«…обнажен священства и монашества» и передан в распоряжение Юстиц-коллегии. Последняя в 1732 году определила расстригу казнить смертью. Но как кончил Козыревский в действительности, осталось тайной.
— Все отребье мира! — торжествующе сказал Стругацкий. — Кому, как не тебе, написать об этом самом брате Игнатии? Сколько ты сапог стоптал на островах? Ты даже похож на Козыревского — длинный, к авантюрам склонный. Сколько раз советовал тебе Гиша связывать фантастику с тем, что ты уже видел. Сколько раз я тебе говорил, пиши про своих курильских богодулов…
— Я написал. И где теперь тираж «Великого Краббена»?
— Или про сахалинских бичей… Или про девиц на сайре…
— А где теперь тираж книги «Звездопад»?
— Или про путь в Апонию. — Он меня не слышал. — Ты же ходил по океану. Чуть-чуть не достал до острова Мальтуса. Свободно читаешь морские карты, таскаешь сорокакилограммовый рюкзак, умеешь разжечь костер под ливнем. И в рабочих у тебя ходили убивцы. Козыревский — это твой герой!
13
Розы вьющиеся, чайные, всех цветов.
Тропическая духота. Влажно сердце заходится.
Русская речь с неправильными оборотами. В Дурмени даже русские писатели хитро говорят. Что зря губами шлепать, скажи сразу: персик. Томительная национальная музыка. Нет никакой воды, пересохшая пыльная земля, чинара, взметнувшаяся в углу сада, как немой взрыв. Поэт после банкета — плохо мыслящий тростник, колеблемый алкоголем. И везде арыки — вода льется, звенит. И везде сухо и мертвенно или, наоборот, затоплено жизнью. Чайнички, пиалушки, желтые, как солнце, лепешки. У кого совесть чиста, у того и лицо прекрасно. Опять розы, лепестки, яркие маки, черешни в желтых и в красных ягодах, тутовник, фантастически запутанный — как колючая проволока, молнии без дождя, люди на полях, мелькающие серпы. Конечно, и кетмени мелькают те самые, что необходимы для возделывания высохших почв Марса. Простые полосатые халаты, кирзовые сапоги, скворцы, вороны.
Сова ухает.
Голос бухарского еврея.
Меймонда:Царице города Рея — Саидабегим! Предлагаю впредь перед каждым молением произносить мое имя, выпустить монеты с моим именем, платить мне налоги. В противном случае я силой опустошу, ограблю, сожгу, превращу в прах твой цветущий город. Великий султан Махмуд сын Себук Тегина Газнави!
Саидабегим(возмущенно}: Султан Махмуд ежегодно ходит на Индию, он решил теперь напасть на нас! (Помолчав, гордо): Пойдите и скажите султану Махмуду: в ту пору, когда был жив мой муж, я всегда опасалась нашествия султана Махмуда на город Рей. Но теперь, когда моего мужа нет в живых и господствовать приходится мне, я чувствую глубокое облегчение. Ведь если жестокий султан Махмуд нападет на мой город, я не сдамся, я прикажу драться. И последствия этой войны могут оказаться двоякими. Ведь одно войско обязательно потерпит поражение. Тогда, если победит мое войско, я заявлю на весь мир, что победила самого султана Махмуда, раньше победившего сто стран. Если же победит султан Махмуд, ему нечем будет похвастаться. Разве победа над женщиной приносит славу? Все только и скажут, пожав плечами: вот султан Махмуд победил женщину.
Синие горы, синее небо.
До Кабула от Дурмени ближе, чем до Хорезма.
Бухарский еврей Арон Шаломаева взял себе красивый псевдоним — Фидои. Но в писательский билет глупая секретарша, конечно, вписала — Фидон. Имя как бы еще сохранило философский оттенок, но приобрело туповатую азиатскую насмешку. Интересно, в Тель-Авиве, куда укрылся в конце концов Арон Шаломаев, указанная пьеса ставится под псевдонимом Фидои или Фидон?
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ
А поэта Ким Цын Сон в быту называли Владимиром Сергеевичем.
Он был крупный, круглоплечий, как сивуч. Широкое лицо, как в шрамах, в морщинах. В Южно-Сахалинске Владимир Сергеевич жил на улице Космонавта Поповича. Когда я появлялся в доме, Ким Цын Сон встречал меня словами: «Хозяин пришел!»
Но хозяином был он.
Я просто переводил стихи, которые мне нравились.
Стихи не могли не нравиться, потому что Ким Цын Сон был настоящий поэт.
Писал он по-корейски, вырос в Средней Азии, говорил на русском — Россия любит все перемешивать. Невозможно адекватно переложить на чужой язык графику иероглифа, ведь в самих его начертаниях скрыт особый смысл. Но можно передать интонацию.
Маленький краб, выбиваясь из сил,
тщетно старается к морю пробраться…
Горькая участь: зеленой волной
выброшен в камни, опутан травой,
брошен в песках -
задыхаться.
С четырех лет (родился он в 1918 году) без отца, с десяти — без матери.
Я узнал об этом уже после смерти Владимира Сергеевича — от Зои Иннокентьевны, его вдовы. Вырастила будущего поэта родная тетка. Учился в корейской школе, с четырнадцати лет начал зарабатывать на жизнь. В 1937 году разделил судьбу всех других дальневосточных советских корейцев. Сейчас мало кто помнит постановление СНК СССР, ЦК ВКП(б) от 21.08.37 за № 1428—326 «О выселении корейского населения пограничных районов Дальневосточного края в Среднюю Азию».
Окончив иностранное отделение Кзыл-ординского пединститута (как бы чудо произошло), Ким Цын Соне 1946 года жил в Ташкенте, дышал его сухим воздухом. Там же (второе чудо) издал первые книги. Там же был принят в Союз писателей СССР (чудо третье — по разнарядке). До 1953 года дальневосточные корейцы находились на положении спецпереселенцев, им запрещалось перемещаться по стране, они не имели гражданских прав. Только в 1955 году корейцам разрешили вернуться на Дальний Восток.
Как тогда я взволнован, о море!
Тридцать лет для тебя, что за срок?
Только вот…
Кожу сморщило время,
валуны превратило в песок…
В Южно-Сахалинске Владимир Сергеевич работал заместителем главного редактора корейской газеты «По ленинскому пути». В 1969 году по приказу первого секретаря Сахалинского обкома партии П.А.Леонова в приказном порядке была закрыта единственная на весь остров корейская школа. На партийном собрании Ким Цын Сон резонно заметил: «Если закрыли единственную корейскую школу, то кто в будущем будет читать единственную корейскую газету?»
Секретарю обкома эти слова страшно не понравились.
А тут еще в корейской газете по случаю празднования 20-летия со дня образования КНДР появилась редакционная статья, в которой говорилось, что Корея получила свободу благодаря своей народной армии. Ответственность за статью нес Ким Цын Сон, заместитель главного редактора. Естественно, его изгнали из редакции. «У меня на работе неприятности, — прислал он мне записку. — Меня освободили от должности. Не знаю, какую работу они мне предложат. Пока с 1 марта я в отпуске. И сейчас валяюсь дома. Не пишется».
Предложили ему место завхоза в столовой.
«Все мы живем работой, — позже писала его вдова. — В ней находим и радость, и боль. Гипертония, несправедливость, равнодушие сделали Владимира Сергеевича калекой в пятьдесят лет, не нужным никому, кроме близких. Ему назначили пенсию 49 руб, хотя он потерял все. Таким образом его не стало среди живых».
Какое-то время Ким Цын Сон работал завхозом и окружающие делали вид, что ничего особенного не произошло. Мне удавалось иногда напечатать переводы его стихов в журналах «Дальний Восток» (Хабаровск), «Байкал» (Улан-Удэ), «Сибирские огни» (Новосибирск), даже в софроновском «Огоньке», к огромному моему удивлению, прошли два стихотворения. «Геннадий Мартович! — писал Владимир Сергеевич, узнав, что книга моих стихов уничтожена. — Я, конечно, представляю Ваше настоящее состояние. Если Вам сейчас тяжело работать над переводами, оставьте их. Передайте кому-нибудь по Вашему усмотрению».
Я не оставил.
И горжусь этим.
«Хозяин пришел!»
Таинственная кухня. Таинственные корейские настойки.
Единственное, что незримо встало тогда между нами: читая свои стихи, Владимир Сергеевич уже только делал вид, что у него есть будущее. Он прекрасно знал, что будущего уже нет. И еще он прекрасно знал, что он поэт, но умрет завхозом столовой. Однажды, сильно поддав, Виль Озолин (поэт, тоже прошедший Сахалин) печально заметил: «В наше время, Гена, были поэты… Хоть ты умри, были… Уж какие-никакие, но Арины Родионовны над ними пели… А над нынешними — Пугачиха вопит…»
14
Обед.
Голоса.
Поэт Турсун(загадочно): В стране, погруженной во мрак, к власти придет черный дрозд…
Август Вулис(с недоумением — мне): Ты изучаешь маленькие языки, чтобы переводить маленьких поэтов? Зачем это тебе? Зачем изучать язык, который заканчивается за ближайшей калиткой?..
Азиз-ака(взволнованно): Выходит, что и Северный полюс совсем недалеко? Выходит, он в твоем огороде?..
Пиримкул Кадыров(Лиде): Вы действительно занимаетесь точными науками?..
Прозаик Шаир Усманходжаев(очищая лепешкой чашку): Бедняка не бей, не ругай — халат ему порви. Так он больше расстроится…
Арон Шаломаев(огорченно): В сорок лет саз в руки возьмешь — настраивать на том свете будешь… Я знаю…
Азиз-ака(представляя присутствующим вошедшего в столовую громадного человека с еще более громадной бритой головой): Дивитесь. Это один маленький писатель из горного района…
Евгений Березиков:Когда я говорю с Лениным…
На огромной запущенной даче писатель Евгений Березиков показал нам с Лидой законченные живописные полотна и просто отдельные наброски: тревожные мистические лица, как цветы, как странные ткани, прорастающие одно в другое («Я пишу сразу набело. Гуашь, масло. Вариантов не бывает. Как увидел, так написал».)
Фиолетовые звери наклонялись над пропастью.
Откуда все это?
Он объяснил: с начала 70-х чувствует воздействие некоей высшей силы, наяву встречается и разговаривает с Рейганом, с Горбачевым, с Черненко, с Рерихом. (Особенно Черненко меня потряс.) Перед смертью Леонида Ильича Брежнева увидел над Кремлем Ленина — грандиозного. «Никогда бы об этом никому не сказал, но в этом году получил разрешение свыше».