[50], для смеха с нее скатиться.
Я улыбнулся ему.
— Дается десять минут па отдых. Можешь вздремнуть.
— Знаешь, Эмманюэль, о чем я думал, пока тебя прикрывал? Ведь о лучшем месте для засады, чем этот отрезок дороги, просто и мечтать нельзя. Засесть вчетвером, по двое с каждой стороны, и можно целую банду перебить.
— Спи, спи, стратегией будешь заниматься после!
И чтобы он скорее уснул, я отошел подальше, но, опасаясь вновь его потерять, на сей раз я сделал на стволах зарубки. Отойдя на несколько шагов, я оглянулся на Колена. Едва он растянулся на земле, примяв два-три низкорослых папоротника, как тотчас затих, обхватив рукой ружье, точно любимую женщину.
Я поглядел на часы и стал расхаживать взад-вперед. Я был в коротких сапогах и ступал совершенно бесшумно. Наш склон был обращен к северу и после прошедших дождей сплошь покрылся мхом. Меня вновь поразило тропическое буйство подлеска. Но буйство однообразное. Видно, папоротники с их редкой жизнестойкостью глушат своих соседей. Тишина, отсутствие жизни нагоняли на меня тоску. Как бы порадовался я малейшей паутинке, крохотной ниточке, переброшенной с ветки на ветку. Но боюсь, не видать нам больше насекомых, разве что они переберутся сюда из других, менее пострадавших от взрыва мест. А птицы? Даже если они где-то и сохранились, как смогут они прожить, раз нет насекомых? Лес восстановится меньше чем за четверть века, но природа навсегда останется увечной.
В этой удушливой тишине, в сыром подлеске, где ни один листок не дрогнет от дуновения ветра, я почувствовал себя почему-то ужасно одиноким, и мне стало не по себе. Не от страха перед битвой. Я ли не знал, что такое, когда трясутся поджилки, сосет под ложечкой или сердце уходит в пятки. Нет, то, что я испытывал теперь, было куда хуже. Меня охватила ни на что не похожая тоска. Колен заснул, и вот без него, без моих товарищей, вдали от Мальвиля я чувствовал, что я ничто. Жалкая, пустая оболочка.
Было так невыносимо трудно выдержать эту пустоту, что я разбудил Колена. Вот ведь каков эгоизм. Разбудил его на добрых пять минут раньше, чем собирался. Он открыл глаза, потянулся и прежде всего хорошенько меня облаял. Не важно, едва он заговорил со мной, я вновь стал человеком. Все вдруг снова оказалось при мне: и дружеские чувства, и мои обязанности, и та роль, которую мне поручили товарищи, и тот характер, какой они мне приписывают. Я вновь обрел свое «я» и порадовался тому, что оно существует.
— Черт бы тебя подрал, не мог дать мне поспать, — шептал Колен. — А я такой сон видел!
Ему не терпелось рассказать мне свой сон, но я махнул рукой — молчи, мол. Мы были слишком близко от дороги. Потом мы углубились в лес, а когда выбрались наконец на тропинку, он уже позабыл про сон, однако не забыл того, что подспудно занимало его мысли. Любопытное дело — опасность никогда не вытесняет до конца наших повседневных забот.
Колен посмотрел на меня — брови домиком, а сам едва приметно улыбается:
— Скажи-ка, Кати часом не бегает малость за тобой?
— Бегает.
— И за Пейсу тоже?
— А ты заметил?
— И за Эрве?
— Не исключено.
Молчание.
— Гм, послушай, а как же Тома?
— Тома понимает, что в Мальвиле всего две женщины на шестерых мужчин.
— И что же?
— Он, очевидно, считает, что поступил не слишком разумно, женившись на Кати.
Молчание.
— Как по-твоему, почему осталось так мало женщин? — снова заговорил Колен.
— В бродячих бандах понятно почему. Главари банд считают их обузой, или же они просто не выдерживают. Когда есть почти нечего, пища достается тем, кто сильнее.
— Ну а среди таких, как мы?
— Ты хочешь сказать среди оседлых?
— Да.
— Думаю, тут дело в другом. До Происшествия восемьдесят процентов девушек уезжали из деревни в город.
— А ты думаешь, города все уничтожены?
— Не знаю. Но до сих пор в бандах, с которыми мы имели дело, горожан не было.
Молчание.
— Дело дрянь, — угрюмо бросил Колен. — Для всех было бы лучше, чтобы у каждого была своя собственная жена.
Гм, если рассудить, мысль довольно-таки безжалостная по отношению к Мьетте. Бедная Мьетта! Вот и еще одному опостылело твое служение.
Я переменил тему.
— Колен, нынче после полудня ты должен отоспаться всласть.
Как я и предвидел, он заартачился.
— Почему это именно я? — заявил он, расправив плечи.
В самом деле, почему именно он? Ведь не из-за его же роста.
— Я собираюсь доверить тебе важную роль в обороне Мальвиля, — внушительно заявил я.
— A-а, вот как! — сказал он, просветлев.
— Я хочу, чтобы ты нес вахту в индивидуальном окопе, который сейчас роет Мейсонье.
— А кто будет в землянке?
— Эрве и Морис.
— А я в окопе?
— Да, а это значит, что тебе всю ночь не придется сомкнуть глаз. Они-то смогут спать по очереди, а ты нет.
— Бессонная ночь меня не пугает, — небрежно заявил Колен. И спросил: — А какое у меня будет оружие?
— Винтовка образца 36-го года.
— Ага! — удовлетворенно сказал он и, подняв голову, посмотрел мне в лицо. — А у них?
— У Эрве с Морисом?
— Да.
— Их собственные винтовки.
Молчание.
— А зачем всем троим винтовки образца 36-го?
— Затем, чтобы, когда вы начнете палить в вильменовских бандитов, они не могли отличить по звуку, кто стреляет — вы или они сами.
Он остановился и посмотрел на меня, растянув рот в лукавой ухмылке.
— По звуку — это точно, зато на ощупь разберут. Здорово у тебя котелок варит, никому бы другому не додуматься.
— А ты ведь тоже кое-что надумал.
— Я?
— Объясню потом. Я еще не все сказал. Этой ночью я отдам тебе свой бинокль.
— Ага! — отозвался Колен.
— Думаю, Вильмен пойдет на приступ с рассветом, — добавил я. — Рассчитываю, что ты увидишь его первым и просигналишь мне.
— Электрическим фонариком?
— Ни в коем случае. Только выдашь себя.
— Тогда как же?
— Будешь ухать по-совиному.
Теперь и он посмотрел на меня и просиял улыбкой. Была в ней такая простодушная гордость, что, хотя я и предвидел его реакцию, мне стало чуть больно за него. С какой радостью я поделился бы с ним лишними сантиметрами моего роста, только бы он перестал цепляться за любой повод, чтобы взять реванш за то, что вышел недомерком.
— Ты сказал, что я тоже кое-что надумал, — начал он немного погодя.
— Кое-что надумал ты, а кое-что Кати.
— Кати? — удивился Колен.
— Видишь, тебе это даже представить трудно. Ты ее воспринимаешь несколько односторонне.
Мы обменялись коротким «мужским» смешком, и я продолжал:
— Если Вильмен отступит, мы погонимся за ним па лошадях, но не по дороге, а вот по этой самой тропинке. Мы поспеем гораздо раньше, чем он, на то место, где висит наше воззвание. А там устроим засаду.
— Засаду придумал я, — с затаенной гордостью сказал Колен. — А Кати?
— Кати вспомнила о лошадях. А я о тропинке.
Пусть купается в лучах собственной славы. Добрых пять минут мы прошагали в молчании, потом Колен сказал чуть дрогнувшим голосом:
— Думаешь, мы свернем шею этому треклятому Вильмену?
— Надеюсь. Теперь я боюсь только одного, — добавил я, — вдруг он не решится на нас напасть.
Глава XVII
Этой ночью, как и предыдущей, я взял иа себя предрассветную вахту. С той только разницей, что Эвелине разрешено было лечь рядом со мной на тюфяке, брошенном на полу в кухне въездной башни, и бодрствовать во время моего последнего бдения.
На нее было возложено два поручения: едва я стисну ей плечо, сразу же разбудить тех, кто спит в башне, а самой после этого бежать в Родилку, чтобы оседлать Амаранту и двух белых кобылиц — на случай, если придется преследовать врага. Малабара я решил не брать. Боялся, что, завидев кобылиц, он выдаст нас своим ржаньем.
Все роли были четко распределены. Мену — у подъемного моста. Фальвина — в подвале ренессансного замка: ее присутствие успокоит, мол, коров и бычка, которых мы там привязали. Ничего лучшего я не придумал, чтобы избавиться от ее кудахтанья.
Я пронумеровал бойницы, с первой по седьмую, ведя счет с южной стороны. По сигналу Эвелины каждый должен побыстрее, стараясь не поднимать при этом шума, встать у своей амбразуры: Жаке у первой, Пейсу у второй, Тома у третьей, я у четвертой, Мейсонье у пятой, Мьетта и Кати у шестой и седьмой. Две последние бойницы находились во въездной башне. Скрытые хитроумным коленчатым выступом, наши воительницы могли оттуда стрелять, не опасаясь ответных выстрелов неприятеля. Тут мы все были единодушны: мы не можем рисковать нашими женщинами, от них зависит самое будущее мальвильской общины.
Эрве и Морис заняли места снаружи, в землянке. Колен — в индивидуальном окопчике. Именно он выстрелом должен был подать сигнал открыть стрельбу, как только убедится, что пора, но не раньше, чем Вильмен и его банда подойдут на достаточно близкое расстояние.
— Я прихвачу с собой лук, — объявил Колен накануне вечером.
— Зачем тебе лук? У тебя же есть ружье!
— Ну и что ж, — стоял на своем Колен. — Считай, что я надумал еще одну хитрую штуку. Понимаешь, надо хорошенько нагнать на них страху. Ни шума, ни дыма, и на тебе — стрела прямо в сердце. Представляешь, как они перетрусят? И вот тут-то, не раньше, я и стану палить из ружья.
Он был так доволен своей выдумкой, что я уступил. Вечером мы видели с крепостной стены, как он шел с ружьем на плече и огромным луком на перевязи. Мейсонье пожал плечами, Тома был возмущен.
— Все ты ему спускаешь, — упрекнул он меня.
Спал я мало, но, как и предыдущей ночью, когда наступил час моей предрассветной вахты, я устроился на принесенной Мейсонье скамеечке у четвертой бойницы и ощутил прилив бодрости. Ствол моего «Спрингфилда» покоился на вековых камнях выступа, приклад прижат к бедру. Ну разве не странно, что я, человек XX века, сижу здесь, где столько раз несли караул одетые в кольчуги английские или гугенотские стрелки? Не будь рядом со мной Эвелины и товарищей, которые спали во въездной башне, я не стал бы цепляться за жизнь, полную таких превратностей. Вечная борьба с бродячими бандами, отупляющее гарнизонное существование, всегда начеку — сколько еще лет обречены мы на такую участь?