бегу руководил он, отдуваясь, – к лавке… Там мы еще продержимся.
– Что же такое происходит? – взмолился я. – О, кузен, заверьте меня, ведь это просто дурной сон?
– Один Бог знает, – простонал он, распахивая дверь старой лавчонки.
Такой светлый покой царил здесь, что я ощутил себя в чудесной гавани после ужаснейшей бури; чудным огнем горел газовый рожок, а на прилавке очень самодовольно восседал Лампернисс и с добродушной миной созерцал наше вторжение.
– Дружище Лампернисс, – обратился к нему Филарет, – нам придется принять бой, боюсь, весьма неравный.
Последовал короткий и невразумительный диалог между ними.
– Ты не из их числа, Филарет, и над тобой все еще тяготеет тень Кассава!
– Зато ты из их числа!
– Увы!… И все же моя участь плачевна!
– Я спасу тебя, Лампернисс!
– Не тебе, бедняга Филарет, противиться року, восседающему на гранитном троне времени!
– Ко мне!…
– Кого ты зовешь? Этих? Ты же сам знаешь, они не стоят и дуновения ветерка в кронах деревьев.
Палец Лампернисса указывал в самый темный угол подсобки.
Там недвижно сидели трое.
Один грустно улыбался мне, другой стыдливо избегал моего взгляда, а третий был инертнее камня – и дикий ужас снова объял меня.
Я узнал Матиаса Кроока, дядю Диделоо и бесформенного Чиика.
Лампернисс пронзительно засмеялся.
– Посмотри–ка на них, мой молодой господин… Подумать только, что Филарет вообразил себя богом, отбирая их у смерти… Смотри!
Он набрал воздуха и дунул на новоявленных Лазарей.
И тотчас они ожили причудливой жизнью: переваливаясь и падая друг на друга, покачиваясь, сталкиваясь, как воздушные шары, они внезапно поднялись к потолку и остановились.
– Пустые шкуры! Пузыри, которые можно надуть, – знаешь, как дуют в раковину? Бедный, бедный Филарет!
Из большого дома раздался ошеломляющий рев, и я рухнул наземь ничком.
Лампернисс скорбно вскрикнул.
– Вот они, с ними мы не можем бороться. Если только…
Мощный удар сорвал с петель двери, и сквозь проем я увидел в сумраке холла трех устрашающих монстров из притона мамаши Груль.
Шесть пламенем налитых глаз, шесть драконьих крыльев и сталью сверкающие когти готовы были к сатанинской расправе над нами.
Но чудовища не пересекли порог. Мощный голос, показавшийся мне знакомым, сотряс пространство:
– Рождество! Рождество! Христос воскрес! Вдалеке раздалось торжественное песнопение многих голосов, и я отважился приподнять разбитое лицо с каменных плит пола.
Я смотрел не на отвратительные исчадия тьмы, а в окно, выходящее в сад, – стройное пение доносилось оттуда.
На белом фоне проступали прямоугольники золотистого света – сквозь заснеженные ветви деревьев виднелось строение монастыря, чьи незастекленные окна вдруг ослепительно засверкали.
Лампернисс закрыл лицо руками и разрыдался.
– Барбускины! – стонал он.
Трудно сказать, что преобладало в его стонах – радость или страдание. Я продолжал наблюдать за происходящим – грандиозным и грозным зрелищем.
Сад заполнился людьми, в которых я узнал монахов, – высокие силуэты в рясах из грубой ткани и апостольниках.
Сомкнутыми рядами, мерной величавой поступью продвигались они вперед, воздев к потемневшему небу кресты черного дерева.
Неторопливое шествие приближалось к дому, и от священных песнопений деревья содрогались, будто от порывов ветра.
– Рождество! Рождество!
И вновь раздался властный голос:
– Дорогу Богу истинному! Прочь, призраки ада!
Мимо окна проходили первые ряды, сквозь прорези куколей горели глаза, воспаленные жаром святого рвения.
– Барбускины! – еще раз пробормотал Лампернисс.
И тоже упал ничком.
В этот миг я ощутил себя как бы невесомым – я воспарил над миром земным и руками раздвигал легчайшую облачную кисею.
Где–то в глубине этого немыслимого измерения пронеслись громадные безобразные формы, мертвые, точно гонимые бурей остовы покинутых кораблей.
Я кого–то звал, не знаю кого, и на короткое мгновение мне явился лик аббата Дуседама: он улыбался и плакал, пока не исчез.
«Это просто дурной сон!», говорил мне рассудок, но его слабый голос замолк и не повторил более слов утешения.
Я сидел в мрачной кухне с погасшим очагом; трепещущий огонек свечи заставлял тени совершать неожиданные прыжки – из угла в угол.
Не знаю, как сюда попал, во всяком случае, уже будучи здесь, как говорится, я пришел в себя.
И долго призывал кого–нибудь из тех, кто жил со мной под этой проклятой кровлей, – никто не ответил.
Я остался в Мальпертюи один. ОДИН!
Необъяснимый прилив отваги подвиг меня на поиски в ночном ужасе инфернального дома.
Нелепые оболочки Матиаса, дяди Диделоо и бесформенного Чиика больше не висели под потолком в пустой лавке.
Я добрался до привратницкой Грибуанов.
Никого.
Повсюду искал Лампернисса – тщетно.
Опустела комната кузена Филарета, обезлюдели апартаменты дам Кормелон, заброшены помещения, отведенные дяде Диделоо и его семейству.
Непонятное любопытство подтолкнуло меня зайти в гостиную посмотреть, сохранились ли отвратительные останки доктора Самбюка – на его аккуратно поставленном стуле не было ни пятнышка.
– Кошмар! – повторил я, высоко, словно факел, поднимая плачущую салом свечу.
И вскрикнул… возможно, от радости. Тетя Сильвия, выпрямившись, сидела на своем стуле с абсолютно невозмутимым видом.
– Тетя! Тетя!
Глаза ее были закрыты, мой крик не пробудил ее от сна.
Я приблизился и положил руку ей на плечо.
Ее тело медленно наклонилось, соскользнуло со стула и рухнуло на паркет с оглушительным грохотом.
На пол упало не человеческое тело, а каменное изваяние, и разбилось от удара.
И тогда в ночи прозвучал звонкий голос:
– Теперь мы остались одни в Мальпертюи!
– Эуриалия! – заорал я. Но кузина не показалась.
Как безумный, метался я по дому и все время кричал, умоляя ее появиться.
Тщетно.
С отчаянием в душе я вернулся в холл. Свечка моя погасла подле изваяния бога Терма, а из глубин мрака на меня надвигались устрашающие зеленые глаза.
Ощущение безмерного холода пронзило меня, тело словно само прильнуло к каменным плитам пола, сердце перестало биться.
Глава вставная. Пленение богов
– Кто они, Тисос, ведь не моя рука убила их?
– Ты убил их в своем сердце, Менелай,
и они всегда будут грозить тебе.
Я, который совершил кражу в библиотеке Белых Отцов и предпринял тяжкий труд – возможно, во искупление своего греха – привести в порядок документы из оловянного футляра, дабы восстановить историю Мальпертюи, я прерываю последовательность листков, оставленных несчастным Жан–Жаком Грандсиром.
Дело в том, что здесь необходима вставка из нескольких страниц, исписанных Дуседамом Старшим. Похожее уже имело место в самом начале этой повести, когда из рукописи нечестивца–аббата я переписал отрывок, названный им самим «Видение Анахарсиса». Несколько листов, здесь приведенных, будут последним образчиком его многословной прозы: в остальном его записи являют собой исполненные самодовольства разглагольствования о тайных науках и набор опаснейших богохульств.
Отмечу в частности, что обуянный гордыней Дуседам Старший здесь уже прямо использует свое ненавистное «Я» вместо безличного изложения событий.
Остров относится к группе Киклад и, должно быть, расположен неподалеку от Пароса; но из–за свирепых грозовых бурь мы уже несколько дней плаваем наудачу в этих опаснейших местах. Наконец сквозь клочья тумана, разорванного утренним ветром и тут же вновь сросшегося, проступили отвесные скалы, о которых упоминал Анахарсис. Я уверен, он говорил правду.
Ко мне подошел Ансельм Грандсир и завел довольно необычную для него речь.
– В это время года такая буря прямо–таки удивительна, кто хоть немного знает море. Похоже, тут даже стихии подчиняются силам, недоступным нашему разумению. На этом проклятом острове кроется какая–то тайна…
– Да уж! – ответил я. – Возможно, мы ищем нечто не совсем обычное.
– Черт подери! – прорычал капитан. – Значит, я правильно чуял неладное… Нам обещали неплохое вознаграждение. Я не сразу клюнул, но когда тебе оплачивают все труды вне зависимости от конечного результата… Да, видать, цель–то уже рядом. Ну и как тут все–таки не подумать о премии посолиднее…
Я прикидывал, к чему он клонит, а сам помалкивал. И тут он треснул по столу кулаком, точно кузнечным молотом.
– Когда простой моряк не знает, что к чему, колдун как раз и сгодится; твой куманек, что водит дружбу с дьяволом, наверняка подрассказал тебе всякого разного, прежде чем навязать нам твою мерзкую рожу.