Валя залюбовалась прекрасной женщиной в нарядном платье. Ласково обняв за плечи бедно одетого мальчугана, та подвела его к седому художнику. Тот с палитрой и кистью в руках сидел перед мольбертом.
— Читай вслух! — попросил Алексей Алексеевич.
— «…Поздно вечером, по тропинке, которая вела из густого леса в местечко Корреджио, шла бедная женщина; она с трудом несла огромную вязанку дров…» — начала Валя рассказ о сыне дровосека. Мальчик тоже должен был стать дровосеком, но ему с детства хотелось рисовать. Его больному, измученному работой отцу казалось, что Антонио растёт бездельником.
Как-то раз мальчика послали в лес рубить дрова, но он бросил топор и увлёкся вырезыванием из дерева изображения мадонны. Отец окончательно разгневался, и Антонио пришлось уйти из дома. Не помогла и защита дяди, уверявшего, что статуэтка мадонны сделана прекрасно.
Усталый, голодный, пришёл Антонио Аллегри в соседний город. Он слышал, что там живёт один известный художник, обучающий молодых итальянцев. К нему-то и направился сын дровосека.
— «Антонио увидел длинный ряд мольбертов, а за ними молодых людей различных возрастов; по середине зала сидел седой старик и рисовал. Не трогаясь с места, не подымая головы, спросил он: „Что надобно?“
— Синьор… синьор… — начал Антонио; крупные капли пота катились с лица его.
— Ну! — сердито сказал старик.
— Меня прислал мой дядя Лаврентий, живописец в Корреджио.
— Да разве есть живописец в Корреджио?
— Да, синьор, дядя мой делает славные картины, которые привешивают над лавками.
— О, вывесочный живописец! Ты сказал бы с самого начала…»
— «Эти слова были произнесены с таким презрением, что Антонио был совершенно уничтожен», — читала Валя задрожавшим голосом.
— «О синьор, примите меня в число учеников! Я буду прилежен…
— А сколько ты можешь платить мне? — сердито прервал его художник.
Вопрос этот как громом поразил Антонио.
— Примите меня так, без платы! — с отчаянием проговорил мальчик.
— Слуга покорный! — сказал маэстро и опять взялся за кисть.
Один из учеников сжалился над несчастным, встал со своего места, взял его за руку и вывел из мастерской, и, оставляя его, сказал:
— Знай, бедный мальчик, без денег в городах не найдёшь ни хлеба, ни учителя, ни слуги, ничего; послушайся меня: вернись туда, откуда ты пришёл!»
Дойдя до этого места, Валя так расплакалась, что Алексей Алексеевич не знал, как её успокоить. Он гладил её худенькие плечи, принёс крепкого чаю, но девочка продолжала рыдать.
— Да ну тебя! — сказал он строго. — Чем реветь, читай лучше дальше! Может, всё еще обойдётся!
И действительно, всё обошлось. Появилась прекрасная и добрая маркиза. Она заплатила корыстному художнику за обучение и питание Антонио. Мальчик долго и старательно работал над картиной, заказанной ему маркизой. Когда он кончил, управляющий заплатил молодому художнику сто франков медяками. Получился большой, тяжёлый мешок.
Счастливый Антонио сейчас же понёс деньги своим родителям. Идти надо было далеко, а день выдался жаркий. Антонио не видел родителей с тех пор, как ушёл из дома. Думая о встрече с матерью, мальчик сначала почти не чувствовал тяжести мешка. Но жара всё увеличивалась и увеличивалась. Ноша давила его плечи всё сильнее. Изнемогая от усталости, юный художник едва передвигал ноги. Он несколько раз падал, с трудом поднимался и снова шёл. Дом был уже совсем близко, но Антонио споткнулся, упал и потерял сознание.
— Не могу больше читать! — снова заливаясь слезами, сказала девочка. Алексей Алексеевич взял книгу из её рук и медленно прочитал:
— «Дядя Лаврентий встал, подошёл к дверям, чтобы посмотреть, какова погода, переступил через порог и вскричал:
— Боже мой, мертвец!
— Это сын мой! — вскричала Мариэтта, бросаясь к порогу.
— Он еще дышит! Он не умер!»…
Шли годы. Антонио много учился и работал. Имя его стало известно далеко за пределами его родины. Но прославился он не как Антонио Аллегри, а как Корреджио, по местечку, где он родился…
Кончив читать, Валя сидела на маленькой скамеечке, прижав книгу к груди. Она не вскочила и не убрала её в шкаф, как обычно. Глубоко задумавшись, смотрела в окно.
«Вот если б и мне встретилась какая-нибудь маркиза, и тоже помогла стать художником!..» — мечтала девочка. Старый живописец с грустью наблюдал за ней. Алексей Алексеевич знал, как хочется Вале учиться живописи, а он мог только научить её писать вывески.
Глава четвёртая
Кончиков любил читать газеты и часто рассказывал Вале о войне.
— Начали в четырнадцатом году немцы, а сейчас почти все государства Европы участвуют в войне. Третий год она тянется. Сколько убитых, раненых!.. Одно разорение и горе она приносит.
Валя внимательно слушала Алексея Алексеевича. Она знала, что из-за войны отцу её вынесли такой суровый приговор; он столько времени просидел в тюрьме и теперь отбывает ссылку в Сибири. Девочка видела, что матери всё труднее и труднее заработать на жизнь, и в этом тоже была виновата война. Все говорили, что дёньги теперь дешевеют, а хлеб дорожает.
Нередко, рассказывая о войне, старый живописец начинал вспоминать о революции 1905 года.
— Дядя Алёша, вы говорите, — из тюрьмы тогда выпустили?.. И все ходили по улицам с красными флагами, и полиция никого не хватала? — допытывалась девочка.
— Я сам шагал вместе с рабочими и пел с ними…
Старик оглянулся, будто в маленькой квартирке мог подслушать кто-то посторонний, и, понизив голос, запел:
«Смело, товарищи, в ногу.
Духом окрепнем в борьбе,
В царство свободы дорогу
Грудью проложим себе!..»
Вале очень понравились слова революционной песни, но она продолжала расспрашивать:
— А почему революция кончилась, дядя Алёша?
— У царя были войска, ружья, пушки, а народ вышел с голыми руками, — тяжело вздохнул Кончиков. — Зверски разделались в Москве с восставшими рабочими. И не только в Москве. По всей стране сколько народа тогда на виселицах погибло. Все тюрьмы были забиты. И до сих пор слова сказать нельзя. Да что тебе рассказывать! Сама знаешь, как твоего отца в остроге морили!..
Спохватившись, Алексей Алексеевич наставительно добавил:
— Ты смотри, о наших разговорах никому не болтай! А то, знаешь, и тебе и мне несдобровать!..
— Что вы, дядя Алёша! Я даже маме ничего не рассказываю.
Евдокия Ивановна после больницы сильно изменилась. Она как-то замкнулась в себе, в своём горе.
Вале казалось, что мать даже о ней забывает. Она никогда не расспрашивала о работе у живописца. А девочка делала большие успехи. Алексей Алексеевич не только вполне доверял ей заливать краской фон для вывесок, но как-то сказал:
— Вот этот заказ ты выполнишь сама. Надо на железном листе в один аршин уместить надпись: «Пётр Зайцев чинит мебель и делает гробы», а ниже обязательно сделать рисунок ломаного стола и голубого гроба. Смотри, гроб обязательно должен быть небесного цвета!
Девочка горячо принялась за работу. Надпись и гроб у неё вышли хорошо, а вот ломаный стол никак не получался.
«Попрошу завтра дядю Алёшу нарисовать!» — решила она, складывая работу. Но уснуть не могла. «Сделаю без одной ножки! — придумала девочка. — Тогда всем будет ясно, что его надо починить».
Она тихонько встала, зажгла лампу и снова принялась за рисунок. На трёх ножках стол вышел прекрасно. Довольная, Валя погасила лампу и быстро юркнула в постель.
Вывеска понравилась заказчику. Он заплатил за неё два рубля.
— Возьми эти деньги. Ты заработала их, — сказал Алексей Алексеевич.
Счастливая, прибежала Валя домой и положила деньги на стол перед матерью. Та словно проснулась от долгого сна. Она горячо обняла девочку и заплакала. Валя по-отцовски нахмурила брови.
— Ну, не буду, не буду! — утирая слёзы, повторяла Дуня. Она сбегала в лавочку, купила Валиных любимых пряников и баночку варенья. Приготовив чай, принялась угощать дочку, а сама всё смотрела на неё, повторяя:
— Вон ты какая большая!.. И вся в отца!
Валя засмеялась:
— Ты точно первый раз увидела меня, мама!
— Пожалуй, что и так!..
С этого дня Евдокия Ивановна стала особенно заботиться о девочке. Она теперь часто говорила с ней об отце.
— Один в Сибири живёт. Нелегко ему там! Вот мы подкопим к весне денег и поедем к нему. Хочешь, дочка?
Валя давно мечтала о встрече с отцом. Они старались откладывать каждую копейку. Алексей Алексеевич знал об этом и всегда охотно передавал своей помощнице маленькие заказы:
— Вот покрась этот двухэтажный пароход. Его покроешь белилами, а трубу сделай чёрную с красной полосой…
Старый живописец и его юная ученица работали прилежно. В часы отдыха Кончиков набивал трубку крепким табаком и ложился в своё любимое кресло-качалку. Валя придвигала маленькую скамеечку поближе к окну, раскрывала книгу, и для неё начинались самые счастливые часы. Алексей Алексеевич познакомил её с произведениями Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Диккенса. За эти вечерние часы он также показал девочке четыре правила арифметики и научил её писать.
Но. после нового года Алексей Алексеевич почему-то перестал интересоваться книгами. Он почти каждый раз приносил кучу газет и говорил:
— Нет, ты почитай, что они пишут! Как осмелели-то! Так прямо и говорят: «Страна и народ истощены войной. Поля некому засевать. Всех здоровых, сильных работников взяли на фронт. В деревнях одни бабы остались…» Это они верно пишут, только понять я не могу, отчего это газетчики так расхрабрились. Как ты думаешь, малярка?
Не дожидаясь её ответа, старик задумчиво продолжал:
— Перед революцией 1905 года газетчики тоже смело писали…
Трубка старого живописца дымила, как паровоз, а он то замолкал, глубоко задумавшись, то снова начинал говорить. Вале очень хотелось спросить: «Неужели революция может быть второй раз?» — но она знала: когда дядя Алёша думает вот так вслух, — прерывать его нельзя.