– Действительно, нам пора ехать, – сказала Белл, – а то наши лошади застоялись.
Причина была уважительной, и гости распрощались.
– Вы, Джонни, верно, еще побываете у нас перед отъездом в Лондон? – спросила Лили, когда молодой человек вышел на улицу с намерением помочь Лили сесть на лошадь, но железная воля мистера Кросби заставила его отступить и, стоя поодаль, ответить:
– Да, побываю, перед отъездом. До свидания.
– До свидания, Джон, – сказала Белл.
– До свидания, Имс, – сказал капитан Дейл.
Кросби, садясь в седло, слегка кивнул головой, но его соперник не хотел обратить на это ни малейшего внимания.
«Так или иначе, но я вызову его на дуэль», – говорил Имс про себя, возвращаясь по коридору в дом своей матери.
В свою очередь Кросби, вставляя ноги в стремена, чувствовал, что молодой человек не нравился ему все более и более. Чудовищно было бы полагать, что к этому чувству примешивалась ревность, а между тем он очень сильно не любил Имса и даже рассердился на Лили за то, что она пригласила его побывать в Оллингтоне. «Я должен положить конец всему этому», – думал Кросби, молча выезжая из города.
– Вы не должны проявлять такой снобизм по отношению к моим друзьям, – сказала Лили, улыбаясь, но в то же время ее тон показывал, что она говорит серьезно.
В это время они были уже за городом, а Кросби не сказал почти ни слова с тех пор, как они оставили дом мистрис Имс. Они находились теперь на большой дороге, Белл и Бернард ехали впереди.
– Я никогда не был снобом, – сказал Кросби с некоторым раздражением. – По крайней мере, в отношении к тем, кто того не заслуживал.
– А я разве заслужила это?
– Перестаньте, Лили, я никогда еще не проявлял и не думаю проявлять снобизм по отношению к вам. Но не обвиняйте меня, если я не был любезен с вашими друзьями. Во-первых, я бываю любезен со всеми, насколько позволяет мне мой характер, а во-вторых…
– Что же, во-вторых?..
– Я не совсем уверен, что вы действуете благоразумно, поощряя теперь дружбу этого молодого человека.
– Вы хотите сказать, что я действую весьма неблагоразумно?
– Нет, милая Лили, я совсем не то хочу сказать. Если бы я думал так, я бы откровенно вам сказал. Я говорю то, что думаю. Полагаю, нет никакого сомнения, что этот молодой человек питает к вам нечто вроде романтической любви, – нелепый род любви, в которой не думаю, чтобы он мог надеяться на взаимность, но мысль о которой придает некоторую прелесть его жизни. Когда он встретит молодую женщину, способную быть его женой, он забудет об этой любви, но до той поры будет считать себя отчаянно влюбленным. Притом же такой молодой человек, как Джон Имс, весьма способен всюду и всем рассказывать о своих фантазиях.
– Сейчас я не думаю, чтобы он решился упомянуть мое имя перед кем бы то ни было.
– Но, Лили, вы, может быть, согласитесь со мной, что я более вашего знаю молодых людей.
– Да, без сомнения.
– И я могу уверить вас, что они вообще имеют большую склонность свободно упоминать имена девушек, в которых они воображают, что влюблены. Не удивляйтесь, если я вам скажу, что мне не хотелось бы, чтобы какой-нибудь мужчина свободно упоминал ваше имя вместе со своим.
После этих слов Лили минуты две оставалась безмолвной. Она чувствовала, что к ней проявлена несправедливость, и ей было неприятно это, но она не знала, в чем именно заключалась несправедливость. Она была весьма сильно обязана Кросби. Во многом ей следовало соглашаться с ним – и она старалась соглашаться даже более, чем требовал ее долг. Но все же она была убеждена, что уступать ему безусловно во всем – это не всегда хорошо. Она желала думать, по возможности, так, как думал он, но не могла сказать, что соглашалась с ним, когда их убеждения расходились. Джон Имс был старый друг, которого она не могла оставить, и потому считала необходимым заявить об этом теперь же.
– Послушайте, Адольф…
– Что вы хотите сказать, милая Лили?
– Вы, верно, не захотите, чтобы я сделалась совершенно равнодушной, даже холодною к такому старинному другу, как Джон Имс? Я знала его всю жизнь, и мы все как нельзя более уважаем это семейство. Его отец был самым искренним, задушевным другом моего дяди.
– Мне кажется, Лили, вы должны понимать, что я думаю. Я вовсе не хочу, чтобы вы рассорились с вашими друзьями, как не хочу и того, чтобы вы были к ним совершенно холодны. Вам только не следует делать особых и настойчивых приглашений этому молодому человеку побывать у вас перед отъездом в Лондон и потом навещать вас, когда вы сами будете в Лондоне. Вы сами говорили мне, что он питает к вам какую-то романтическую любовь и что он в отчаянии, ведь вы не влюблены в него. Все это, конечно, пустяки, но, мне кажется, что при таких обстоятельствах вам всего лучше… оставить его.
Лили снова замолчала. Вот, чем обернулись эти три последних дня – время, когда она намеревалась быть счастливой, но более всего на свете старалась доставить счастье в особенности ему. Она никоим образом не хотела отвечать ему на это резкими словами и тем более питать недовольство, а между тем сознавала, что он был несправедлив, и в этом сознании с трудом могла принудить себя перенести обиду. Такова была натура у всех Дейлов. Не надо, конечно, забывать при этом, что весьма многие, которые в состоянии обречь себя на великие жертвы, не могут принудить себя терпеть незначительные обиды. Лили могла уступить своему жениху во всем, лишь бы только доставить ему удовольствие, но не могла позволить считать себя неправой, когда была вполне убеждена, что права.
– Я пригласила его теперь, и он должен приехать, – сказала она.
– Но на будущее время, пожалуйста, не приглашайте.
– Конечно, Адольф, особенно после того, что вы сказали мне. Без всякого сомнения, я вполне понимаю…
– Что же вы понимаете, Лили?
Но Лили молчала, она боялась высказать свою мысль, боялась сказать что-нибудь обидное для Кросби.
– Адольф, не принуждайте меня объяснять. Я буду делать все, что вы потребуете.
– Вы хотели сказать, что когда окажетесь в моем доме хозяйкой, то, конечно, не станете приглашать к себе своих друзей. Скажите, Лили, справедливо ли это?
– Что бы я ни хотела сказать, я этого не сказала. И на самом деле даже не подразумевала. Но пожалуйста, Адольф, оставим это. Вы знаете, мы проводим последние дни, зачем же тратить их на разговоры о предметах неприятных? Я одно вам скажу, что Джонни Имс для меня ничего не значит, решительно ничего. Да и может ли кто другой занимать меня, когда я думаю только о вас?
Но даже и эти слова не могли сейчас же произвести в Кросби приятное расположение духа. Если бы Лили уступила ему и призналась, что он прав, он тотчас же сделался бы таким приятным и радостным, как майское солнышко. Но Лили этого не сделала. Она не высказала своих доводов, собственно, потому, что не хотела больше испытывать досады, и объявила намерение видеться с Имсом в обещанный визит. Кросби желал, чтобы Лили признала себя неправой, желал насладиться возможностью простить ее. Но Лили принадлежала к числу таких женщин, которые не находят большого удовольствия в том, чтобы быть прощенными и, мало того, не видят особенной необходимости получать прощение. Поэтому они продолжали ехать, если не совсем молча, то без всякого воодушевления и удовольствия в разговоре. Был понедельник и уже далеко за полдень, а Кросби уезжал в среду утром. Ну, что если эти три дня будут омрачаться такими грозовыми тучами!
Бернард Дейл ни словом не обмолвился с ехавшей рядом с ним кузиной. Он почти ничего не говорил с ней с тех пор, как Кросби и Лили прервали их приватный разговор, когда они сидели у живой изгороди на берегу оврага. Он несколько раз танцевал с ней на вечере мистрис Дейл и, по-видимому, без всякого затруднения разговаривал с ней о самых обыкновенных предметах. Вот поэтому Белл думала, что дело совсем кончено, и она была благодарна кузену, решив забыть об этой встрече, об этом объяснении, как будто их никогда не было. Никому, даже своей матери, она не хотела говорить об этом. На подобное молчание она обрекала себя, собственно, для него, думая, что такой поступок с ее стороны будет для него приятен. Но теперь, когда они ехали вместе, далеко впереди от Кросби и Лили, Бернард возобновил свое объяснение.
– Белл, – сказал он. – Могу ли я еще надеяться?
– На что надеяться, Бернард?..
– Скажите, неужели простой ответ можно принять за решительный приговор в таком деле? Там, где мужчина действительно заинтересован в решении, я уверен, он не удовлетворится подобным ответом.
– Если этот ответ дан честно и правдиво…
– О, без всякого сомнения. Я вовсе не допускаю лицемерия или обмана с вашей стороны, когда вы не позволили мне признаваться вам в чувствах.
– Бернард, я никогда не запрещала вам такого.
– Но было что-то очень похожее. Впрочем, я нисколько не сомневаюсь, что вы поступили верно. Однако, Белл, зачем оставлять всё так? Только если бы вы полюбили другого…
– Я ни в кого не влюблена.
– Прекрасно. В таком случае почему бы вам и мне не соединить наши судьбы?
– Нет, Бернард, напрасно говорить об этом.
– Выслушайте меня. Во всяком случае, позвольте мне высказаться. Полагаю, что вы не пренебрегаете мною?
– О нет.
– Если вы не хотите принять чьего-нибудь предложения только из-за отсутствия у вас приданого, то поверьте, в нашем браке не может быть этой преграды, вы не должны противиться из-за этого. О любви моей я не буду больше говорить, я не сомневаюсь, что вы верите моим словам, но почему вам не спросить как следует своё сердце, прежде чем вы решаетесь противостоять желаниям всех тех, кто вам близок.
– Вы говорите о моей маме, Бернард?
– Не только о ней, хоть я и не могу не думать, что ей приятен будет брак, который послужит опорой всему семейству и предоставит вам полное равное право на состояние, которое я имею.
– В глазах моей мамы эти доводы весят меньше пушинки.
– Вы ее спрашивали?