Поспешно давятся деревья.
И арками - Торговый Ряд.
Стихи, как листья, гибнут скопом.
Потом все это объяснят
Превратностями гороскопа.
Торговый Ряд. Для саранчи
Светясь и заключая сделки.
Отказываться нет причин:
За это тоже платят деньги.
И в тихом шелесте купюр
Вращаются миры и веры.
И не хватает лишь цезур
И пчел великого Гомера.
2
Луны оледенелый блин.
Опять октябрь. Кому он нужен?
Швыряют мятые рубли
С деревьев в лужи.
Торжественный угар земли:
Все перемелят, перекосят.
Как лето - голову сломи.
А как расплачиваться - осень.
О, время первых холодов,
Оно нам всем еще зачтется.
Оно уже полно ходов
Невидимого древоточца.
Оно уже дубит волкам
Мороза звездяную кожу.
Мне с осенью не по рукам,
Но и с весной, и с летом - тоже.
А что - зима? Застывший мир.
На черных лестницах каморок
Выбрасывают из квартир,
Как сор, остатки разговоров.
А что- зима? Когда, хрустя,
Выламывают пальцы ветра.
Всю жизнь не проведешь в гостях,
А в окнах - иней на полметра.
Промерзших кровель этажи
И копоть чернорылых "мазов".
За что выплачивать - скажи.
Быть может - расплатиться сразу?
Какая может быть любовь?
У нас дела - какого рода?
Чернеет сон, пустеет кровь,
И так - в любое время года.
Опять октябрь. И голова
От осени вспухает глухо.
Куда бежать? Не виноват.
Не виноват - ни сном ни духом.
3
А что у города в груди,
В постели каменных пеналов?
Зияет глушь, идут дожди
На поклонение Каналу.
Как жилы, тянут провода,
Дно неба рвет антенны веник.
И пучится у ног вода,
Напоминая муравейник.
Куда бежать еще? Постой!
Весь сад деревьями утыкан.
И колокольня над водой
Темнеет водочной бутылкой.
Ночное крошево стихий
Рождается в оконной раме.
Начнут вытряхивать стихи
И разбираться в этом хламе.
А после, дайте только срок,
Перемешают вар и накипь,
Вылущивая сладость строк
И превращая их в дензнаки.
И песнь становится легка,
И лесть обгладывает лица.
Пустая трата языка,
Но воздается ей сторицей.
Но воздается: Шерсти клок.
Стук лбов о кость слоновых башен.
Слаб - человек. Слабее - бог,
Который не прощает падших.
Как изумительная игра,
Когда ясны ее законы!
Я - умер. Кажется - вчера.
Пора открытки слать знакомым.
4
Опять октябрь. Тупая речь.
Деревьев скрюченные руки.
Хотя бы - пустяковый смерч,
Ведь можно умереть от скуки.
Хоть раз слепящая звезда
Упала бы среди кошмара.
Хотя бы раз взошла вода
Немного выше ординара.
Но с наводненьем в этот раз
Не все потеряно, наверно:
Отрепетируют сейчас,
А ближе к полночи - премьера.
Не все потеряно еще
Меня уродец черноглавый
Проконсультирует насчет
Посмертной славы:
Всю жизнь проходишь в дураках,
Промаешься без сна и хлеба,
А после встанет - Таракан
И выключит земное небо.
И сдунет маяты твои
В подвал Вселенной, - подытожа.
Не будет дома и любви
И денежной удачи - тоже.
Моченый сброд. Торговый Ряд.
Идут дожди и пахнет сеном.
Я предлагаю все подряд,
Лишь выше назначайте цену!
Торговый Ряд. Железо дня.
Где ночь в каналах жизнь лакала.
И нить бессмертия - одна,
Светящаяся в полнакала.
5
Пустыня камня и воды.
Со всеми насмерть перессорясь:
Под циферблатом у судьбы
Заплата на заплате совесть.
Какое время истекло!
Живет и помнит - неужели?
А здесь, у мира за стеклом,
Ночной угар стихосложений.
А здесь - дожди, каналы, глушь,
И ветки о преграды бьются.
Здесь осень позднюю из луж
Вычерпывают, как из блюдцев.
А там - зарытая в постель,
В жаре, под сонными сетями.
И - километры новостей,
Накопленных очередями.
И катится последний час,
И отлетает дым порога:
Расстаться надо? Хоть сейчас!
Проститься надо? Ради бога!
Моченый сброд. Торговый Ряд.
В зеленом сне иллюминаций
Потом отпразднуют стократ,
Но только стоит ли стараться.
Но только стоит ли: лакун
Пустоты - кровью замороча.
Зачем гекзаметр дураку
Оплачивают ведь построчно.
Торговый Ряд. Дверная тишь.
Забытой веры средостение.
И - ничего не объяснишь,
Хоть голову разбей о стены.
И нет ни милости, ни зла.
Нетопыри летят на помощь.
Вода бессмертия - светла.
Часы - вызванивают полночь.
Переслегин СергейОружейники информационного мира
"Бойтесь старых домов,
Бойтесь тайных их чар,
Дом тем более жаден, чем он более стар..."
К.Бальмонт
I. Бояться следует лишь того бога, который называет себя единственным. Мысль человеческая ограничена во временах и пространствах и тем принуждена творить абсолюты.
Абсолюты образую координатную сетку, упорядочивают мир, в котором живет сознание. Они связывают вещественное, зримое, конкретное.
Конкретен и зрим Господь, всеблагой и вечно пресуществующий, творящий нас по образу и подобию своему. Хоть бы кто объяснил, зачем это ему понадобилось? Вопрос вне системы абсолютов: сколько ни задавай, не слышат. Вещественна и зрима материя, вечная и неуничтожимая, как и Бог; в круговороте своих превращений создающая мысль и творящая чувство: и то, и другое ей чуждо уже потому, что она - вечная.
Включена в систему абсолютов окружающая нас Реальность реинкарнация единого бога, воплощение первичной материи. Ойкумена. Мир обитаемый. Мир существующий. Мир, обреченный существовать. Театральная сцена с классическим триединством пространства, времени, действия.
Три жука, плотно увешанные регалиями, называют Ойкуменой и считают единственно истинной реальностью свое собственное безвременье: незыблемый Звездный Круг с тремя его радиантами. *
Они, конечно, выдуманы. Но как доказать? "...герои романов. Написанных и ненаписанных." Никого уже не удивляет как бы нарочитая сюжетность европейской истории.
В судьбе каждого из смертных хватит материала на забавную новость или небольшую трагедию.
"Что ж, каждый выбрал меру и житье,
Полсотни игр у смерти выиграв подряд,. "
"...именно история нас погубит. Вряд ли части "спецназа" сумеют ограничить ее". Неведомый автор страшной сказочки решил посмотреть, что будет, если бросить обыкновенных - слабых и уязвимых, вечно сомневающихся человеков, только и умеющих, что чуточку мыслить, немножко мечтать и осторожно любить-ненавидеть, в поток событий, стремительность которого лежит за пределами их скудного воображения. Жуткий эксперимент, достойный то ли Единственного Бога, то ли равнодушной материи.
Континент пылал. Войны стали страшнее, когда, умирая, обреченный чувствовал, что за смертью уже ничего не последует *. Никогда. Мгновение игры подарило личности сознание своей исключительности - как раз за секунду, за час, за день до расплаты. Человек всегда был достаточно логичен, чтобы понять: его душа не нужна Богу, во всяком случае, не нужна такая, как она есть: с сомнениями, и страхами, и тягостными воспоминаниями, и бессмысленными надеждами, и повторами "кажется, что страдаем, а на самом деле невидимый Автор, морщась, вычеркивает целые главы жизни" - поэтому бессмертие - миф, даже если оно существует, и, кстати, ни один европеец не предложил позитивной концепции загробной жизни, хоть как-то выходящей за обывательские представления о молочных реках и ангелах, уныло пиликающих на антикварных струнных инструментах. На западе бессмертие всегда воспринимается, как потеря индивидуальности. Потому что индивидуальность это одна удивительная жизнь, одного уникального человека. Два полюса одной оси: смерть и антисмерть - страшное наказание, сразу и навсегда разрывающее связи человека и с теми, кого он любит, и с теми, кого он обречен ненавидеть, которое тоже лишает его личности. Собственно, уже греки считали: лучше быть рабом на земле, чем царем в царстве мертвых.
Слово "никогда" - одно из магических, понятий, ибо в нем заключен образ Вечности. Трагедия европейца в том, что значение этого потустороннего слова он неосознанно помнит каждый день его короткой жизни, обреченной нечто постичь, обозначить и умереть. Раньше времени встретившись с призраком смерти, сама жизнь превращается в призрак. Существование на грани небытия - плата за успехи бытия.
Иное дело - Восток, где цивилизация оказалась ориентированной не на изменения (иными словами, время и его производные), а на соответствие, закон, порядок, гармония - понятия, включенные в магическое слово "Дао". Взгляд европейца: на Востоке нет судьбы, нет смерти, нет истории. Так и для жителя Тибета трагедии Европы могут показаться хорошими, хотя и малоубедительными спектаклями.
Всемогущий творец подарил нам не только абсолютную смерть, не только картину мира, распахнутого в вечность, но еще и скорость смены картин. Он заставил реальность меняться но нескольку раз на глазах каждого поколения, причем переделке подвергались не только антураж, но и содержание жизни: восставали запрещенные чувства, прижился риск "не у спеты", "не понять", "не прожить", рушились незыблимые перспективы, объявлялись новые, неформальные логики.