К владельцу сокровищ приблизился его ровесник и потянул за веревочку бездельно стоящий самосвал. Не сказав дурного слова, ограбленный саданул подошедшего совком по лбу.
Пару поколений назад детские лопатки и совочки были жестяными и могли нанести чувствительную травму. Времена сменились, удар по лицу пластиковым совочком физического вреда не приносит и может расцениваться разве что в качестве пощечины. Ударенный не заплакал, он скорей был удивлен.
Инцидент мог бы остаться незамеченным, если бы не всевидящие старушки. Невысокая покинула насиженное место и подошла к песочнице.
– Что ж ты делаешь, мальчик? – голос бабушки излучал ласку и заботу. – Ведь ему больно.
Воспитуемый поднял прозрачный взор и доказал, что говорить он умеет, коротко произнеся одно слово:
– Дура!
– Пойми, – продолжала увещевать воспитательница, – других нельзя обижать.
Видя, что слова бесполезны, четырехлетний собственник перешел к действиям. Он набрал совок песка и метко швырнул его в лицо старухе. Лишь какая-то случайность уберегла близорукие глаза от того, чтобы их напрочь запорошило песком.
– Я вижу, ты не понял, – резюмировала бабушка. На этот раз голос ее был жесток.
Неведомо откуда в руке возник прутик барбариса, которым старуха стегнула неслуха по попке. Конечно, мягкие части были прикрыты колготками и шортиками, но колючки у барбариса такие, что никакие шорты не спасут.
Дикий рев наполнил площадку.
– Понял теперь, как бывает больно другим?
В следующее мгновение перед экзекуторшей выросла разъяренная мамаша. Вряд ли она успела разглядеть колючий прут, который исчез так же мгновенно, как и появился, но ей было довольно, что чадо плачет.
– Ты что себе позволяешь, мерзавка? А ну вали отсюда к чертовой бабушке!
– Вы хоть следите за ребенком? Видите, что он делает?
– Что бы ни делал, это не твое собачье дело! Он ребенок и имеет право, и ты к нему не суйся, иначе раскаешься!
К этому мгновению сквозь рев четырехлетнего чада прорвалась членораздельная жалоба, и родительница, и без того озверевшая, попросту взбесилась.
– Что? Ты, сука, его ударила? Я тебя укатаю на десять лет строгого режима!
Разгневанная фурия выхватила смартфон, собираясь звонить куда-то, где сажают на десять лет старушек.
Бабушку это ничуть не смутило.
– Вот что ваш сынуля вытворял! – воскликнула она, захватила полную жменю нечистого песка и молодецким движением метнула в лицо противницы. На этот раз никакие посторонние силы не вмешались, бросок был точен, песок засыпал глаза, набился в разинутый рот.
– Полиция! – проскрипела дама, безуспешно силясь отплеваться. Сынуля ее, забыв про собственные невзгоды, с интересом наблюдал за развитием конфликта.
– Полиции захотелось? – прогудела старушка, выпрямляясь во весь двухметровый рост. – А мне, значит, велела убираться к чертовой бабушке? Что же, я здесь!
Уже не морщинки, а глубокие рытвины прорезали лицо. Ласковая улыбка сменилась оскалом зубастой пасти. Чешуйчатый хвост одним щелчком вышиб смартфон из ослабевшей руки.
– Силы небесные! Свят! Свят! – зашамкала пропесоченная дама.
– Видали, как взмолилась? – воскликнула чертова бабушка. – Что скажете, девочки?
Две бесовские подруги поднялись со скамейки и шагнули вперед. То были уже не старушки, чья воркотня мирно журчит на посиделках, а гневные серафимы, призванные смирять и карать. Белоснежные крылья вздымались за спиной, ярчайшее сияние над головами слепило взор.
– Вот и силы небесные, все, как на заказ. Ты их звала, говори – зачем?
Несчастная попыталась упасть на колени, но жесткая лапа чертовой бабушки ухватила ее за шиворот, вздернула на воздух и медленно повернула перед ликами божественных посланниц, словно демонстрируя кутенка или цуцика, предназначенного для продажи.
– Что тут говорить? – глубоким контральто произнесла серафимка, локоны которой и теперь сохраняли голубоватый оттенок. – Стандартный экземпляр, законченная дрянь. Хоть сейчас можно на вилы – и в преисподнюю.
– Н-не н-надо… – судорожно сипела мамаша. – Я покаюсь…
– Кому такое покаяние нужно? Раньше надо было каяться. А теперь тебя только на выброс.
– Погоди, – возразила чертовка. – Еще не решили, что с детенышем делать.
Свободная рука чертовой бабушки страшно удлинилась, ухватила за ухо отползавшего пацаненка и приволокла его на суд серафимок.
– Ребенка не тронь! – завопила маманька, тщетно пытаясь вырваться.
– О, видите, что-то еще осталось живое. Может, попытаем судьбу?
– Я бы попробовала, – произнесла та, что прежде молчала. – Тетку мне не жалко, а мальчик не безнадежен. Лавки у меня в заведении широкие, он еще поперек уместится.
– А потом опять станешь переживать, не пойдет ли твой выученик в армию сверхсрочником, – заметила синеволосая.
– Судьба моя такая – за воспитанников переживать.
Дама, почуяв надежду, обвисла в дьявольской длани и уже не пыталась рыпаться. Лишь сынуля, к вящему удовольствию чертовой бабушки, продолжал выдирать свое ухо из чужих пальцев и пытался лягаться.
Весь остальной мир затих, время остановилось. Качели, занятые другим любителем острых ощущений, замерли на отмахе, мяч, стукнутый ногой потенциального футболиста, никуда не летел, и девочка, съезжавшая с горки, замерла на попке на самом крутом участке пути.
Чертова бабушка опустила пленницу на землю.
– Детеныша возьми, нечего ему тут ногами дрыгать. И учти: никто тебя прощать не собирается, тебе просто отсрочку дали, а так место в котле за все прошлые заслуги за тобой зарезервировано. Сейчас речь о твоем отпрыске. Поглядим, как ты его будешь воспитывать. Учти, хамы и драчуны нам не нужны, но и трусы – тоже. Так что давай, маменька, вертись, а мы тебе поможем по мере сил. Сына будешь водить в частный детский сад, вот в этот, – на свет появилась визитка с адресом, – в понедельник милости прошу на собеседование.
– Гошенька – домашний ребенок, – пыталась возразить мамаша, только что напоминавшая выжатую тряпку. Но, когда речь зашла о любимом Гошеньке, собственная безопасность отодвинулась на второй план. – Он не сможет быть в группе.
– Сможет, – успокоила серафимка, взявшаяся перевоспитывать Гошу. – У нас все как в армии: не умеешь – научим, не хочешь – заставим. Садик у нас хороший: четырехразовое питание, наполняемость групп – десять-двенадцать детей. Бассейн. Велокорт. Никакой ерунды вроде занятий иностранными языками нет. Зато много экскурсий, – синеволосая серафимка понимающе переглянулась с чертовой бабушкой, – и, конечно, порка – по средам и субботам.
– Как порка?
– А ты что думала? Сама видишь: ребенок очень запущенный, без розги не обойтись. Наказание – обязательная часть воспитательного процесса. Лишать детей обеда или, скажем, сладкого – нельзя, равно как и ставить в угол или запирать в темный чулан. Ребенок должен много двигаться и хорошо питаться, а не сидеть голодным в карцере. А розга – дело святое, – божественная посланница воздела очи горе, – как написано в одной умной книге: и больно, и страшно, и для здоровья полезно. Просто так никто вашего Гошу пороть не станет; только за дело и с соответствующим поучением. По мере перевоспитания наказаний будет меньше.
– Я не согласна!
– Твое право. Отказывайся. В таком случае ты – в котел, Гоша – в детдом. Официально там никаких наказаний нет, велокорта – тоже. Я так понимаю, что ты уже согласна. Детсад платный, стоимость – сто тысяч в месяц.
– Подруга, ты не сдурела? – неслышно спросила чертова бабушка. – У тебя же все бесплатно, особенно экскурсии в преисподнюю для вразумления и научения.
– Для кого бесплатно, – так же безмолвно ответила заведующая исправительным детским садом, – а для этой – сто тысяч. Иначе уважать не будет.
Чертовка согласно кивнула и произнесла вслух:
– Все поняла? Тогда – марш домой! Гоше смажешь попку йодом, а завтра по указанному адресу приходишь вместе с ребенком. Документов никаких не требуется. И не вздумай болтать или жаловаться – наказание сама понимаешь какое. Муж ничем не поинтересуется, это мы на себя берем. Все. Выполняй.
Мир ожил. Площадка наполнилась детскими голосами, скрипом качелей, стуком мяча. Мамаша ухватила хнычущего Гошу за руку и, чуть было не позабыв самосвал, увела его прочь.
Три дряхлые старушки вернулись на привычную скамейку.
– Ну что, девочки, вроде неплохо получилось, – произнесла добрая бабушка. – А кто-то тут собирался на пенсию…
Бабы-дуры
Девку затворить – не репу на огороде выращивать. Девка – штука капризная, раз на раз не приходится. Бывает, такое получится, что хоть в омут головой, да еще непонятно чьей – ее или собственной. Тут тоже наперед не угадаешь.
Тшши долго подступался к этому делу, замахивался, изготовлялся, а потом отступался. Промахнешься, и выйдет вместо девки баба – что тогда? Оно, конечно, всякой девке непременная судьба бабой стать, но если девку как следует до ума довести, то и баба получится ручная и почти не опасная. Совсем безобидной баба не бывает, да и ничто не бывает. Кошку разбалуй, так и она когтям волю даст.
Собственно, девка в хозяйстве вещь бесполезная, навроде жеребенка: жрать – жрет, а работы с нее – как есть нисколько. Но без жеребенка не будет лошади, а без девки – бабы. Такая она, жизнь – заковыристая; куда ни свернешь – всюду баба. Без лошади в хозяйстве трудно, но можно, без бабы – полный каюк. Лошадь можно не только из жеребенка сформировать, но и поймать готовую в полях за лесом. Бегать, правда, за ней умаешься. К тому же словленная лошадь лягает копытом и норовит кусить. Но хотя бы не ругается. А баба ругается завсегда, даже самый лучший экземпляр.
Среди своих ходят побаски, будто кто-то изловил дикую бабу и привел в дом на хозяйство. Вот уж языки у народушка! Дикую бабу промыслить нетрудно, только кто кого опосля на хозяйство определит – это еще вопрос. На дикую бабу глянешь – год глаза не разжмуришь. А уши от ее повизга сворачиваются в трубочки да так и остаются, пока новые не вырастут.