Сочувствие автора этим мыслям несомненно. Но это, конечно, не сглаживание последствий атомной войны, а столь характерная для современного западного интеллигента ностальгия по утраченной естественности жизни и человеческих отношений. Поэтому и сожженные леса, и страх героев перед радиоактивностью, и единственная уцелевшая птица — все это воспринимается не только как результат вымышленного автором термоядерного взрыва, но и как симптомы отравления среды обитания, принявшего в наши дни катастрофические масштабы. Поэтому описанные в романе акты жестокости, действительно сопровождающие войны и другие катастрофы, преподносятся автором не как следствие исчезновения общественных ограничителей и запретов, пробуждения звериных инстинктов, а как наследие все той же «городской» цивилизации XX века — от противотанковых ружей до половых извращений. Предположение о гибели Парижа звучит в романе зловещим пророчеством, будто апокалипсическое «Пал Вавилон, великая блудница». А неторопливая экспозиция, описывающая деревенское детство героев, полна спокойствия, умиротворения, которыми дарит нас слияние с природой.
Да и большинство положительных персонажей «Мальвиля» привлекают прежде всего своей естественностью. Это крестьяне или ремесленники, ощущающие свою связь с природой, опирающиеся на нее, как на плечо друга. Особенно выразителен и трогателен образ старухи-крестьянки Мену, которая вселяет в товарищей по несчастью энергию, волю к жизни, чувство долга. Детьми природы чувствуют себя и главный герой Эмманюэль, ставший руководителем мальвильцев, и его правая рука — Мейсонье. Но их сила не только в связи с природой. Эмманюэль, не просто крестьянский сын, сельский житель, он интеллигент, сочетающий природный ум с глубоким гуманизмом, с широкими взглядами и развитостью человека современной эпохи. Эти качества помогают ему выжить и подбодрять других; именно он удерживает от самоубийства «чистого» интеллектуала Томá. Наверное, не случайно писатель дал двум друзьям библейские имена: апостола-скептика Фомы-неверного и мессии-спасителя Иммануила[71]. И при всем этом главного героя вполне можно назвать передовым человеком нашего, XX века.
Точно так же Мейсонье, будучи коммунистом, целиком принадлежит нашему времени. Конечно, в случае гибели цивилизации жизненные проблемы для людей определялись бы не партийно-политической принадлежностью, но если у Мейсонье мы ее ощущаем на протяжении всей книги, это значит, что коммунизм нечто большее, чем политическая доктрина. Это еще и характер, и мироощущение. В Мейсонье их можно выразить так: честность, цельность, надежность, самоотверженность. Именно эти качества позволяют людям положиться на него.
Так что современная эпоха чревата для человечества не одними только издержками. Можно понять Мерля, когда он выражает свое недоверие, даже неприязнь к технике как к орудию убийства — его герои добиваются перевеса в схватке с врагами при помощи лука, а вражеская базука оказывается бессильной. И все же конечную победу в этом сражении приносят ружья, да и завершается роман… новым изобретением пороха.
Вполне современные люди эпохи НТР — герои романа — создают в Мальвиле коммуну. В описании ее трудной, полной опасностей жизни, ее постепенного упрочения, ее ободряющих перспектив — важный аспект романа. Словом, перед нами утопия Робера Мерля.
Мерль, сочетающий в себе художника и ученого-гуманитария, любит строить свои произведения, как бы задаваясь вопросом: «А что было бы, если бы?..» Он описывает один из возможных, по его мнению, вариантов истории: будущей — как в «Мальвиле» или последовавшем за ним «Мадрапуре» (1976), настоящей — как в «Разумном животном» (1967), и прошлой — как в «Острове» (1962), во многом перекликающемся с «Мальвилем». Причем Мерль мысленно проигрывает такие умозрительные эксперименты на небольших человеческих коллективах, называемых в социальной психологии малыми группами. Подобно тому как миниатюрные модели морей и рек позволяют гидродинамикам определить реальный режим крупных водоемов, так и малые группы Мерля призваны показать, как поведут себя в иных, хотя и не наступивших, но возможных обстоятельствах наши современники — не вымышленные, а реальные люди из плоти и крови. Точное воспроизведение Мерлем бытовых деталей, его психологизм, его умение показать всякую ситуацию, в том числе и гипотетическую, как бы глазами непосредственного свидетеля придают его фантастике ощущение удивительной достоверности. Характеристику, данную главному герою и летописцу событий — «человек, обладающий блестящим даром воображения», — нельзя не отнести к самому Мерлю.
Все это заставляет причислить названные выше романы Мерля к жанру реалистической фантастики. И мальвильскую утопию населяют не люди будущего, а вполне типичные, сегодняшние французы.
Известно, что на современном Западе в среде неконформистской интеллигенции и бунтующей молодежи возникало в последние годы немало таких коммун. Но век их был недолог. Почти все они быстро распадались, да иначе и быть не могло в этом мире, где царит «цивилизация потребления», которая подавляет или извращает попытки возврата к естественной жизни, не скованной различными табу и стереотипами мышления. Мальвильское Братство описывается, напротив, вполне жизнеспособным, более того — предвестником новой цивилизации, ибо придуманной ядерной катастрофой автор «снимает» пагубное воздействие окружающей среды на свою коммуну. В этом смысле бомба действительно оказывается «чистой». В вымышленной писателем ситуации мальвильская коммуна проявляет себя как наиболее целесообразная форма существования людей, как способ избежать смерти от голода или от нападения бандитских шаек.
Впечатляющая сила мальвильской коммуны в том, что она описана и воспринимается как несомненный антипод технократической и бюрократической цивилизации. В глазах читателя утопия Мерля представляется более привлекательной и временами, возможно, даже более полнокровной, чем действительно существующие, но во многом иллюзорные институты. Все решения в Братстве принимаются по общему согласию, учитывается любое возражение, каждый вносит свой максимальный вклад и в выработку решений, и в их осуществление, в результате чего коммуна оказывается исключительно жизнестойкой. В утопии Мерля успешно сочетаются демократизм и эффективность, которые современная западная политология считает несовместимыми. Примитивность техники, которой располагают мальвильцы, побуждает Эмманюэля определить это общество как «первобытно-аграрный коммунизм», но характер человеческих отношений здесь — сознательно гуманистический и демократический.
В этой позиции можно усмотреть и влияние социальных утопистов — от Руссо и Фейербаха до Кропоткина и Генри Джорджа, и воздействие гуманистической традиции французской философии эпохи Просвещения, но, наверное, прежде всего здесь проявляется свойственное автору преклонение перед жизнью, перед человеком.
Обнадеживающая судьба этой коммуны объясняется тем, что слову «братство» в Мальвиле возвращен его первоначальный смысл. Беззаветная преданность членов коммуны друг другу спаивает ее воедино, придает ей силы, обеспечивающие победу над внешним врагом. Ключом здесь оказывается, по словам одного из героев, «способность стать выше собственного „я“». Если в «Острове» Мерль развенчал буржуазный по своей природе индивидуализм, то «Мальвиль» звучит подлинным гимном коллективизму.
Члены мальвильского Братства способны бороться, а когда надо, и убивать, причем естественность, даже простоватость этих людей — крестьян, твердо стоящих на земле, — позволяет им делать это без излишней рефлексии, но и без ненужной жестокости. Да и руководитель их, интеллигент Эмманюэль, торжественно провозглашает: от хищников и паразитов надо избавляться. В этом преимущество героев «Мальвиля» перед героем «Острова» Парселлом, интеллигентская нерешительность которого ставит тамошнюю коммуну на грань гибели.
Впрочем, не все установления Братства так уж бесспорны. Надо думать, система публичной исповеди, напоминающая о китайском опыте культурной революции — мазохистское искушение западной интеллигенции! — нашему читателю вряд ли придется по вкусу. Когда в конце книги читаем, что мальвильцы тяготеют к самоизоляции, к «островному» развитию, это можно связать с решительной критикой, которой подвергают буржуазно-государственную централизацию протестующие интеллигенты Запада. Но ведь уже во времена Аристотеля анахронизмом выглядела его апология изолированного полиса, черты которого легко обнаружить в мальвильской коммуне. Тем менее реальна эта идея сейчас, когда ликвидация всякой централизации будет равнозначна общественному регрессу.
Утопия Мерля написана в жанре робинзонады. Ведь и мальвильцы как бы выброшены катастрофой на оторванный от мира остров. Знакомый с детства герой Дефо вспоминается и тогда, когда читаешь, как радуется Братство спасенной скотине, прибавлению стада, первому урожаю, какое смятение охватывает всех при виде следов других людей. Даже свой Пятница есть у них — прирученный «троглодит» Жаке.
Избранный жанр позволяет автору уснастить роман приключениями, напоминающими уже не только Дефо, но и об «Острове сокровищ» Стивенсона. У здешней крепости аналогичные атрибуты — палисад, подъемный мост, две крепостные стены. И напряженное ожидание схватки с бандитами.
У робинзонады есть, однако, свои издержки. В биографии мальвильской утопии ощущается несколько чрезмерное благополучие. Даже трагичность общей ситуации не в состоянии устранить привкус патриархальной идиллии. Конечно, читателю доставляет радость, что жизнь милых его сердцу героев начинает налаживаться, но согласуется ли это с реализмом — пусть даже и фантастическим? Повторим вопрос: «Что было бы, если бы?..» Если бы бомба оказалась не «чистой», а вызвала бы радиоактивные осадки, обрекающие человека на медленное умирание… Если бы в Мальвиле сошлись не друзья детства, к тому же добрые люди, а люди всякие, хорошие, плохие… Если бы, как это обычно бывает в стрессовых ситуациях, вспыхнули раздоры, необъяснимые приступы раздражительности и злобы… Автор обходит эти вероятности. Возможно, он делает это для того, чтобы подчеркнуть свою исходную оптимистическую позицию — веру в доброту человека, в любовь как средство сплочения, в естественность и даже неизбежность солидарности.