– Это скоро пройдет, – сказала Белл.
– Я перенесу его без ропота. Но что касается чувств моего дяди, то я должен говорить откровенно, а вы, мне кажется, должны выслушать без равнодушия. Он всегда был добр к нам обоим и любит нас обоих более всех других живых созданий. Поэтому неудивительно, что он желал нашего брака, и не будет удивительно, если ваш отказ станет для него сильным ударом.
– Мне будет жаль, очень жаль.
– Я тоже стану сожалеть. Теперь я говорю о нем. Наш брак являлся его искренним желанием, а так как желаний у него очень немного, то он был постоянен в тех из них, которые выражал. Когда он узнает об этом, то изменит свое отношение к нам.
– В таком случае он будет несправедлив.
– Нет, он не захочет быть несправедливым. Он всегда был справедливым человеком. Но он будет несчастлив, и несчастье его, я боюсь, отразится на других. Милая Белл, нельзя ли вопрос этот оставить на некоторое время неразрешенным? Вы увидите, что я не воспользуюсь вашим добродушием. Я не буду больше беспокоить вас, например, в течение недель двух или до отъезда Кросби.
– Нет, нет и нет, – сказала Белл.
– Зачем вы так щедры на эти нет? В такой отсрочке не может быть ни малейшей опасности. Я не буду вас принуждать, вы можете этим заставить дядю думать, что потребовали времени на размышление.
– Есть вещи, Бернард, на которые следует отвечать немедленно. Сомневаясь в самой себе, я позволила бы вам убедить меня. Но я не сомневаюсь в себе, и с моей стороны было бы несправедливо оставлять вас в недоумении. Милый, дорогой Бернард, этого быть не может, а как этого не может быть, то вы как брат мой поверите мне, что я говорю откровенно. Этого быть не может.
В то время, когда Белл произнесла последний приговор, вблизи послышались шаги Лили и ее жениха. Бернард и Белл понимали, что разговор их должен прекратиться. Ни тот, ни другая не знали, как им подняться и оставить это место, а между тем каждый чувствовал, что более ничего не может быть сказано.
– Видели ли вы что-нибудь милее, очаровательнее и романтичнее? – сказала Лили, остановившись перед ними и глядя на них. – И они оставались тут во все время, пока мы гуляли и рассуждали о житейских делах. Знаешь ли, Белл, Адольфу кажется, что в Лондоне нам нельзя будет держать поросят. Это меня огорчает.
– Конечно, очень жаль, – сказал Кросби, – тем более что Лили, по-видимому, хорошо знает эту сферу домашнего хозяйства.
– Разумеется, знаю. Недаром же я провела всю жизнь в деревне. Ах, Бернард, как бы я желала, чтобы вы скатились в ров. Оставайтесь в этой позе, и мы поможем вам скатиться.
При этом Бернард встал, встала и Белл, и все четверо отправились пить чай.
Глава IX. Собрание у мистрис Дейл
Следующий день был днем собрания. Накануне этого дня вечером между Белл и ее кузеном ни слова больше не было сказано, по крайней мере, не было сказано слова, имевшего какое-нибудь значение, и, когда Кросби предложил своему другу на другое утро сходить в Малый дом и посмотреть, как идут приготовления, Бернард отказался.
– Ты забыл, мой любезный друг, что я не влюблен, как ты, – сказал он.
– А я так думал, что ты тоже влюблен, – заметил Кросби.
– Нет, по крайней мере, не так влюблен, как ты. Тебе как жениху позволят делать все: взбивать крем, настраивать фортепиано, если ты умеешь. А я только думаю еще быть женихом, замышляю вступить в брак по расчету, чтобы угодить дяде, в брак, который ни под каким видом не должен заключать в себе стеснительных условий. Твое положение совершенно противоположно моему.
Говоря все это, капитан Дейл, без всякого сомнения, лгал, и если фальшь можно извинить человеку в каком-нибудь положении, то она вполне была извинительна Бернарду при том положении, в котором он находился. Поэтому Кросби отправился в Малый дом один.
– Дейл не хотел идти со мной, – сказал он в разговоре с обитательницами Малого дома. – Вероятно, он готовится к танцам на лужайке.
– Надеюсь, он будет здесь вечером, – сказала мистрис Дейл.
Белл не сказала ни слова. Она решила для себя, что при существующих обстоятельствах для ее кузена было необходимо, чтобы его предложение и ее ответ оставались для всех тайной. Она догадывалась, почему Бернард не пришел со своим другом из Большого дома, но ни слова не сказала о своей догадке. Лили посмотрела на нее, но посмотрела молча, что касается мистрис Дейл, то она не обратила ни малейшего внимания на это обстоятельство. Таким образом проведено было вместе несколько часов без дальнейшего упоминания о Бернарде Деле, особенно со стороны Лили и Кросби: они вовсе не замечали его отсутствия.
Мистрис Имс с сыном и дочерью приехали первыми.
– Ах как мило, что вы приехали рано, – произнесла Лили, стараясь сказать что-нибудь любезное и приятное, но, в сущности, употребив ту форму изъявления радушия, которая для моего слуха всегда звучит как-то особенно неприятно. «Десятью минутами раньше назначенного времени, а я думала, что вы приедете по крайней мере тридцатью минутами позже!» Так всегда толковал я себе слова, которыми меня благодарили за ранний приезд. Мистрис Имс была добрая, болезненная, невзыскательная женщина, принимавшая всякого рода любезности за искреннее приветствие. Впрочем, и Лили, со своей стороны, ничего больше не думала выразить, кроме любезности.
– Да, мы приехали рано, – сказала мистрис Имс. – Собственно, потому, что Мэри думала зайти в вашу комнату и поправить прическу.
– И прекрасно, – сказала Лили, взяв Мэри за руку.
– К тому же я знала, что мы вам не помешаем. Джонни может выйти в сад, если там нужно что-нибудь сделать.
– Если ему больше нравится остаться с нами, нам очень приятно, – сказала мистрис Дейл. – А если он находит нас скучными…
Джонни Имс пробормотал, что ему очень хорошо и в гостиной, и вслед за тем занял ближайшее кресло. Он пожал Лили руку, стараясь произнести коротенькую речь, нарочно приготовленную им на этот случай. «Я должен поздравить вас, Лили, и от всего сердца выразить надежду, что вы будете счастливы». Слова были довольно просты и вместе с тем выразительны, но бедному молодому человеку не довелось их высказать. Как только слово «поздравляю» достигло слуха Лили, она все поняла – и чистосердечие преднамеренной речи, и причину, почему ничего этого не следовало произносить.
– Благодарю вас, Джон, – сказала она, – я надеюсь чаще видеться с вами в Лондоне. Там так приятно иметь вблизи себя старого гествикского друга.
Лили говорила своим голосом и лучше Джонни умела сдерживать биение своего сердца, но и ей при этом случае трудно было вполне владеть своими чувствами. Молодой человек полюбил ее чистосердечно и истинно, продолжал любить ее, выражая свою искреннюю любовь глубокой грустью и сожалением о том, что лишился ее. Скажите, где найдется девушка, которая не будет сочувствовать такой любви и такой грусти, если то и это будут так явно проявляться потому, что не могут скрыть себя, если станут так определенно высказываться против воли того, кто испытывает эти чувства?
Вскоре после Имсов явилась старушка мистрис Харп, коттедж которой находился в несколько шагах от Малого дома. Она всегда называла мистрис Дейл «моя милая», любила ее дочерей, как собственных. Когда ей объявили о предстоящем замужестве Лили, она с удивлением всплеснула руками, она все еще считала Лили за ребенка, и в одном из уголков ее комода все еще хранились остатки сахарных конфет, купленных для Лили.
– Он лондонец? Хорошо, хорошо. Лучше было бы ему жить в провинции. Восемьсот фунтов в год, моя милая? – говорила она, обращаясь к мистрис Дейл. – Это звучит здесь очень приятно, потому что мы все такие бедные. Но я полагаю, что восемьсот фунтов в год не очень много для того, чтобы жить в Лондоне?
– Я думаю, и сквайр придет, не правда ли? – спросила мистрис Харп, располагаясь на софе подле мистрис Дейл.
– Да, он будет здесь скоро, если, впрочем, не передумает. Ведь вы знаете, он со мной не церемонится.
– Передумает! Знавали ли вы, чтобы Кристофер Дейл когда-нибудь менял намерение?
– Конечно, мистрис Харп, он верен своему слову.
– Да так верен, что если обещал дать кому-нибудь пенни, то непременно даст, а если обещал отнять фунт стерлингов, то отнимет, хотя бы это заняло у него несколько лет. Вы знаете, он намерен выгнать меня из моего коттеджа.
– Не может быть, мистрис Харп!
– Да, моя милая, Джолиф приходил объявить мне (Джолиф, надо сказать, был управляющий сквайра), что если мне не нравится коттедж в нынешнем его виде, то я могу оставить его, и что сквайр за переделки потребует плату за наем вдвойне. А я только и просила покрасить немного на кухне, где дерево сделалось так черно, как его шляпа.
– Я думаю, он понял, что вы хотели окрасить изнутри.
– Как же я могу сделать это, моя милая, при ста сорока фунтах в год на все про все? Ведь я должна жить! А он имеет мастеровых при себе каждый день круглый год! И не совестно ли присылать мне такое предложение, мне, которая прожила в здешнем приходе пятьдесят лет? А вот и он.
И мистрис Харп при входе сквайра величественно поднялась со своего места.
Вместе со сквайром вошли мистер и мистрис Бойс из дома приходского священника с юношей Диком Бойсом и двумя девочками Бойсами четырнадцати– и пятнадцатилетнего возраста. Мистрис Дейл, с обычным при таких случаях видом радушия и упрека, спросила, почему не пришли Джейн и Чарльз, Флоренс и Бесси. (Бойс имел огромную семью.) Мистрис Бойс отвечала на это, что они и без того уже нахлынули на Малый дом, как лавина.
– А где же… молодые люди? – спросила Лили, принимая вид притворного удивления.
– Они будут часа через два или три, – сказал сквайр. – Оба они одеты были к обеду, как мне казалось, очень щегольски, но для такого торжественного случая посчитали необходимым одеться еще наряднее. Как поживаете, мистрис Харп? Надеюсь, в добром здравии? Ревматизма нет, э?
Эти вопросы сквайр произносил очень громко, почти в самое ухо мистрис Харп. Мистрис Харп, правда, была немного крепка на ухо, но очень немного, и терпеть не могла, чтобы ее считали глухою. Не любила она также, чтобы ее считали страждущею ревматизмом. Сквайр это знал, и потому приветствие его было далеко не любезно.