Нюша остановилась, опустила на траву обе корзины: свою полнехонькую и Катькину – с брусникой едва на четверть. Сердито отерла с потного лица налипшую паутину.
– Ишь чего захотела: за ручку тебя взять. А корзину твою в зубах потащу? И вообще, по лесу за руку ходить нельзя – заруча утащит.
– Какая заруча? – прошептала Катюшка.
– Вот этого не скажу. Кто заручу видал, тот уже ничего не расскажет. Ладони у заручи деревянные, на них шипы растут, как на свороборине или ежевике. Только попробуй по лесу с кем-нибудь за ручку пройтись, так заруча и вцепится, не оторвать. Куда она тебя утащит, что сотворит, никто не знает, но косточек твоих и ворон не отыщет. Вишь, вон, летит черный, смотрит за тобой.
Катюша испуганно поглядела на небо. В деревне ворона редко увидишь, над деревней кружат ястребы, плачут по-детски, высматривают цыплят. В лесу ястребов мало, здесь чаще летает ворон. Шорхает о воздух крыльями, негромко произносит: «Кра-кра!» Только попробуй, умри под сосной – спустится и начнет клевать глаза.
Нюша стащила с головы платок, принялась связывать ручки корзин, чтобы можно было нести, перекинув через плечо.
– Чего встала? Вперед иди, а то опять будешь на месте топтаться, а мне, с грузом на плече, тебя ждать.
– Куда идти?
– Вот же тропка. По ней и иди.
– Я боюсь. Там заруча караулит.
– Ты там не бойся, ты меня бойся. Сейчас сорву стрекавину, да по ногам – галопом поскачешь.
Катюша сарафан одернула, ноги прикрыть, и бегом припустила по тропке. Забежала за куст, дух перевела. Куда теперь? Дорожка вроде и есть, вроде и нет ее. Раздваивается на тропочки, и обе несерьезные, как нехоженые. Прошла чуть дальше – вовсе нет пути, ни вперед, ни назад. Нюшу бы кликнуть, да боязно. Шагнула уже безо всякой дороги и остановилась, разиня рот, словно цыпленок перед лисьей мордой. Со старой ели свисало что-то замшелое, тянуло корявую лапу, усаженную иглами шипов:
– Дай ручку, девочка…
– Ой! – попятилась, закрываясь рукавом от страшного.
– Ой! – послышалось за кустами. – Ау! Ау!
Кинулась назад, но там тоже:
– Ау!
– Урм! – рыкнул в чащобе медведь.
– Кра! – подтвердил ворон, высматривая, пора уже спускаться или еще погодить.
– Нюша-а!.. – закричала Катя и помчалась, не разбирая дороги.
На полянку выскочила, а там Нюша злая-презлая. Счастье-то какое!
– Вот она где! Я вся изоралась, тебя ищучи.
– Нюшенька!
– Что Нюшенька? Давай руку, пошли домой.
Катюшка подбежала, ухватилась за Нюшину руку. Ладонь у сестры крепкая, деревянная, прорастает изогнутыми шипами.
Зверь именем Каркадил
Изогнал лещов, ростовских жильцов, во мхи и болота, пропасти земные.
– Ты на кого волну гонишь, щукин сын?
После таких слов следовало кинуться на обидчика и рвать его в клочья на корм малявкам. Но Хлюп понимал, что если дело дойдет до драки, то на корм малявкам пойдет Хлюп, а вовсе не наглец, вторгшийся в его владения. И потому продолжал увещевать по-хорошему:
– Не по закону ты поступаешь. Я тебя по-родственному в свой дом пустил на пару дней перекантоваться, а ты что творишь? Два медведя в одной берлоге не живут, в одном омуте двух щук не бывает. Хозяин здесь я, а тебе пора и честь знать. А то смотри, озеро у меня непростое: здесь зверь каркадил водится, как бы он тебя не сглотнул со всеми потрохами.
Чужак беззвучно рассмеялся.
– Нашел чем пугать – старыми сказками!
– Сказки не сказки, а народ с берега не раз видел, как плывет человек, а потом – цоп! – и нет его. Даже крикнуть не успеет. Значит, каркадил схватил.
– Эка невидаль! При мне еще больше тонуть будут!
– Что значит – при тебе? Это мое озеро!
– У тебя своего, – гнусно осклабился захватчик, – только тина, что в брюхе колышется. А ты дуй отсюда, пока я тебе плавники не выдрал.
Теперь оставалось только драться.
Вот где Хлюп пожалел, что он не щукин сын. Были бы у него щучьи зубы, мало бы врагу не показалось. А так… принял боевую стойку ерша – плавники растопырил, колючки взъерошил – и ринулся в атаку, надеясь, что не будет тут же проглочен. Недаром среди водяного народа бытует присловье:
Ты хитра, зубаста щука,
Я – ершишко простота.
Исхитрись-ка, щука, ну-ка,
Съешь меня, ерша, с хвоста.
Самая простая из боевых стоек, но и самая, казалось бы, надежная. Но противник и не думал разевать зубастое хайло. Он вдруг вытянул неведомо откуда взявшееся щупальце, ухватил Хлюпа за шкирятник и, вырвав из воды, поднял в воздух, так что Хлюпу оставалось бесцельно молотить ногами и хвостом, а также бессмысленно топорщить плавники и острые перья. Наверное, нечто подобное чувствует мелкая колюшка, когда снасть удильщика выдергивает ее из родной стихии.
– Запомни, – просипел захватчик, – в одном омуте две щуки не уживаются. Теперь я буду здесь каркадилом, а ты, если хоть раз появишься, живым не уйдешь.
Многое мог бы сказать Хлюп, если бы можно было говорить в таком положении. Но вражье щупальце ничего Хлюпу не позволило. Оно судорожно сократилось, Хлюп был отброшен и позорно шлепнулся на берег. Хорошо хоть людей поблизости не было, а то и вовсе хоть иди да топись.
Из последних сил Хлюп напустил на себя невидимость и пополз прочь от родного озера, где царствовал столько лет.
Озеро Рыдолож – километр поперек и четыре километра в длину, лежит в котловине, окруженной пологими холмами. Никакой искусственный водоем не может похвастаться подобной обваловкой. На северной оконечности озера холмы расступаются, и там берет начало речка Рыдоложка. Речка невеличка: где по пояс, а где и по колено. За версту от истока стояла некогда мельница. Плотина была и прочее хозяйство, никто уж не помнит, на сколько поставов. Теперь мельницы нет, а от плотины сохранилась гряда черных валунов, перегораживающая русло, и омуток перед ней. Люди из соседней деревни называли это место купальней. Особо плавать там было негде, но дно плотное, вода чистая, проточная, да и теплее, чем в озере, так что многие приходили в купальню поплескаться.
Там, в омутке, где глубина едва достигала двух метров, преклонил усталую голову бездомный Хлюп. Купальня принадлежала озеру, и Хлюп, бывший рачительным хозяином, два, а то и три раза в год проверял отдаленный омуток, так что насельники купальни Хлюпа знали, уважали и побаивались.
Конечно, если вражина прознает, что Хлюп остался в окрестностях озера, он заявится сюда, но Хлюп надеялся, что доносчиков среди рыб и лягушек, обживших омуток, не найдется.
Дурные вести расходятся, что круги по воде; купальницкие уже все знали и посматривали на бывшего повелителя со смесью ужаса и жалости. Хлюп цыкнул на них построже и примостился на ночевку под большим камнем.
Утром, едва первые лучи солнца преломились в воде купальни, Хлюп разлепил веки. Не хотелось просыпаться, но уж когда пришлось открыть глаза, то вылупились они, словно у рака. Купальня была битком набита мелкой рыбешкой. Теснились, что килька в банке. Кажется, вся озерная живь до последней малявки устремилась в речку Рыдоложку. Конечно, не было здесь крупных окуней, судака и щук, но это рыба самостоятельная. Щука размером более аршина никого не боится, живет и помирает по своему разумению, как бы убого оно ни было.
– Что за цирк? – вопросил Хлюп, еще не утративший начальственных интонаций.
Рыбы беззвучно загомонили и подняли такой гвалт, что только под водой бывает. Пришлось прикрикнуть еще раз, после чего Хлюп выбрал уклейку потолковее и велел говорить ей одной.
– Хозяин, – пропищала уклея, – мы не хотим с Каркадилом, мы с тобой хотим.
Оказалось, что узурпатор созвал все, что было в озере живого, и объявил, что он и есть тот самый каркадил, о котором повествуют древние предания. Затем Каркадил – так его отныне велено было называть – безо всякого перехода огорошил собравшихся, сообщив, что они ему не нужны, ни о ком заботиться он не станет, а выстроит себе небывалый дворец, и прислуживать ему будут молодые утопленницы.
От такой новости не только смиренная плотва, но и сам Хлюп пришел в смятение.
Всякий знает: женщина на корабле – к несчастью. А баба на дне – к несчастью вдвойне. С допотопных времен известно, что мир образовали четыре стихии: земля, воздух, огонь и вода. Две из них женские, две – мужские. Мужчина пахарь и охотник, его стихии – земля и ветер. Женщина – хранительница очага, ее стихии – огонь, что горит в очаге, и вода, которая кипит на этом огне. И посейчас можно видеть следы этого древнего деления. Женщина, решившая свести счеты с жизнью, никогда не вешается – не ее дело болтаться в чуждой стихии. От несчастной любви и прочих бед женщины топятся. А мужик в воду не полезет, ему милей петля.
Зато попав в родную стихию, утопленница всему миру принимается мстить за пропащую жизнь. И о таком водоеме расползается жуткая и вполне оправданная слава. Водяной хозяин утоплых девок не боится, но много ли счастья жить среди умертвий? Хотя, оказывается, есть и любители.
Утро, как назло, выдалось солнечным и теплым. Одно счастье, что день будний, а до этого неделю кряду лили дожди, а то бы на берегу вереницей выстроились машины горожан, приехавших отдыхать на песчаном пляже. Девушки не часто заплывают далеко от берега, но встречаются и такие, что поплывут, не зная, что в озере сменился хозяин и стало оно сугубо опасным.
Встревоженный Хлюп отправился на разведку. Русло Рыдоложки между купальней и озером было знакомо Хлюпу до мелочей, так что, где вплавь, где ползком по дну, мог он пройти любой изгиб речки даже с закрытыми глазами, на ощупь.
Устроившись среди скользких валунов под бетонным мостом, который среди деревенских именовался Каменным, Хлюп принялся наблюдать. Как и предполагал, купальщиц на песчаном берегу не оказал