[31], близ которого расположен был замок Курси. Говоря сущую правду, мистер Кросби находился в самых дружественных отношениях с дочерями графини Де Курси, Маргериттой и Александриной, особенно с последней, хотя, сказав это, я не хотел бы, чтобы читатели допустили предположение, что между молодыми людьми существовали чувства более нежные, чем обыкновенная дружба.
В то утро Кросби не сказал ни слова о полученном письме, но в течение дня, а может, и в то время, когда размышлял об этом предмете, ложась спать, он решился воспользоваться приглашением леди Де Курси. Ему приятно было бы увидеться с Гейзби, провести несколько дней под одной кровлей с великой мастерицей высокого искусства светской жизни, леди Дамбелло, и наконец возобновить дружеские отношения с дочерями графини – Маргериттой и Александриной. Если бы он чувствовал, что при нынешних его отношениях с Лили приличие требовало, чтобы он оставался при ней до конца своих каникул, Кросби, без всякой борьбы с самим собой, мог бы навсегда бросить этих Де Курси. Но Кросби сказал себе, что сейчас было бы очень благоразумно удалиться от Лили, или, может быть, думал, что Лили осталась бы довольна, если бы он удалился от нее. Кросби вовсе не требовалось приучать ее к мысли, что они не должны жить, любуясь друг другом в течение тех нескольких месяцев, а может, и нескольких лет, которые должны пройти до счастливого дня бракосочетания. Не должен был он также позволять ей думать, что все удовольствия или занятия в его или ее жизни должны непременно находиться во взаимосвязи с удовольствиями и занятиями дражайшей половины. В этом роде и довольно логично рассуждал мистер Кросби по поводу полученного письма и наконец пришел к выводу, что можно отправиться в замок Курси и насладиться прекрасным блеском светского общества, которое там соберется. Спокойствие, а вместе с ним и скука своего собственного камина находились от него не за горами!
– Я думаю, сэр, в среду проститься с вами, – сказал Кросби сквайру в воскресенье поутру за завтраком.
– В среду проститься с нами! – с изумлением сказал сквайр, державшийся старинного понятия, что жених и невеста не должны разлучаться друг с другом до тех пор, пока позволяют обстоятельства. – Не случилось ли чего-нибудь?
– О нет! Но, сами знаете, всему бывает конец, до возвращения в Лондон мне необходимо сделать один или два визита, и потому я думаю уехать отсюда в среду. Я пробыл здесь до крайней возможности.
– Куда же ты отправишься? – спросил Бернард.
– Очень недалеко – в соседний округ, в замок Курси.
После этого ответа за завтраком не было больше и помину об отъезде Кросби.
Три джентльмена из Большого дома имели обыкновение в воскресные дни перед обедней отправляться на лужайку, принадлежавшую Малому дому, так и в это воскресенье они вместе пришли на лужайку, где Лили и Белл уже ждали их. При этих случаях они оставались на лужайке несколько минут в ожидании, когда мистрис Дейл пригласит их пройти через ее дом в церковь; так это было и в нынешнем случае. Приходя на лужайку, сквайр обыкновенно становился посредине ее и любовался окружавшими его кустарниками, цветами и фруктовыми деревьями. Он никогда не забывал, что все это – его собственность, и пользовался случаем осмотреть ее, ведь в другие дни ему редко доводилось заглядывать в этот уголок. Мистрис Дейл, надевая свою шляпку и посматривая из окна, полагала, что угадывает происходившее в это время в душе сквайра, и глубоко сожалела, что обстоятельства принуждали ее быть обязанной ему за такое вспомоществование. В сущности же, она совсем не знала, о чем думал сквайр в эти минуты. «Это все мое, – говорил он про себя, осматривая всю местность перед Малым домом. – Как я доволен, что они могут этим пользоваться. Она вдова моего родного брата, пусть же владеет всем этим, я рад, душевно рад».
Мне кажется, что, если бы эти две личности лучше знали сердце и душу друг друга, они, право, больше бы любили друг друга.
Кросби объявил Лили свое намерение.
– В среду! – сказала она и, бедняжка, побледнела от душевного волнения при этом известии.
Он объявил ей без всякого предупреждения, не думая, вероятно, что подобное объявление подействует на нее так сильно.
– Непременно. Я уже написал леди Де Курси и назначил среду. Нельзя же мне прервать знакомство и, может быть…
– Ах нет, Адольф! Неужели вы думаете, что я сержусь на вас?.. Нисколько. Только это так неожиданно, не правда ли?
– Я пробыл здесь уже более шести недель.
– Да, вы были очень добры. Как быстро пролетели эти шесть недель! Какая огромная перемена произошла в это время со мной! Не знаю, так ли она заметна для вас, как для меня, я перестала быть куколкой и начала становиться бабочкой.
– Но, Лили, пожалуйста, не будьте бабочкой, когда выйдете замуж.
– Нет, вы меня не поняли. Я хотела сказать, что мое действительное положение в жизни открылось для меня только тогда, когда я познакомилась с вами и узнала, что вы меня полюбили. Однако нас зовет мама, мы должны идти в церковь. Так в среду уезжаете?! Значит, осталось только три дня!
– Только три дня!
– Когда же мы опять увидимся? – спросила Лили, подходя к церковной ограде.
– О, как трудно на это ответить! Надо спросить председателя наших комитетов, когда он опять отправит меня в отпуск.
После этого ничего больше не было сказано. Кросби и Лили вошли в церковь вслед за сквайром и вместе с другими расположились на фамильных скамьях. Сквайр сел отдельно от других, в уголок, который он занимал после смерти своего отца и оттуда делал возгласы громко и внятно – так громко и так внятно, что в этом отношении с ним никоим образом не мог сравняться приходский дьячок, несмотря на все усилия.
– Нашему сквайру хочется быть и сквайром, и священником, и дьячком, и всем чем угодно. Да, пожалуй, он и будет, – говаривал бедный дьячок, жалуясь на притеснения, которые испытывал со стороны сквайра.
Если молитвы Лили и были прерываемы ее новой печалью, то, мне кажется, ей можно простить эту вину. Она знала очень хорошо, что Кросби не намерен больше оставаться в Оллингтоне. Она не хуже Кросби знала день, когда кончался его отпуск, и час, когда ему следовало явиться на службу. Она приучила себя к мысли, что ему нельзя оставаться в Оллингтоне до конца отпуска, и теперь испытывала то неприятное чувство, которое испытывает ученик, когда совершенно неожиданно объявят ему, что последняя неделя его каникул должна быть отнята у него. Печаль Лили была бы гораздо легче, если бы она заранее знала о дне разлуки. Она не винила своего жениха. Она даже не допускала мысли, что Кросби должен оставаться при ней до конца отпуска. Она не позволяла себе предположения, что Кросби в состоянии сделать что-нибудь для нее неприятное. А между тем она чувствовала свою потерю и, становясь на колена во время молитв своих, не раз отирала невольно вытекавшую слезу.
Кросби тоже думал о своем отъезде, причем гораздо более, чем следовало бы в то время, когда мистер Бойс произносил проповедь.
– Как легко слушать и понимать его, – отзывалась обыкновенно мистрис Харп о преемнике своего мужа, – он никого не затрудняет своими доводами.
Кросби, быть может, находил гораздо больше затруднений, чем мистрис Харп, и, вероятно, углубился бы в размышления, если бы доводы были глубокомысленнее. Необходимость слушать человека, который говорит обыкновенные вещи, оказывается иногда весьма тяжелой. В нынешнем случае Кросби вовсе не обращал внимания на эту необходимость и вполне предался размышлениям о том, как лучше объясниться ему с Лили до своего отъезда. Он хорошо припоминал некоторые слова, сказанные в ранний период своей любви, слова, которыми выражалось его намерение не откладывать надолго день свадьбы. Он припоминал также, как очаровательно убеждала его Лили не торопиться. И теперь он должен был отречься от того, что было сказано тогда. Он должен был отказаться от своих собственных доводов и объявить Лили, что ему желательнее отложить день свадьбы на неопределенное время. Это такая задача, которая, по моему мнению, всегда должна быть крайне неприятна для человека, давшего слово жениться.
«Сегодня же решу это дело», – сказал Кросби про себя, когда по окончании проповеди мистера Бойса склонил лицо к ладоням в знак выражения благодарности.
Так как оставалось только три дня, то, разумеется, ему необходимо было решить это дело безотлагательно. Лили не имела состояния, и потому не вправе была сетовать на продолжительность отсрочки дня свадьбы. Это было у него главным аргументом. Но он часто говорил себе, что Лили имела бы полное право сетовать, если б оставалась хотя на день в неведении по этому вопросу. И зачем он так опрометчиво произнес эти слова и поставил себя в затруднительное положение, поступил совершенно как школьник или как Джонни Имс? Каким он был глупцом, если не помнил себя, послушался велений сердца, не посоветовавшись с холодным рассудком, если забыл при этом случае все то, что следовало бы сделать Адольфу Кросби! И потом вдруг мелькнула мысль, что действительно ли еще его можно назвать глупцом. Подавая руку Лили при выходе из церкви, он при этой мысли пожал плечами. «Теперь уж это слишком поздно», – сказал он про себя и, обратившись к Лили, сказал ей несколько приятных слов. Адольф Кросби был умный человек, но он желал бы быть и честным человеком, если бы искушения к обману не оказались для него слишком велики.
– Лили, – сказал он, – после завтрака не хотите ли прогуляться со мной по полям?
Прогуляться с ним по полям! Разумеется, она хотела. Ведь оставалось только три дня, так неужели же она не согласилась бы отдать ему все минуты этого времени, если бы только он пожелал воспользоваться ими? После обедни они завтракали в Малом доме. Мистрис Дейл обещала присоединиться к обществу обедающих за столом сквайра. Сквайр не имел привычки завтракать, оправдывая это тем, что завтрак сам по себе вещь весьма дурная. «Однако в своем доме он завтракает, – говорила впоследствии мистрис Дейл в разговоре о сквайре со своей дочерью Белл. – Я часто видела, как он выпивал бокальчик хереса