– О нет! – отвечала Лили спокойным голосом. – Я вовсе не о нем говорила. Он тоже будет, но я считаю его в числе джентльменов. Это Дик Бойс, сын мистера Бойса, ему только шестнадцать лет. Он-то и есть юноша.
– Кто же четвертый джентльмен?
– Доктор Крофтс, из Гествика. Надеюсь, Адольф, вы его полюбите. Мы все его считаем настоящим образцом мужчины.
– В таком случае я буду ненавидеть его, буду очень ревнивым!
И молодая чета пошла по песчаной дорожке, продолжая обмениваться выражениями нежной любви, ворковать, как пара голубков. Они удалились, а Бернард остался с Белл у живой изгороди, отделяющей сад от соседнего поля.
– Белл, – сказал он, – они, кажется, очень счастливы, не правда ли?
– Им теперь и надо быть счастливыми. Милая Лили! Я надеюсь, он будет добр к ней. Знаете ли, Бернард, хоть он вам и друг, но я очень, очень беспокоюсь за нее. Надо быть чрезвычайно доверчивой, чтобы положиться на человека, которого мы не совсем еще знаем.
– Это правда, но они будут жить хорошо. Лили будет счастлива.
– А он?
– Полагаю, что и он будет счастлив. Сначала он чувствовал себя немного стесненным насчет денег, но это все устроится.
– А если не устроится, ведь одна мысль об этом будет для нее пыткой.
– Нет, они будут жить хорошо, Лили должна приготовиться к скромному образу жизни и не рассчитывать на деньги, вот и все.
– Лили и не думает о деньгах. Вовсе не думает. Но если Кросби покажет ей, что она сделала его бедным человеком, Лили будет несчастна. Скажите, Бернард, не расточителен ли он?
Но Бернард нетерпеливо ждал минуты, чтобы начать речь о другом предмете, и потому не высказал здравое мнение относительно помолвки Лили, чего, конечно, можно было бы ожидать от него, если бы он находился в другом расположении духа.
– Нет, не скажу, – отвечал Бернард. – Но Белл…
– Не знаю, мы не могли поступить иначе, а притом, кажется, поступили опрометчиво. Если он сделает ее несчастной, Бернард, я не прощу вам никогда.
Говоря это, Белл нежно положила руку на плечо Бернарда, а мягкий тон ее голоса компенсировал резкость высказывания.
– Вы не должны со мной ссориться, Белл, что бы там ни случилось. Я и себе не позволю ссориться с вами.
– Ведь я шучу, – сказала Белл.
– Вы и я никогда не должны ссориться, по крайней мере, я не думаю, чтобы это могло быть. Я мог бы еще поссориться с кем-нибудь другим, но не с вами.
В голосе Бернарда было что-то особенное, легко, инстинктивно предупреждавшее Белл о намерении кузена. Белл не могла сказать себе в ту же минуту, что он намерен предложить ей свою руку теперь же на этом самом месте, но она угадывала, что в намерении его заключалась более чем одна нежность обыкновенной братской любви.
– Надеюсь, что мы никогда не поссоримся, – сказала она.
Говоря это, Белл старалась привести в порядок свои мысли, в ее уме составлялись предположения, на какого рода любовь рассчитывал Бернард, и решение, какого рода любовью можно отвечать ему.
– Белл, – сказал Бернард, – вы и я всегда были друзьями.
– Да, Бернард, всегда.
– Почему бы нам ни сделаться более чем друзьями?
Отдавая дань справедливости капитану Дейлу, я должен сказать, что его голос при этом вопросе звучал совершенно естественно и что сам капитан не проявлял ни малейших признаков волнения. Он решился объясняться в любви, и объяснялся как нельзя спокойнее. Спросив, он ожидал ответа. В этом отношении он поступил несколько круто, потому что хотя вопрос и выражен был словами, в которых нельзя ошибиться, но все же он далеко не был выражен с той полнотой, которую молодая леди при подобных обстоятельствах имела полное право ожидать.
Кузены сели на траву подле живой изгороди, они были на таком близком расстоянии друг от друга, что Бернард протянул руку и хотел взять руку кузины. Но Белл сложила ладони одна в другую, и Бернард ограничился тем, что обнял ее за талию.
– Я не совсем понимаю вас, Бернард, – отвечала девушка после минутной паузы.
– Почему бы нам ни быть более чем кузенами? Почему бы нам ни быть мужем и женой?
Теперь уже Белл не могла сказать, что не совсем понимает. Если требовался вопрос более ясный, то Бернард Дейл высказал его как нельзя яснее. Почему бы нам ни быть мужем и женой? Мало найдется людей, у которых было бы достаточно смелости предложить подобное так решительно.
– Ах, Бернард! Вы изумили меня.
– Но, надеюсь, Белл, я не оскорбил вас. Я долго думал об этом, но знаю, что мое обращение с вами не могло обнаружить моих чувств. Не в моем характере постоянно улыбаться и говорить нежности, подобно Кросби. Несмотря на это я люблю вас искренно. Я искал себе жену и думал, что если вы примете мое предложение, то сделаете меня весьма счастливым.
Бернард ничего не сказал о своем дяде и восьмистах фунтах годового дохода, но приготовился сделать это, как только представится удобный случай. Он был того мнения, что восемьсот фунтов стерлингов и хорошее расположение богатого человека должны служить сильным побуждением к супружеству, побуждением даже к любви. Бернард нисколько не сомневался, что его кузина будет смотреть на этот предмет с той же точки зрения.
– Вы очень добры ко мне, больше чем добры. Я знаю это. Но Бернард! Я никак этого не ожидала.
– Дайте же мне ответ, Белл! Или, может быть, вам нужно время подумать, переговорить с матерью. В таком случае вы дадите мне ответ завтра.
– Мне кажется, я должна вам ответить теперь же.
– Только не отказать, Белл. Прежде чем сделать это, подумайте хорошенько. Я должен сказать, что этого брака желает наш дядя и что он устраняет всякое затруднение, которое могло бы встретиться насчет денег.
– О деньгах я не думаю.
– Однако, говоря о Лили, вы сами заметили, что надо быть благоразумными. В нашей женитьбе все будет превосходно устроено. Дядя обещал сейчас же назначить нам…
– Остановитесь, Бернард. Не позволяйте себе думать, что какое-нибудь предложение со стороны дяди поможет вам купить… Нам нет никакой надобности говорить о деньгах.
– Я хотел только познакомить вас с фактами этого дела, как они есть. Что касается нашего дяди, то я не могу не думать, что вы будете рады знать, если он на вашей стороне.
– Да, я была бы рада знать, что он на моей стороне, если бы намеревалась… Впрочем, желания моего дяди не могут иметь влияния на мою решимость. Дело в том, Бернард…
– В чем же? Скажите, милая Белл.
– Я всегда считала вас за брата и любила как брата.
– Но эту любовь можно изменить.
– Нет, я не думаю, Бернард, я пойду дальше и скажу вам решительно, ее нельзя изменить. Я знаю себя достаточно хорошо, чтобы сказать это с уверенностью. Этого быть не может.
– Вы хотите сказать, что не можете полюбить меня?
– Такою любовью, какою бы вы желали. Я люблю вас искренно, совершенно искренно. Я готова явиться к вам с утешением во всякой горести, как явилась бы к брату.
– Неужели же, Белл, в этом только и должна заключаться вся ваша любовь?
– Разве этого недостаточно, разве эта любовь не имеет своей прелести? Не считайте меня, Бернард, неблагодарною или гордою. Я знаю хорошо, что вы предлагаете мне гораздо более, чем я заслуживаю. Всякая другая девушка гордилась бы таким предложением. Но милый Бернард…
– Белл, прежде чем вы дадите мне окончательный ответ, подумайте об этом, переговорите с вашей матерью. Конечно, вы не были готовы, и я не смею ожидать, чтобы вы обещали мне так много без минутного размышления.
– Я не была готова и потому не отвечала вам, как следовало бы. Но так как в объяснении нашем мы зашли довольно далеко, то я не могу позволить себе оставить вас в безызвестности. Нет никакой надобности с моей стороны заставлять вас ждать. В этом деле я знаю свое сердце. Милый Бернард, предложение ваше не может быть принято.
Белл говорила тихо, таким тоном, в котором чувствовалась умоляющая покорность, но несмотря на это тон ее давал понять кузену, что она говорила решительно, и на эту решительность повлиять было бы трудно. Да и то сказать, разве Белл не принадлежала к фамилии Дейлов? Случалось ли, чтобы Дейлы меняли когда-нибудь свое намерение? Бернард некоторое время сидел подле кузины молча. Белл тоже, объявив свое решение, воздерживалась от дальнейших слов. В течение нескольких минут они не сказали ни слова, глядя на живую изгородь и скрывавшийся за ней ров. Белл сохраняла прежнее свое положение, держа на коленях ладони, сложенные одна в другую. Бернард склонился набок, подперев рукой голову, его лицо, хотя и было обращено к кузине, но глаза пристально смотрели в траву. В течение этого времени он, однако же, не оставался праздным. Ответ кузины хоть и огорчил его, но не нанес удара, который бы решительно поразил его и отнял всякую способность мышления. Ему казалось, что он в жизни не испытывал еще такого огорчения. Умеренное желание приобрести предмет сделалось в нем сильнее, когда ему отказали в приобретении. Впрочем, он был в состоянии рассматривать в настоящем свете свое положение и судить о возможных шансах, если будет снова просить руки кузины, и о выгоде, если немедленно оставит это стремление.
– Я не хочу быть настойчивым, Белл, но могу ли я спросить: если тут оказывается предпочтение…
– Тут нет никакого предпочтения, – отвечала Белл.
И они снова минуты на две оставались безмолвными.
– Дядя мой будет очень сожалеть об этом, – сказал Бернард.
– Если только в этом дело, – возразила Белл, – то, право, я не вижу причины, чтобы нам беспокоиться. Он не имеет и не может иметь ни малейшего права располагать нашими сердцами.
– В ваших словах, Белл, я слышу насмешку.
– Милый Бернард, нет никакой насмешки. Я не думала насмехаться.
– Мне не нужно говорить о собственной печали. Вам не понять, до какой степени она глубока. Зачем бы стал я подвергать себя такому огорчению, если бы тут не участвовало мое сердце? Но я перенесу его, если должен перенести…
И Бернард снова замолчал, посмотрев на кузину.