лоняющихся Сатане. Ибо, по их представлениям, все те бедствия, которые обрушились на человечество, могли произойти только потому, что миром безраздельно правит зло, которому бессильны противостоять люди. Роман Хаксли по справедливости был воспринят общественным мнением как глубокое разочарование в научно-техническом и социальном прогрессе.
Концепция романа Нэвила Шюта «На берегу» несколько иная. Хотя сюжет его в чем-то повторяет антиутопию Хаксли — здесь тоже после мировой термоядерной войны от берегов пятого континента отправляется на подводной лодке поисковая экспедиция к Тихоокеанскому побережью США, — это произведение проникнуто чувством искренней тревоги и отвращения к войне. У Шюта, последовательного и убежденного пацифиста и гуманиста, отсутствуют какие-либо патологические сцены. Однако и здесь, как у Хаксли, все окрашено сознанием обреченности. Герои обоих романов, пусть каждый по-своему, осознают, что ни у них, ни у человечества не осталось никакой надежды на будущее — они последние люди на Земле, которым осталось жить всего лишь несколько месяцев.
Быть может, еще более поучительно сравнить «Мальвиль» с вышедшим десятилетием прежде романом американского писателя Уолтера Миллера-младшего «Гимн Лейбовицу». Эта книга считается на Западе классикой научной фантастики о последствиях мировой термоядерной войны. Но если Мерль умещает все события в несколько месяцев, то Миллер избрал жанр исторической хроники, охватывающей несколько столетий. Конечно, каждый писатель вправе избрать такой сюжет, который позволяет ему наиболее полно воплотить свой идейно-художественный замысел, сформулировать свое послание к читателю. Однако как ни отличаются оба романа по форме, именно в замысле наиболее рельефно отразилась противоположность мировоззрения и социальных идеалов авторов.
Ибо в своем широкопанорамном романе Миллер рисует мрачную картину некоего подобия средневековой теократии или даже тоталитаризма, установившего свою власть над уцелевшими после катастрофы. Новый католический Рим где-то на опустошенной территории Соединенных Штатов, новые духовные и светские феодалы, безжалостно притесняющие впавших в нищету и невежество простых людей. По стране рыщут стаи волков и еще более страшные банды мародеров. А с юга и севера новые варвары теснят эти жалкие остатки цивилизации. Это новоявленное средневековье во всех отношениях представляет собой повторение феодального прошлого человечества. Разве лишь за одним своеобразным исключением: вампиры, ублюдки и прочие чудовища, которыми когда-то, в далеком прошлом, примитивное воображение темных людей населяло окружающий их враждебный им мир, теперь появились во плоти и крови — после термоядерной войны повсеместно расплодились уроды-мутанты, вымещающие на любом нормальном человеке свои несчастья. Не только ученость и образованность, но даже элементарная грамотность становятся объектом безжалостного преследования, ибо в глазах обездоленных людей наука и ученые стали виновниками обрушившейся на них катастрофы. Лишь долгие столетия спустя, в конце IV тысячелетия нашей эры, постепенно возрождается цивилизация, причем опять со всеми пороками, присущими антагонистическому обществу. И вновь, как и прежняя, она на последних страницах романа гибнет в пламени термоядерной войны. Лишь жалкая кучка монахов отправляется на звездолете в космос, чтобы где-то на далекой планете в системе Альфа-Центавра учредить новый Рим, участь которого вряд ли будет отличаться от предыдущих. Их духовный пастырь проклинает человечество и заявляет, что Земля — это планета Люцифера, а люди — раса злодеев, дьяволово племя. Ибо, разъясняет он, если для первого термоядерного Апокалипсиса еще существовало какое-то жалкое оправдание в том, что люди не могли себе представить и уяснить его адские последствия, то для второго такого светопреставления нет и не может быть никакого разумного объяснения.
«Гимн Лейбовицу», хотел того автор или нет, представляет собой, в сущности, «гимн» безысходности, свидетельство человеческой беспомощности перед лицом социального зла и несправедливости. Предостережение об опасности термоядерной войны, обращенное к читателю, выглядит как глас вопиющего в пустыне и перерастает в вопль отчаяния. Роман Мерля, напротив, проникнут жизнеутверждающим пафосом борьбы против угрозы новой мировой войны, в которой автор видит главное зло современности. Этой мыслью, очевидно, объясняется и символическое название замка, оно составлено из двух слов — французского (mal) и английского (evil), одинаково обозначающих зло. Роман написан с убеждением, что зло можно побороть, что предостережение будет услышано и человечество окажется способным предотвратить термоядерную катастрофу.
«Мальвиль», по нескрываемому авторскому замыслу, — не просто протест против войны, но и глубоко полемическое произведение. Оно непосредственно направлено против насаждаемых в общественном мнении милитаристских мифов, согласно которым безопасность народов может покоиться на противостоящих друг другу военных блоках, на гонке вооружений, на «ядерном возмездии». Именно об этом говорит Мерль во взволнованном авторском монологе уже в начале романа. Он стремится внушить людям убежденность в их ответственности за свою судьбу. «Впрочем, атомный взрыв можно было бы предотвратить». Вкладывая эту мысль в уста своего героя, Мерль настойчиво внушает читателям: войну необходимо предотвратить и это в ваших силах.
Наряду с этой прямой полемикой против стратегических концепций ядерного устрашения и возмездия в «Мальвиле» содержится и косвенная полемика с радикально-экстремистским подходом к войне в современную эпоху. Суть этого подхода в том, чтобы на руинах ненавистного буржуазного строя воздвигнуть «в тысячу раз более прекрасную цивилизацию».
Мерль как бы говорит читателю: независимо от того, будет ли человечество ввергнуто в мировую термоядерную войну ради осуществления империалистических замыслов или же во имя псевдореволюционных лозунгов, в результате заранее обдуманного намерения или из-за несчастного стечения обстоятельств, ее последствия во всех случаях будут катастрофическими Для Мерля, как и для Нэвила Шюта, непосредственная причина войны несущественна — важен лишь ее результат. Ибо в конечном счете последствия этой войны будут определяться не теми фальшивыми лозунгами, во имя которых сбрасывались бы термоядерные бомбы, а тем вполне реальным обстоятельством, сколько и где будет взорвано этих бомб. Человеческая цивилизация в любом случае будет отброшена назад на многие десятилетия, если не на века. Размышляя о причинах, могущих ввергнуть человечество в войну, Мерль пишет: «Был ли тут роковой просчет в плане какого-то государственного деятеля, которому генеральный штаб сумел внушить мысль, что в его руках абсолютное оружие? Или внезапное безумие ответственного лица, или даже простого исполнителя где-то в среднем звене, передавшего приказ, которого уже потом никто не смог отменить. Или технические неполадки, вызвавшие цепную реакцию ядерных ударов одной стороны и атомный контрудар противника, и так до полного взаимоуничтожения. Можно гадать до бесконечности». И хотя эти рассуждения излагаются в романе в прошлом времени, речь идет о предостережении на будущее. Человечество не может позволить себе, чтобы решение вопроса о том, быть или не быть войне, находилось в руках безответственных и недальновидных государственных деятелей, зависело от ограниченных и эгоистичных технократов, склонных проводить такую политику, которую нормальный человек сочтет безумной. В современную эпоху в вопросах войны и мира особенно опасны авантюры, не должно быть места никаким случайностям. Преступная по отношению ко всему человечеству, бессмысленная для решения спорных международных проблем и политических конфликтов, даже «ограниченная» термоядерная война была бы лишь политикой национального самоубийства для того, кто осмелился бы ее развязать. При любом ее исходе мир оказался бы в неизмеримо худшем положении, чем до нее, так что участи погибших могли бы, пожалуй, позавидовать выжившие — им пришлось бы вести самую примитивную борьбу за существование.
Когда Р. Мерль писал свой роман, многие полагали, что мировая термоядерная война, сопровождаясь гибелью сотен миллионов людей и разрушением цивилизации, тем не менее позволит человечеству выжить. Теперь же, однако, благодаря исследованиям американских и советских ученых стало очевидно: такая война даже с использованием лишь небольшой части ядерных арсеналов великих держав ввергнет нашу планету в необратимую экологическую катастрофу: поднявшаяся в атмосферу сажа от испепеленных городов и лесных пожаров создаст непроницаемый для солнечных лучей экран и приведет к «ядерной зиме», глобальному оледенению, которое погубит самую жизнь на Земле. А катастрофа в Чернобыле свидетельствует, что в современных условиях, особенно в Европе, даже война с применением обычных вооружений может привести к таким последствиям, которые описаны в романе Мерля.
Однако недостаточно было бы сказать, что «Мальвиль» — роман-предостережение. Ядерная катастрофа со всеми ее ужасами изображена Мерлем не только для того, чтобы предотвратить ее в некнижной реальности; она также и толчок, преобразующий жизнь героев романа. Когда Мерль относит эту катастрофу к нашему времени, он преследует двойную цель — показать и сохраняющуюся опасность мировой войны, и пороки существующих установлений, всего образа жизни современной технократической цивилизации. Это общество порождает войну, вызывая силы, с которыми, как ученик чародея, не может справиться. Ибо человек эпохи НТР, дает понять Мерль, забыл об истинных целях своего существования, оторвался от вскормившей его природы.
В романе ядерный взрыв как бы переплавляет остатки современной цивилизации во что-то иное, новое, более чистое, где добро и зло четко противостоят друг другу, где и жизнь, став неизмеримо труднее, оказалась более наполненной, непосредственной, содержательной.
Вот мысли главного героя по этому поводу. В прошлом машины облегчали жизнь, но вместе с тем ускоряли ее темп. «Люди стремились делать слишком многое и слишком быстро. Машины всегда наступали нам на пятки, подгоняли нас». Иное дело после катастрофы: «Возможно, жизнь стала короче, потому что исчезла медицина. Но поскольку мы стали жить медленнее, поскольку дни и годы не проносятся стремительно мимо нас — словом, поскольку у нас появилось время жить, — так ли уж много мы потеряли?»