— Что за чудеса! — удивился я. — Ты один, без Кати?
— Как видишь, — неловко ответил он.
И умолк. Я вышел из конюшни отнести седло в седельный чулан. Тома молча поплелся за мной. Так, так, дипломатическое поручение. И поручение щекотливое, раз он пришел один. Дело ясное — прислала его сюда Кати.
Закрыв дверь стойла, я прислонился к ней спиной и, сунув руки в карманы, стал рассматривать носки своих сапог.
— Речь идет о комнате, — наконец произнес Тома упавшим голосом.
— О комнате? — переспросил я. — О какой комнате?
— О комнате для нас с Кати, когда мы поженимся.
— Хочешь, чтобы я отдал тебе свою? — спросил я кисло-сладким тоном.
— Да что ты! — возмутился Тома. — Никто не собирается тебя выселять.
— Тогда комнату Мьетты?
— Нет, нет, Мьетте нужна ее комната.
Спасибо, что хоть об этом не забыл. Но по его тону я догадался, что он уже далек от Мьетты. Да и от меня в каком-то смысле тоже. Как он изменился, наш Тома! Мне и радостно, и грустно, и завидно. Я глядел на него. Он был сам не свой от волнения. Ладно, хватит его дразнить.
— Если я правильно тебя понял, — улыбнулся я, и его лицо тотчас озарилось, — ты хотел бы получить комнату на третьем этаже рядом с моей.
— Да.
— И ты хотел бы через меня передать нашим друзьям: выматывайтесь, мол, оттуда и переселяйтесь на постоянное жительство на третий этаж во въездную башню.
Он кашлянул.
— Это верно, только я бы не стал говорить «выматывайтесь».
Я посмеялся этой невинной хитрости.
— Ладно. Погляжу, что можно сделать. Твоя миссия окончена? — добродушно спросил я. — Ни о чем больше просить не будешь?
— Нет.
— А почему с тобой не пришла Кати?
— Она перед тобой робеет. Говорит, ты с ней очень холоден.
— Холоден?
— Да.
— Не могу же я рассыпаться в любезностях перед твоей будущей супругой. Раз уж речь идет о супружестве.
— О, я не ревнив, — усмехнулся Тома.
Нет, вы только поглядите, как он уверен в себе, этот юный петушок!
— Ладно, беги. Что-нибудь придумаем.
Он и в самом деле убежал, а в моей руке, уж не знаю, как и когда, снова очутилась маленькая теплая рука.
— Как ты думаешь, — спросила Эвелина, поднимая ко мне взволнованное лицо. — У меня тоже когда-нибудь вырастут большие груди? Как у Кати? Или как у Мьетты — у нее они еще больше, чем у Кати.
— Не беспокойся, Эвелина, вырастут.
— Правда? Ведь я такая худая, — с отчаянием сказала она, прикладывая мою левую руку к своей груди. — Потрогай, я плоская, совсем как мальчишка.
— Это неважно, худая ты или толстая, все равно они вырастут.
— Наверняка?
— Ну, конечно.
— Как хорошо, — сказала она со вздохом, который перешел в приступ кашля.
В эту минуту кто-то осторожно ударил в колокол въездной башни. Я вздрогнул. В мгновение ока я очутился у двери и чуть-чуть приоткрыл глазок. Это оказался Арман с ружьем через плечо, на одном из ларокезских меринов, вид у него был хмурый.
— А-а, это ты, Арман, — приветливо сказал я. — Придется тебе немного подождать, пойду принесу ключ.
И я закрыл глазок. Ключ, разумеется, торчал в замке, но я хотел выиграть время. Я быстро отошел на несколько шагов и сказал Эвелине:
— Беги в дом, скажешь Мену, чтобы она принесла во въездную башню бутылку вина и стакан.
— Арман хочет меня увезти? — спросила Эвелина, побледнев и закашлявшись.
— Да нет же. И вообще не беспокойся. Если он захочет тебя увезти, мы его в два счета «предадим мечу».
Я рассмеялся, она засмеялась мне в ответ тоненьким смехом и зашлась в кашле.
— Вот что, скажи Кати и Тома, чтобы они не показывались. И сама побудь с ними.
Она ушла, а я заглянул на склад, расположенный в первом этаже донжона. Здесь собрались все, кроме Тома, и разбирали имущество Колена, привезенное из Ла-Рока.
— К нам пожаловал гость — Арман. Пусть Пейсу и Мейсонье придут во въездную башню с ружьями. Просто так, на всякий случай — он нам не опасен.
— Хотелось бы мне потолковать с этой скотиной, — заявил Колен.
— Нет, ни тебе, ни Жаке, ни Тома этого делать не следует, и ты сам знаешь почему.
Колен прыснул. Приятно было видеть его в таком веселом настроении. Коротенькая беседа с Аньес Пимон явно пошла ему на пользу.
Когда я проходил через внутренний двор, навстречу мне из маленького замка пулей вылетел Тома.
— Я с тобой.
— То есть как это со мной? — сухо спросил я. — Я же нарочно просил передать тебе, чтобы ты не показывался.
— Если не ошибаюсь, речь идет все-таки о моей жене, — ответил он, сверкая глазами.
Я понял, что мне его не убедить.
— Хорошо, пойдем, но при одном условии — будешь молчать.
— Ладно.
— Что бы я ни говорил, молчи.
— Я же сказал — ладно.
Я поспешил к воротам. Но прежде чем их отпереть, я повертел ключ в замке. Вот и Арман. Я пожал ему руку, у него на мизинце красовался мой перстень. Да, да, вот он, Арман: водянистые глаза, белесые ресницы, приплюснутый нос, прыщи, полувоенная форма. А рядом с ним мой красавец Фараон. Бедняга, я потрепал его по холке, поговорил с ним. Недаром я назвал его беднягой — как не пожалеть коня, когда наездник уже успел истерзать ему весь рот. Несмотря на строжайшую экономию, соблюдаемую в Мальвиле, я нашел в кармане кусок сахара, и мерин сразу схватил его своими добрыми губами. Тут появились Момо и Мену со стаканами и бутылками. Я попросил Момо заняться Фараоном, разнуздать его и насыпать полное ведро овса. В ответ на такую расточительность Мену грозно заворчала.
И вот мы уселись в кухне въездной башни, где к нам присоединились Мейсонье и Пейсу, добродушные, но при оружии. Когда в руке Армана очутился полный стакан, я, видя замешательство нашего гостя — не из-за стакана конечно, а из-за того, что ему предстояло нам сказать, — сам перешел в наступление, решив действовать напрямик.
— Очень рад тебя видеть, Арман, — начал я, чокаясь с ним. Я намеревался только пригубить, в это время дня я никогда не пью, но я знал, что Момо с удовольствием долакает оставшееся вино. — Я как раз собирался послать к вам гонца, чтобы успокоить Марселя. Бедняга Марсель, воображаю, в какой он тревоге.
— Значит, они у вас? — спросил Арман, колеблясь между вопросительной и обвинительной интонацией.
— Конечно, а где же им еще быть? Разыграли все как по нотам. Мы обнаружили их на развилке Ригуди. Стоят и чемоданы в руке держат. Старшая мне и говорит: «Хочу, мол, погостить две недельки у бабушки». Поставь себя на мое место: у меня просто не хватило духу их отослать.
— Они не имели права, — огрызнулся Арман.
Самое время одернуть его, сохраняя при этом вполне добродушный тон. Я воздел руки к небу.
— Не имели права? Как это не имели права? Ну и хватил ты, Арман! Не имели права две недели погостить у родной бабушки?
Тома, Мейсонье, Пейсу и Мену уставились на Армана с молчаливым укором. Я тоже глядел на него. За нас — семья. На нашей стороне — священные узы родства!
Желая скрыть замешательство, Арман уткнул свой приплюснутый нос в стакан и высосал вино до дна.
— Еще стаканчик, Арман?
— Не откажусь.
Мену заворчала, однако налила.
Я чокнулся с Арманом, но пить не стал.
— В чем они и впрямь виноваты, — рассудительно продолжал я беспристрастным тоном, — так это что они не спросили разрешения у Марселя.
— И у Фюльбера, — добавил Арман, опорожнивший до половины и второй стакан.
Но я не намерен был делать ему такую уступку.
— У Марселя, а тот сообщил бы Фюльберу.
Не настолько Арман был глуп, чтобы не уловить оттенка. Но рассуждать о ларокезских указах в Мальвиле он не решился. Одним глотком осушив стакан, он поставил его на стол. Тщетны были бы все старания Момо — на донышке не осталось ни капли.
— Ну а дальше что? — спросил Аркан.
— А то, что через две недели мы отвезем их в Ла-Рок, — сказал я вставая. — Передай это от меня Марселю.
Я не решался взглянуть в тот угол, где сидел Тома, Арман покосился на бутылку, но, коль скоро я не выразил намерения предложить ему третий стакан, он встал и, не сказав ни слова, даже не поблагодарив, выбрался из кухни. Думаю, просто от неловкости: когда люди его не боялись, он не знал, как себя с ними держать.
Момо взнуздывал счастливого Фараона. Ведро у его ног было пусто — вылизано подчистую, до последнего зернышка. И всадник, и конь пустились восвояси, обоих хорошо угостили, но благодарность испытывал только конь. Он-то не забудет Мальвиль.
— До свидания, Арман.
— До свидания, — буркнул всадник.
Я не сразу захлопнул за ним ворота. Я смотрел ему вслед. Мне хотелось, чтобы он отъехал подальше и не услышал бушеваний Тома. Не спеша закрыл створки ворот, задвинул щеколду, повернул в замке громадный ключ.
Взрыв оказался еще сильнее, чем я ожидал.
— Как понять эту гнусность? — кричал Тома, наступая на меня и глядя прямо мне в лицо выкаченными от ярости глазами.
Я выпрямился, молча взглянул на него и, круто повернувшись, зашагал к подъемному мосту. Я слышал, как за моей спиной Пейсу выговаривал ему:
— Не много же толку от твоей учености, парень, раз ты такой болван. Ты что, вправду поверил, что Эмманюэль отдаст девчонок? Плохо же ты его знаешь!
— Но тогда, — орал Тома (потому что он именно орал), — к чему все эти выкрутасы?
— А ты спроси у него самого, может, он тебе и объяснит, — резко оборвал его Мейсонье.
Я услышал за собой чьи-то быстрые шаги. Это был Тома. Он зашагал рядом со мной. Разумеется, я его не замечал. Глядел на мост. Шел все так же быстро, руки в карманы, подбородок кверху.
— Прости меня, — проговорил он беззвучно.
— Плевал я на твои извинения, мы не в гостиной.
Начало мало обнадеживающее. Но ему ничего не оставалось, как стоять на своем.
— Пейсу говорит, что ты не отдашь девочек.
— Пейсу ошибается. Завтра я вас обвенчаю, а через две недели отошлю Кати в Ла-Рок — пусть Фюльбер с ней позабавится.