Мед перестал течь.
Наступил вечер, и в темноте чаша, еще не остывшая, мягко светилась, словно камень готов был расплавиться. Рыцари сошлись на ее свет, собравшись вокруг тела Виктана. Они молчали, слова были не нужны, каждый знал, что здесь произошло.
Ночи в Блеклом Краю темны и беззвездны. Но сегодня случилось небывалое: вечные тучи на западе разошлись, открыв пламенеющее зарево заката. Оно не гасло, уступая натиску тьмы, а разгоралось ярче, захватывая пядь за пядью, пока над стертым горизонтом не показался краешек солнца, рассеявший мглу Блеклого Края. В ответ засиял гелиофор на мертвой руке рыцаря. Два солнечных луча, соединившись, образовали в воздухе невесомый мост, на котором появилась светлая фигура. Она быстро и легко приближалась, искрящиеся одежды развевались, как от сильного ветра, золотой венец блестел в струящихся волосах. Лицо женщины, неизмеримо прекрасное, сияло странным колдовским светом – не слепящим, но и не позволяющим взглянуть в упор.
Солнечный свет разливался повсюду, под этими лучами зловонно зашипела и испарилась шевелящаяся слизь – неуничтожимый Фартор вернулся в первобытное бестелесное существование, чтобы вновь блуждать, сжигая себя завистью.
Рыцари молча расступились. Небожительница, не коснувшись ногой камней, прошла мимо них и поднялась к чаше. Там на дне оставалось несколько последних капель мёда. Женщина наклонилась, провела по дну ладонью, собирая их. Чаша не погасла, мёд не почернел, как это случилось бы, дотронься до них нечистая рука смертного. Женщина опустилась к лежащему Виктану, свободной рукой подняла его голову. Вся горечь и сладость мира коснулась неживых губ. Виктан вздохнул и открыл глаза.
– Светлая богиня!.. – прошептал он, затем веки его вновь сомкнулись: Виктан уснул, как спят герои, возвращенные к жизни чудом.
Облака на западе сошлись, исчезло солнце, померк гелиофор. Лишь остывающим светом тлела чаша да светилось лицо богини, безмолвно глядящей на спящего Виктана. Рыцари тихо, стараясь не звенеть оружием, отошли и направились к старому лагерю. Там отныне, сменяя друг друга, будут вечно стоять в заслоне воины Тургора, чтобы никто не вздумал повторить безумную попытку: забрать себе общее сокровище, ради себя одного лишить всю страну смысла жизни.
Возле чаши остались лишь Светлая богиня да спящий Виктан, еще не знающий, что гибель обошла его стороной. Вдалеке засветился костер, зазвучали голоса. Возле чаши было тихо. Медленным движением Светлая богиня сняла венец. Лицо ее померкло, лоб прочертила усталая вертикальная морщина. Виктан глубоко вздохнул во сне.
Спи, рыцарь. К утру твои раны затянутся, и новые неодолимые препятствия потребуют от тебя новых подвигов. А богиню ждут иные дела: на плите в баке кипятится белье, и расстелены на столе чертежи.
Мед жизни – он сладок и горек.
Рука судьбы
Справедливость – мать богов, а если смотреть по справедливости, то никто более Автократа не достоин быть повелителем Лемноса. И если бы не трижды проклятый Диомед, – да пожрет Цербер его печень! – то, несомненно, Автократ был бы правителем. Нет никого сильнее Автократа! Копье его пробивает медный доспех, его меч не знает преграды, ярость его способна сокрушить титанов! Но правителем Лемноса остается замухрышка Диомед. Всех обошел хитроумный, каждому не дал так посулил, так что всякая торговка на рынке готова свеклой запустить в того, кто посягнет на правителя. А что Диомед получает от своей власти? Право угождать плебсу и заигрывать с идиотами, которые не только голос не подадут, но и в собрании ни разу не покажутся. Уж с такими-то Автократ знал, как себя вести! Пикнуть бы не смели против законного владыки! Один лишь Диомед стоит на пути Автократа к заветной власти.
Как жаль, что забыт благородный обычай, согласно которому убийца царя становится царем. О, тогда Диомед не прожил бы и получаса! Но в нынешние гнилые времена убийцу царя сначала казнят – и лишь потом начинают заботиться о приискании нового повелителя. Ну что возьмешь с таких людишек? Какое у них право не то что решать, а хотя бы рассуждать об устройстве государства? Судьбу царей могут решать лишь цари, в крайнем случае – боги. Слепые мойры, прядущие нить жизни, жребий царя вершат отдельно от черного плебса, используя самое тонкое золотое руно. Хотя и среди царей не все равны: ведь не может же нить Диомеда быть такой же золотой, как у Автократа… Впрочем, какова бы ни была эта нить, ей недолго осталось виться. И пусть Диомед окружил себя верными телохранителями и принял дурацкие законы, они его не оградят. Бойся, несчастный: великий Автократ идет за твоей жизнью!
Старый жрец долго не хотел выдавать тайну. Не помогали ни уговоры, ни щедрые посулы, ни пытки. Старик на все отвечал молчаливым отказом, и даже витая плеть из шкуры гиппопотама не вырвала у него стона. А ведь эта плеть, привезенная из далекого Египта, многим внушала ужас и развязала множество языков. Подействовала неожиданно простая вещь – угроза поджечь святилище. Хотя какое там святилище, при котором всего один служитель? Это тебе не храм Артемиды, о пожаре в котором судачит весь мир. И все же, услыхав угрозу, старикан заговорил и обещал показать вход в пещеру.
Автократ рывком поставил старика на ноги, пнул в иссеченную спину:
– Веди!
Пещера оказалась близко, в большой клепсидре у храма Посейдона не утекло и четверти часа.
– Здесь, – дребезжащим голоском произнес жрец, остановившись перед узким лазом. – Но смертным нечего делать в этой пещере. Даже боги не оспаривают то, что решено там.
– Ставший вровень с богами не должен ходить путями смертных, – продекламировал Автократ. – Особенно когда нужно совершить давно предначертанное. Показывай дорогу, старик!
Дорога богов оказалась не слишком просторной, временами Автократу начинало казаться, что сейчас он застрянет, сжатый каменными тисками. Жестоко пожалел герой в эту минуту, что не привязал жреца за ногу крепкой веревкой. Вот уползет он сейчас в темные провалы – а потом будет смеяться за чашей вина над могучим глупцом, который не сумел догнать его в горных теснинах. Однако обошлось, рок благоприятствует богоизбранным; лаз постепенно расширился, впереди забрезжил свет, а там и в полный рост удалось выпрямиться.
Старик ожидал в округлом гроте, освещенном сиянием прозрачных голубых камней, выпиравших из стен, пола и потолка. При виде этого чуда Автократ не сдержал возгласа ликования. Да это не просто богатство, это сокровище сокровищ! Когда он станет царем, он пошлет сюда рабов, чтобы они бережно извлекли чудесные самоцветы и украсили ими его покои. Хотя, конечно, добывать светящиеся камни будут одни, а украшать дворец – другие рабы. Тайна слишком сокровенна, а потому никто из входивших в эту пещеру не вернется из нее к дневному свету. И в первую очередь это касается жреца, который так плохо хранил вверенную богами тайну.
– Тише, – прошептал жрец. – Ты мешаешь им работать.
– Они здесь? – тревожно откликнулся Автократ, немедля вспомнив о цели своего визита.
Хранитель святилища кивнул, указав на противоположную стену, где виднелось еще одно отверстие, забранное пологом из ткани столь тонкой, что скорее напоминала паутину. В зале только и было что этот проход и узкая щель, через которую вползли незваные гости. Неудивительно, что старик не сбежал: ему было некуда бежать.
– Зачем слепым старухам свет? – спросил Автократ, указав на сияющие кристаллы.
– Ты собираешься обсуждать дела богов? – вопросом на вопрос ответил служитель.
Довод застал врасплох. Ведь и в самом деле, это не просто древние мастерицы, а бессмертные богини, а грабить чертоги бессмертных – не самое безобидное занятие. Автократ как-то позабыл об этом, ибо трудно признать богом того, кто весь век трудится. С другой стороны, что могут сделать ему дряхлые да еще и слепые старухи? Не Зевсу же они начнут жаловаться… Громовержец их, поди, и слушать не станет.
Автократ шагнул к завешенному проему.
– Они не слишком похожи на женщин, – сказал вдогонку жрец.
Вспомнив о своем проводнике, Автократ вернулся, ухватил его за покрытое засохшей кровью плечо, дернул следом за собой. Никак нельзя допустить, чтобы старец сбежал и разболтал всякому илоту тайну убежища. Но и кончать с ним рано, старик еще может понадобиться.
Возможно, это был не самый геройский поступок в его жизни, но осторожность еще не повредила ни одному герою; Автократ не сорвал покров, а мизинцем немного сдвинул его – и заглянул в щелку.
Низкую пещеру заливал свет. Если в первом зале дивные хрустали лишь торчали тут и там, то во втором помещении все было отлито из сияющих драгоценностей. И все же воздух казался мутным, пыльным… В глазах рябило от множества тончайших нитей, тянущихся из конца в конец зала, туго натянутых и скрещивающихся под самыми разнообразными углами. И каждая из этих паутинных нитей означала человеческую судьбу. Автократ помыслить не мог, что на свете столько людей. Он даже не знал, каким числом обозначить это количество. В языке нет такого числа, либо его ведают одни философы – героям оно недоступно.
Лишь потом в туманном переплетении судеб герой разглядел тех, к кому он явился. Они и впрямь ничуть не напоминали женщин да и людей вообще; скорей гигантских пауков. Эти порождения Арахны непрерывно источали из бородавчатых тел мириады шелковых нитей, струили, переплетая их, и в нужную минуту безжалостно обрывали лишние. Бесчисленные отростки – руки?.. пальцы?.. или, быть может, щупальца? – ни на мгновение не прекращали кропотливой работы. Ни глаз, ни чего-либо похожего на лицо Автократ не разглядел, да и не нужны были ни глаза, ни лица этим исчадиям, вслепую, на ощупь исполняющим свой долг.
Автократ отшатнулся, но руки не убрал и щель не прикрыл.
– Это и есть мойры? – спросил он покорно ждущего старика.
– Да, это они.
– Это не богини, это чудовища!
– Базилевс, скажи, как, по-твоему, должно выглядеть существо, прядущее враз тьмы нитей? Это титаниды, базилевс, сестры горгоны Медузы. Давно минула эпоха, когда дети титанов были подобны людям. Злая воля олимпийцев сделала их такими. Говорят, один лишь Прометей сохранил человеческий облик, хотя я сомневаюсь и в этом. Тысячу лет служить пищей стервятнику и остаться самим собой – на это не способен даже бог.