Некогда часть доисторической земли соединялась с современной Италией, а также с Африкой. Мальта по форме напоминает овальное блюдо с гористой северо-западной частью, переходящей на юге и востоке в равнину. Ее восточный край исчерчен параллельными горными кряжами и долинами, простирающимися вдоль острова. Наш маршрут начинался в юго-восточной равнине. Затем дорога поднималась на северо-запад. Как только мы пересекли вершину первого хребта, я увидела вдали изгиб большой бухты на дальнем конце острова. Серебристая лента моря окаймляла темные очертания береговой линии. Если мои подсчеты были верны, это должна была быть бухта Святого Павла, где апостол потерпел кораблекрушение и впоследствии обратил жителей острова в христиан.
Наконец мы добрались до большой бухты, вторгавшейся в пределы одной из самых крупных долин, которая выглядела словно после землетрясения или извержения вулкана, случившегося миллионы лет тому назад.
Пришвартованные к берегу разноцветные рыболовецкие суда и лодки слегка покачивались на волнах. Их яркая окраска сильно контрастировала с блекло-желтым цветом каменных построек, цеплявшихся друг за друга вдоль берега. Отсюда дорога поворачивала к краю бухты и устремлялась вверх к еще одному высоченному хребту.
На поездку в родной город Галеа у нас ушло не так уж много времени. Резкий поворот направо вывел нас на центральную улицу к большой церкви.
— Вот и Меллиха, — сказала я. Нас окружал уютный маленький город.
— Я доверяю вам, но понятия не имею, как вы меня сюда довезли, — вздохнул Лучка.
— А вы расскажите мне снова о преступниках, переходящих через горные перевалы, — подколола я сержанта. Пусть не задается.
— Должно быть, потому, что снега нет, — усмехнулся он. Вывести из себя этого полицейского было нелегко.
Мы остановились в центре улицы и, выйдя из машины, уловили чудесный запах хлеба.
— Неужели уже ленч? — спросил, видимо, изрядно проголодавшийся Лучка.
Мы подошли к небольшой пекарне. Вереница мальтиек, кто в джинсах, кто в черных юбках с белыми блузками и черных кардиганах, несли подносы, накрытые салфетками. Лучка спросил женщин о содержимом их подносов.
— Тимпана, — ответила одна из них, приподнимая салфетку, чтобы показать фасоль, завернутую в тесто. — Воскресный обед, — объяснила она.
— Мы приносим его сюда в воскресенье, когда пекарня заканчивает работу, — вступила в разговор другая. Она показала нам свое блюдо — традиционный ростбиф, уже готовый к жарке.
Пока мы беседовали, часть женщин разошлась, унося с собой в сетчатых сумках несколько круглых с хрустящими корочками мальтийских буханок хлеба.
— У всех теперь в домах свои печи, — сказала девушка. — Но это до сих пор остается хорошей традицией: что-то вроде светского визита, пока готовится пища.
— Значит, здесь и поесть негде? — разочарованно спросил Лучка.
— Можете зайти ко мне домой на обед, — кокетливо пригласила одна из девушек.
Ее подружки захихикали и пропустили нас вперед в полумрак пекарни. Слева находилась стойка, а в дальней части помещения кряжилась громадная кирпичная печь. Выстроенные в ряд подносы с порционной пиццей, залитой густым темным соусом, возбуждали аппетит. Мы заказали себе по одной и проглотили прямо на месте. Посыпанная свежей зеленью пицца была щедро сдобрена чесноком, оливками, мелко рубленными анчоусами — как я догадалась — и источала божественный аромат. Лучка сразу заказал вторую. Одна из женщин улыбнулась и похлопала его по плечу.
— Думаю, кто-нибудь из вас помнит Мартина Галеа? — спросила я напрямик.
— Того, что убили? — уточнила одна из молодок.
— Да, того самого.
Женщины подозрительно прищурились.
— Я познакомилась с ним в Канаде, — заторопилась я. — Очень известный архитектор. Мы знаем, что у него была семья в здешних краях, и хотели выразить свое соболезнование, — солгала я, видимо правдоподобно.
Последняя фраза развеяла их подозрение, но я кожей ощутила, как глаза Лучки сверлят взглядом мою спину.
— Здесь вокруг народу с такой фамилией полным-полно, но что-то не припомню никого по имени Мартин, — вступила в разговор еще одна землячка покойного. Она перебросилась на родном языке парой фраз с другой женщиной и задала какой-то вопрос. Все покачали головами. Одна вымолвила что-то, а все остальные кивнули.
— Вам нужно навестить Канфуда… Как это по-английски… Ёжик, — посоветовала мальтийка.
Мы с Лучкой переглянулись.
— А где же найти этого… Ёжика? — взял инициативу в свои руки сержант.
Женщина показала на старика, сидевшего у подножия холма на стуле, перед небольшим магазинчиком.
— Купите ему пива. Его любимое — легкое «Киек». Он заговорит вас так, что уши отпадут сами собой, — охарактеризовала старика одна из женщин, и все грохнули от смеха.
— Немного чокнутый, зато не вредный, — добавила другая.
— А как нам к нему обращаться, ведь не Ёжик нее? — спросила я.
— Грацио.
Мы с глубокой признательностью расплатились за вкусное угощение и спустились с холма.
— И почему нужно называть кого-то Ёжиком? — спросил Лучка.
— Разрази меня гром, не знаю, но пиво — это хорошая мысль, — ответила я.
— Вы за рулем, — сурово буркнул Лучка. — Хотя не уверен, как вы отличите на дороге пьяных водителей от любых других. У меня, у полицейского, аж дух захватывает при виде здешних гонок на выживание.
Мы остановились и купили несколько бутылок холодного пива упомянутой марки, а затем не спеша подошли к старику. Ёжик сидел в шезлонге в футе от каменных ступеней, ведущих в верхнюю часть города. На нем были изрядно поношенная клетчатая рубашка, протертая до дыр куртка и мятые бежевые брюки. Его босые ноги покоились в старых сандалиях. Лицо старика обрамляли седые волосы, а очки с толстыми линзами в темной оправе придавали ему вид педантичного учителя.
— Здравствуйте, — сказала я дружелюбным голосом. — Вас зовут Грацио?
— Кто спрашивает? — переспросил старик.
— Меня зовут Лара, а это — Роб. Мы ищем семью человека, с которым познакомились в Канаде. Женщины в пекарне посоветовали обратиться к вам, — попыталась я расположить его к себе.
— Сомневаюсь, что они назвали меня Грацио, — возразил дед.
— Верно, — призналась я. — Хотите пива?
Его глаза сразу загорелись.
— Присядь, дорогая, — сказал он, жестом указывая на каменный выступ, — и отряхни тяжесть с ног своих, а потом расскажи толком, кого ты ищешь.
— А почему вас называют Ёжиком? — осмелился подать голос Лучка, когда мы уселись рядом со стариком на ступени.
— Skond ghamilek laqmek, — ответил он на родном языке. — Это значит, что прозвище отражает поведение или повадки человека, — растолковал он.
Мы оба сделали глубокомысленный вид, что это все объясняет, и кивнули.
— Мы ищем друзей или родственников Мартина Галеа, — сказала я нарочито громко, произнеся фамилию как Га-ле-а с ударением на втором слоге.
— Что же это за имя такое? — усмехнулся он. — Здесь мы говорим Галеа. — Он произнес фамилию убитого Га-ле-а, переставив ударение. — А Мартин, — это что-то от британцев, — сказал он, замахал руками, будто хотел отмахнуться от подобного предположения. — Я предан Минтоффу и не люблю британцев.
Мы с Робом переглянулись и снова посмотрели на собеседника.
— Галеа уехал отсюда по крайней мере лет пятнадцать назад, — стала я наводить его на мысль. — Он уехал в Канаду и стал известным архитектором.
— А сейчас кем он стал? Мертвым Галеа? — спросил Ёжик. — Тем самым, который оказался в ящике?
— Да, — ответила я.
— Сэкономил на гробе, полагаю, — прошамкал беззубый старик. — Так что вы хотите узнать о нем?
Я выдала ему стандартный ответ о соболезновании семье покойного.
— Я не знаю Мартина, — стал размышлять он, очевидно удовлетворенный моим объяснением. — Хотя Галеа тут пруд пруди, например, Паула та… Хамфуза, что значит жучиха. Есть и Марио иль Кавалл, что значит макрель. А давным-давно жил тут у нас один парень по имени Марк та… Джелуха — молодой бык. Il-mara bhall-lumija targhsarha u tarmiha.
— Что это значит? — спросил Лучка.
— Для него женщина была что лимон. Выжал и выбросил, — объяснил старик.
— Он самый! — определила я.
— Его мать умерла при родах, но ребенок был настолько милым, что все женщины в деревне нянчили его. К тому же он был большой хитрец. Делал все, чтобы пробиться в люди. Знал слабости каждого и играл на них, если это могло продвинуть его вперед. Все углы обойдет в поисках заветного, — сказал Ёжик, хлебнув пива. — Но его нельзя осуждать за это. Отец его умер рано, и Марку самому пришлось заботиться о себе. На какое-то время он связался с дурной компанией.
— Я слышала, то есть его жена рассказывала мне, что его отец владел магазином.
— Владел? Не думаю. Работал в одном, пожалуй. Марк любил приврать.
— А других родственников нет? — поинтересовалась я.
— Нет. Кто же сейчас в этом признается? Он и его приятель Джованни, иль Гурдьен, крыса значит, — были как два сапога пара. Но его дружок тоже уехал. Так вы говорите, что он знаменит? Архитектор? Ничто бы меня не удивило в Марке Галеа. Джованни тоже многого достиг. Хотя как он мог такое сделать! Меня с души воротит, как подумаю об этом. — Ёжик оказался на редкость чувствительной натурой.
Мы с Лучкой опять переглянулись. Беседа принимала новый оборот с увеличением количества выпитого пива.
— Что же он сделал? — осмелился спросить Роб.
— Совсем недавно примкнул к республиканской партии. В качестве награды получил должность члена кабинета министров. Типичный случай продажности! Министр иностранных дел, понимаете ли, — ни больше ни меньше. Перевертыш! Это лучшее, что я могу о нем сказать. Я не желаю о нем говорить. — Ёжик посмотрел так ревниво на бутылку с пивом, словно опасаясь пролить хоть каплю «елея».
— Признаюсь, я всегда любил Марка, этого молодого бугая. Он конечно же оказался лучшим из всей компании. Был среди них и еще один, Франко Ксивьекс — Франко-бедокур из Ксемксийи. Этот был рожден гангстером. — После следующего глотка старик добавил: — О Марке здешние жители тоже не слишком высокого мнения.