Шешковский отодвинул бумагу. "М-да, – подумал он. – Впрочем, в России все лица – вторые. Первые давно или в гробу, или в крепости, или за границей".
Прочитав копию с донесения Скавронского, присланную Куракиным, Шешковский снова поморщился.
– "А слабостей партикулярных, быть в столь молодом человеке могущих, заметить стать не умели", – повторил он вслух. – Черт знает какая околесина! Надо бы, стать, уметь, туды твою в Алатырь! Ежели у рыцаря слабостей не имеется, то как же нам его "особенные полномочия" на чистую воду выгнать? Кретины, прости меня, Господи, окаянного!
Он составил коротенькую записку Потемкину.
Потемкин не терпел длинных депеш и их никогда не читал. Чем подвиг административный аппарат на подвиг лапидарности, близкий к самопожертвованию.
Со смертью Потемкина, кстати, лаконическая эпоха в русских канцеляриях завершилась.
Безбородько, прочитав в утреннем докладе о мальтийце, затребовал у Куракина острожское "дело". И в свою очередь написал Потемкину в Очаков, что об Мальте не мешает переговорить. "Щобы свести кур с яйцами", – выразился в записке Безбородько.
Великие – косноязычны. Оттого легко проникают в мысли друг друга.
Так закрутились колесики одной из самых загадочных интриг XVIII века.
28
Куракин отыскал Литте помещение в Аптекарском переулке, во втором этаже Апраксина подворья, бывшего Лестока.
По смерти фельдмаршала Апраксина дом был куплен казной, заселяем по прихоти царствующих особ и к 1789 году имел безвозвратно-казенный вид. Столовая, спальня и кабинет были обиты выбеленною холстиною. Выбеленною, однако, еще, вероятно, при Лестоке.
Джулио опасливо отогнул у косяка в спальне завернувшуюся от старости холстинку – и вздрогнул от отвращения.
Ненавистные останки залегали правильными прессованными ярусами рыжего окраса с ясно очерченными пылевыми прокладками. И отваливались слой за слоем, как давешние постные блины. "Раз, два, три… семь, – шепотом подсчитал в ужасе Джулио слои. – Петр I, Екатерина I, снова Петр, э-э-э… Анна Иоанновна".
– Что, батюшка, клопики? – просвиристел смотритель, внеся портплед и повергнув его на кровать.
Укутанный шарфом по самый нос и отрекомендовавшийся Жюльеном, смотритель сразу же забрался к Джулио в карету и, хищно осмотрев пожитки, цветисто проклял казенную царскую службу.
– С какой радости он Жюльен? – сказал вечером Робертино. – При такой-то роже?
Подойдя к косяку, смотритель поскреб пальцем по чешуйчатому кружеву.
– Дохлые, – убежденно сказал он. И, мастеровито растерев между пальцев, добавил: – Повымерзли. Оно как дом пустой, так им жрать-то нечего, притом морозы. Ну ничего. Сейчас затопим, и – добро пожаловать!
Пока Робертино при помощи кучера втаскивал сундуки, Джулио осмотрел оконные рамы – с разноцветным стеклом, заправленным в аккуратные свинцовые желобки. Примерился – где удобнее при случае ножом подрезать свинцовые колбаски переплета. Прошел на кухню.
Стены в кухне и очаг были выложены синими глазурными изразцами, а окно выходило в переулок, упираясь непосредственно в массивную гранитную глыбу.
На следующее утро Джулио спросонок был освежен дождем визитных карточек. Долгорукие, Игнатьевы, Нарышкины, Горяйновы, Воронцовы и даже один Бантыш-Каменский.
– Быстро у них тут, – сказал Робертино. – Как узнали, что царица приголубила…
Среди позолоченного великолепия гадким утенком притулилась скромная карта, где серебряным тиснением значилось по-французски: "Великий князь Павел".
Джулио повертел карту в руках.
– Одеваться! – бросил он.
Литта надел фиолетовый фрак. Поверх пустил золотую цепь, отлитую, казалось, с целью испытать закон всемирного тяготения. Цепь усыпана была крупными бриллиантами.
Государыня вчера ждала рыцаря в полной выправке, а он явился монахом. Великий князь Павел Петрович ждет монаха. "Контрасты – позывные победы, – говорил де Рохан. – Касается в равной степени женщин и кесарей".
Павел Петрович, отменив по случаю хорошей погоды утренний плац-парад голштинского полка, сидел с начальником гатчинской артиллерии полковником Аракчеевым в кабинете Малого дворца. И внимательно слушал проект о передислокации дальнобойной батареи с ближнего пруда на пасеку.
На пасеке с утра приказом Аракчеева рылись флеши по новому французскому образцу.
– В чем же преимущество, Алексей Андреич? – добивался сорокалетний великий князь. – Преимуществ быть никаких не может! Нет!
– Это почему? – грубовато спросил Аракчеев.
– Француз не может быть умнее Фридриха Великого.
– А это почему?
Павел выпрямился, и глаза его недобро сверкнули. Аракчеев знал эти переходы.
– Ну как же, ваше высочество! – сказал Аракчеев. – Ежели мы выводим редан в 60 градусов в сторону противника и ведем косо-прицельный огонь, то сектор обстрела в ближнем бою – глядите. – Аракчеев приподнялся и, склонившись, приложил на схему транспортир.
"Чисто лиса и журавль", – подумал, входя в кабинет, Кутайсов словами входившего в моду Крылова.
Веселый круглолицый турок Кутайсов терпеть не мог сухих построений ума. Он никак не верил, что из схоластики можно вывести хоть одну захудалую истину.
– Ежели б он улыбнулся хоть раз – я б поверил, – говорил Кутайсов. – А то – трубка, капонир, лафет, а самому – хоть кол на голове чеши.
– Теши, – поправлял Павел Петрович.
– Ему хоть чеши, хоть теши. Нашего Мины не проймешь в три дубины.
Как всякий инородец, Кутайсов прилежно относился к русскому фольклору.
Кутайсов подошел и, вытянувшись, положил на сектор обстрела визитную карту Литты.
– А-а-а! – Павел радостно подхватил четвертинку с мальтийским крестом и гербом герцогов миланских. – Где он?
– В приемной, ваше высочество. – Кутайсов свысока посмотрел на Аракчеева.
Тот поджал тонкие губы и повел острыми плечами в круглых погонах, что означало: "И ты щенок, да и тот, кто бы он там ни был. И по очень простой причине: что тебе – редан, что тому – флешь, что свинье – апельсины".
– Ну, каков? – возбужденно спросил Павел, взяв Кутайсова под руку и направляясь к приемной.
– Каратов на нем, я думаю, под сотню…
– Смарагды! Нет?
– Бриллианты, ваше высочество.
Павел оглядел собственный камзол.
– Ты вот что, – сказал он, – принеси-ка мне этот, ну… Ну, что Потемкин на именины… Впрочем, наплевать! – Павел махнул рукой, и Кутайсов распахнул двери приемной.
Джулио самоуверенно стоял посредине, облокотившись на шпагу. И даже не пошевелился при виде великого князя. Павел Петрович подумал секунду и сам пошел к Литте.
"Все правильно", – подумал Джулио.
– Ваше высочество… – Джулио поклонился и взмахнул шляпой. – Позвольте мне от лица блестящего суверенного военного Ордена Святого Иоанна…
– Да-да, – выкатив и без того выпуклые глаза, перебил Павел.
– …Госпитальеров и Родоса…
– Родоса! – подхватил Павел Петрович, приближаясь и не сводя с Джулио блестящих глаз. – И Мальты! И даже Иерусалима! Хотя последнее и довольно странно…
Джулио вдруг померещилось, что напустили чары.
– Что, собственно, странно, ваше высочество? – спохватился Литта.
– Шлезвиг-Гольштейн13, – продолжал Павел Петрович. – По сравнению с Великим герцогством Миланским.
– Простите? – Джулио покосился на Кутайсова.
– И он по рождению выше меня, – задумчиво продолжал Павел, все не сводя с Джулио глаз. – Нет?
Джулио оглянулся по сторонам, снова смерил взглядом Кутайсова. "Откуда турки?" – подумал он.
– И вот ведь – мальтийский рыцарь, – продолжал Павел. – А я кто? А вам не странно, граф?
От самоуверенной позы Джулио не осталось и следа. Он переминался с ноги на ногу, ища, как бы ловчее приткнуться с длинной парадной шпагой, и напал на неожиданную мысль – треснуть ею турка по физиономии.
– Да вы присаживайтесь, у нас здесь без церемоний. – Павел усмехнулся. – Познакомьтесь, кстати: Иван Павлович Кутайсов, обер-гардеробмейстер четвертого класса.
Кутайсов поклонился.
Джулио поднял уголки губ, отчего стал и впрямь похож на Пиноккио, от хорошего питания выросшего в Гулливера. "С камердинером впервые раскланиваюсь, – подумал он. – Скоро до кучеров доберемся". И сделал двусмысленное движение корпусом.
Они расселись в креслах.
– Ну и как вам Катерина Васильевна? – спросил Павел, посверкивая глазами.
"Каждый раз считай до трех, прежде чем ответить, – учил великий магистр де Рохан. – На третьей секунде увидишь: то, что ты собирался ляпнуть, – ляпнет кто-нибудь другой". "А если нас только двое, ваше преосвященство?" – допытывался Джулио. "Ты, прежде чем задать вопрос, до трех досчитал?"
Джулио молчал. Павел поднял брови. Джулио покосился на Кутайсова, тот вовсе не собирался раскрывать рта.
– Как вам Скавронская, жена нашего министра в Неаполе? – повторил вопрос Павел Петрович.
"Раз, два, три", – посчитал Джулио.
– Понятно, – улыбнулся Павел Петрович. – Она мне родственница по батюшке. Покойнику. – он снова улыбнулся. – Но я с вами согласен.
Улыбка возникала на губах наследника как непрошеный гарнир, отчего блюдо приобретало вкус, которого в нем отнюдь не содержалось.
– А Кутайсов – он, между прочим, турок, – сказал наследник.
Джулио, до глубины души уязвленный приемом, сделал несколько неслышных глубоких вдохов. "По исполнении девятнадцати лет Павел Петрович по закону должен был вступить на престол. Но не вступил".
– Среди моих рабов на Мальте – две трети турок, – ответил Джулио.
Он не мог сообразить, по какой причине оплошал. Где ошибка?
Кутайсов вспыхнул.
– А остальные? – насмешливо спросил Павел.
– Есть два немца, ваше высочество. Кажется, из Шлезвиг-Гольштейна.
Джулио несло.
– Да что вы? Верно, самые лучшие? – Павла так просто было не пронять.
– За усердную службу я иногда отпускаю их на волю, – добавил Джулио.
– В России за усердную службу холопов, бывает, возводят в дворянское достоинство, – вставил Кутайсов.