Что он будет делать, ставши богатым, как изменится его жизнь, Кирилл не слишком представлял. Воображение не простиралось дальше сладостной картины, что он идет по улице, а карман отягощает пачка денег, и можно их тратить не считая.
На что можно пустить бешеные деньги, Кирилл так и не придумал. У него была однокомнатная холостяцкая квартирка, и другой не надо. Лишние комнаты – это лишняя пыль, и только. А шататься из комнаты в комнату не больно хотелось. У него был доставшийся от бабушки деревенский дом. Двор у дома завалился, а саму избу не мешало бы подрубить и перекрыть заново, но для этого вовсе не надо шальных миллионов. В пансионатах и домах отдыха Кирилл сроду не бывал и не собирался туда попадать. Тем более не хотелось волочиться на какой-нибудь отдых за границей. В гостях, быть может, и хорошо, но дома, всяко дело, лучше. А от добра добра не ищут.
Единственное, что следовало сделать, – расплеваться со службой и в ожидании пенсии жить подобно рантье. И, конечно, дешевенькие кафешки, в которых обычно обедал Кирилл, заменятся хорошими ресторанами, куда Кирилл станет заходить, не покосив глазом на ценники, вывешенные возле парадной двери, чтобы отваживать безденежную шантрапу.
В таких приземленных мечтах Кирилл избыл долгий майский день. Даже поужинать забыл и не решил для себя самого, что будет делать завтра: продолжит ли возиться на огороде или отправится в город – пристраивать к делу золотые монеты. Все-таки весна, и посадки надолго откладывать не следует. Как говорится в известном анекдоте: «У меня елки». Трезвые мысли вперемешку с не менее трезвыми мечтаниями. Кирилл не мог даже сказать, который час, когда внимание его было привлечено посторонним шумом.
В деревенском доме никогда не бывает абсолютной тишины. Поскрипывают половицы, шебуршат за обоями мыши. Разномастные пичуги осторожно выстукивают бревна в поисках древоточцев. А уж когда ворона усядется на конек и примется елозить когтями по кровельному железу, то – караул! – грохоту будет на весь дом. Но эти звуки свои, привычные, они не мешают жить и ничуть не пугают. А на этот раз звук был чужеродный. Кто-то упорно возился в печной трубе, намертво перекрытой стальной вьюшкой. Вьюшка на русской печи – это не жестяная задвижечка, какими украшены печи иных конструкций. Это тяжелая металлическая тарелка, положенная на дымоход сверху. Добраться к ней можно через особую дверцу. Оттуда и доносился шум.
Кирилл вооружился кочергой и подошел к печи. В этот момент заслонка заскрежетала, сдвинувшись со своего ложа, на плиту под печным колпаком высыпалась куча сажи, а следом свалился лепрекон. Ничего зеленого в нем не оставалось, больше всего он напоминал игрушечного трубочиста. И все же это был тот самый человечек, что танцевал в Угланах.
– Ты чего? – растерянно спросил Кирилл.
– Имею право, – отдуваясь, произнес лепрекон. – В дверь и в окно можно войти только с разрешения хозяина, а через трубу вход открыт всем. Еще через крысиную нору, но туда приличный дух не полезет.
– Через трубу, значит, можно?
– Можно, – ответил лепрекон, безуспешно пытаясь отряхнуть костюмчик. – Я к тебе по делу. Отдай, пожалуйста, горшочек.
– Вон он, – кивнул Кирилл. – Забирай.
– Я не о самом горшочке, горшочек можно и новый взять. Я о золоте. Золото отдай.
– А цыпленка в шоколаде тебе не надо?
– Но ведь ты меня не поймал, значит, на золото прав не имеешь.
– Сейчас поймаю, и ты мне еще один горшок притаранишь.
– Не поймаешь, – отмахнулся лепрекон. – Увернусь. Но дело не в этом. Это не мое золото, а радужное. Тут каждая монета редкости удивительной и стоит непредставимые миллионы.
– Вот и хорошо. Такую находку тем более не отдам.
– Пойми, ты бы никогда этот клад выкопать не сумел, если бы не я. Обычных золотых кладов, считай, не осталось, танцевать нам негде, вот я и соблазнился на радугу. Не следовало этого делать, тут я виноват, но я бы малость сплясал и ушел. Трогать радужное золото никак нельзя. Ты его неправильно добыл, верни, пожалуйста.
– Вот еще… Такое везение раз в жизни бывает, а ты предлагаешь от него отказаться. Ступай, пока цел. А то дам кочергой по тыковке, и не увернешься.
– Ты не понимаешь. Если забрать у радуги ее золото, она погаснет. В мире больше не будет радуги. Никогда!
– Чушь! Радуга – это оптическое явление, разложение луча света на спектральные линии. Как она может исчезнуть?
– Оптическое явление останется, а радуги не будет. Ведь прежде, до Всемирного потопа, радуги не было.
– Ты меня еще Всемирным потопом постращай.
– При чем здесь потоп… Красота из мира исчезнет, это ты можешь понять? Из-за тебя весь мир осиротеет.
– Ты на благородство-то не дави. Миллион в кармане – это красота. А твоя радуга – так, цветные полоски. Пусть пропадают, не жалко. Да и не пропадут они никуда. Чтобы из-за паршивого горшка законы физики менялись? Не верю.
Лепрекон поник головенкой.
– Эх, что же я натворил… Не надо было на радуге плясать. А с тобой, вижу, каши не сваришь.
– Да, уж, кашевар из меня неважнецкий, – согласился Кирилл, осторожно примериваясь, как бы ловчей ухватить лепрекона за шкирку. Но в самое последнее мгновение лепрекон пронзительно взвизгнул: «Отдай золото!», спрыгнул с плиты, одним махом взлетел на стол и схватил самую махонькую монетку.
– Гад! – рявкнул Кирилл, взмахнув кочергой, но лепрекон уже соскочил на пол и шмыгнул под сервант.
Кирилл принялся бешено шуровать там кочергой, но никого не зацепил. Схватил фонарь, принялся светить под сервант. Обнаружил кучу пыли, мелкий сор, завалившуюся чайную ложечку. В самом углу увидел прогрызенное в плинтусе отверстие, сквозь которое и крысе трудно протиснуться, а не только лепрекону. Хотя давно известно: крысиный ход для мелкой нежити – что распахнутые ворота.
– Сволочь!.. – прорыдал Кирилл. – Ворюга! А еще о красоте врал, о благородстве… Надо было сразу кочергой бить.
Не оплакав как следует пропажу монетки, Кирилл вернулся к столу. Нужно принимать меры для сохранения уцелевшего. Золото Кирилл переложил на железный противень и накрыл перевернутым чугуном. Чугун был емкостью в полведра, когда-то бабушка Кирилла запаривала в нем корм для свиней. С тех давних времен чугун стоял без дела, хотя выкинуть его рука не поднималась. И вот теперь чугун пригодился в качестве псевдосейфа. На донышко Кирилл водрузил для веса старый утюг. Не электрический, обломки которого он нашел в самом начале кладоискательской эпопеи, а цельностальной, тоже еще бабушкин. Настоящая вещь всегда находит себе применение, хотя порой и не такое, как предполагалось.
Возле своего импровизированного золотохранилища Кирилл провел бессонную ночь. Размышлял о том, что завтра надо ехать в город, причем с самого утра, поскорей продавать монеты, пока воришка-лепрекон не похитил их все до одной. Придумывал фантастические способы продажи, начинал клевать носом и испуганно вздрагивал, когда чудилось, что проклятый лепрекон подкрадывается к его сокровищу.
Следует думать, что майская ночь коротка, но эта была бесконечно долгой. Однако закончилась и она. Страшно подумать, что сейчас был бы октябрь с его беспросветными ночами. А так – солнце поднялось, и пришла пора собираться в дорогу. Автобус до райцентра ходил дважды в неделю, и сегодня прилучился как раз такой день.
Прежде всего надо упаковать монеты – каждую по отдельности, – затем уже все остальное.
Кирилл достал из коробки ворох полиэтиленовых мешочков, снял с чугуна утюг, поднял чугун – и замер, пришибленный увиденным.
Золота не было. Вместо золотых монет, тяжесть которых еще ощущалась пальцами, на противне лежал ворох прошлогодних листьев. Их и сейчас полно в лесу, только не шуршащих, а вымокших и слежавшихся за долгую зиму. Березовые и осиновые, все как на подбор золотисто-желтого цвета, большие и совсем маленькие. Круглые-круглые, желтые-желтые, легкие-легкие… и совершенно никчемные.
Кирилл не ужаснулся, не взвыл от обиды и ощущения потери. Не вспыхнул гнев, не сжались кулаки. Одна только бесконечная усталость, замешенная на отчаянии, овладела им.
Он поворошил пальцем листья в зряшной надежде, что там уцелела хотя бы одна монетинка.
Нет ничего. Все напрасно, словно и не было никогда, лишь почудилось ошалевшему разуму.
Волоча ноги, Кирилл прошаркал к кровати, повалился, не сняв покрывало, и вырубился, словно придавленный тяжелым наркозом.
Очнулся от наигрыша мобильника. Звонила соседка Валя.
– Автолавка уже в Гуськах, – привычно предупредила она.
Такая взаимопомощь была распространена в деревне, некогда большой, а ныне опустелой. Не оповестишь соседа, живущего иной раз в полукилометре, – ему несколько дней придется ждать следующего приезда магазина.
– Иду, – так же привычно отозвался Кирилл.
А ведь собирался обедать по дорогим ресторанам и уж ни в коем случае не отовариваться в сельской автолавке.
Кирилл поднялся, натянул не просохшие со вчерашнего дня сапоги, взял кошелку для продуктов и кошелек. Безрадостно удивился, что из кошелька деньги не пропали. Уходя, запер дверь на замок, чего прежде за ним не водилось.
Деревенские ждали автолавку на автобусной остановке. С юго-запада надвигалась очередная майская гроза, и старухи жались под навесом из гофрированного железа.
– Кирюша, – приветствовали пришедшего бабушки. – Ты никак ходил вчера кудой-то?
– В Угланы, – смурно отвечал Кирилл. – Сморчков хотел поискать. Не нашел.
– Поди, заросло все?
– Да уж.
Гроза подошла, рассыпалась громовыми раскатами, ударила стеной дождя. И, словно на заказ, подъехала автолавка. Продавщица стояла в фургоне, а покупательницам пришлось в порядке очереди выныривать под дождь.
– Ничо, летом погода что мать родна: дождиком помочит, солнышком посушит.
Кирилл в свой срок тоже купил чего-то пожевать. Конечно, не шикарный ресторан, но о ресторанах свое вчера отмечтал.
Лавка уехала, и вместе с ней уехал и дождь. Выглянуло солнце, принялось подсушивать вымокших.