Лили, судя по всему, намеревалась вернуться домой через парадную дверь, но изменила намерение прежде, чем очутилась возле нее, и тихо пошла обратно через кладбище, через ворота Большого дома, через сад, расположенный позади этих ворот, пока не ступила на мостик, разделявший сады Большого и Малого оллингтонских домов. На этом мостике она остановилась отдохнуть, прислонилась к перилам, как часто отдыхала, и думала обо всем случившемся с того июльского дня, когда она впервые встретилась с Кросби. Именно на этом месте Кросби чаще всего говорил ей о своей любви, именно здесь, она не клялась ему с наибольшей страстью, что станет для него почтительной и любящей женой.
– И с Божьей помощью я буду такой женой, – сказала она себе, возвращаясь к дому твердыми шагами.
– Он уехал, мама, – сказала Лили при входе в столовую. – Теперь у нас опять начнутся трудовые будни, – эти шесть недель были для меня одним сплошным воскресеньем.
Глава XVI. На пути в замок Курси мистер Кросби встречает старого священника
Направившись в экипаже к железнодорожной станции, Кросби и Бернард Дейл поначалу сидели большей частью молча. Они не видели Лили в то время, когда она, прибежав на кладбище, стояла там и провожала их взорами, исполненными любви. Впрочем, как тот, так и другой находились под влиянием ее беспредельной преданности, и оба сознавали, что было бы некстати сейчас же начать какой-нибудь будничный разговор. Кроме того, нельзя не сказать, что Кросби был сильно взволнован разлукой с такой девушкой, как Лили Дейл, с которой так близко общался в течение шести недель и которую любил всем сердцем, если только допустить, что он имел сердце для подобных целей. В своих тревожных думах насчет женитьбы он никогда не позволял себе порицать что-нибудь в Лили. Он не приучил себя к мысли, что Лили была совсем не похожа на его идеал и что такое несходство могло бы оправдать его, если бы он вздумал взять назад слово жениться на ней. Нет, он вовсе не имел намерения прибегнуть к этой уловке, столь обыкновенной между мужчинами, желающими освободиться от уз, которыми они позволили связать себя. Лили пленяла его взоры, все его чувства. Он испытывал слишком большое наслаждение, находясь рядом с ней и слушая ее любовные клятвы, чтобы допустить, что она ему наскучила. Клубная жизнь еще не избаловала его до такой степени, чтобы не находить истинного удовольствия во всех безыскусных непринужденных манерах Лили, в нежных ласках, в добром, чисто женском юморе. Нет, нет, Лили нисколько ему не наскучила. Удовольствие признаваться в любви к Лили Дейл во время прогулок по зеленым полям было лучше всякого из его лондонских удовольствий. Кросби смущали только последствия этой любви: дети со всеми прилагающимися хлопотами, скучные вечера перед тусклым огнем, грусть разочарованной женщины – вот что более всего его страшило. Необходимость заставит его беречь свое платье, потому что заказ нового фрака будет для него серьезными расходами. Ему более не представится возможности проводить время между графинями и их дочерями, потому что жена его, без всякого сомнения, не согласится заводить с ними знакомство. Ему придется отказаться от итогов всех прежних завоеваний. Кросби думал об этом даже тогда, когда кабриолет поворачивал за угол близ дома приходского священника и когда Лили с чувством искренней любви провожала жениха взглядом, но в то же время он думал, что для него, быть может, готовится другое завоевание, что ему, быть может, необходимо полюбить тот скучный камин, даже если тут будут ребятишки, а напротив него – женщина, углубленная в заботы об этих ребятишках. Он напрягал в этой душевной борьбе все свои силы, чувство серьезности происходящего, которое передала ему Лили во время разговора в полях, не покидало его.
– Надеюсь, что ты остался доволен своим визитом? – спросил Бернард, нарушив молчание.
– Остался ли доволен? Разумеется, остался.
– Ты говоришь как будто нехотя, конечно, вежливость ко мне больше этого не требует. Притом же я знаю, что ты до некоторой степени обманулся в своих ожиданиях.
– Да, правда, я обманулся в своих ожиданиях насчет денег. Отрицать это было бы бесполезно.
– Теперь я не заговорил бы об этом, если бы не хотел узнать, сердишься ли ты на меня.
– Я не сержусь ни на тебя, ни на кого другого, никого не виню в этом, кроме самого себя.
– Ты хочешь сказать, что каешься в своем поступке?
– Нет, и не думаю. Я слишком крепко привязался к девушке, которую мы сейчас оставили, чтобы чувствовать раскаяние в нашей помолвке. Конечно, если бы я лучше сошелся с твоим дядей, то и дело это устроилось бы гораздо лучше.
– Сомневаюсь. Я знаю, что лучшего ничего бы не было, и могу тебя уверить, что напрасно ты станешь сожалеть об этом. Сначала я думал, как тебе известно, что дядя мой намерен был что-нибудь сделать для Лили – разумеется, не более того, что он хотел сделать для Белл, – но это точно, что у него заранее было решено, что именно сделать для той и другой. Ни мои, ни твои убеждения не в состоянии были бы изменить его намерения.
– И прекрасно, не будем больше говорить об этом, – сказал Кросби.
После этих слов снова наступило молчание, и друзья молча приехали в Гествик к самому отходу поезда.
– Дай мне знать, когда приедешь в Лондон, – сказал Кросби.
– О, конечно. Я напишу тебе еще до отъезда отсюда.
И таким образом они расстались. Когда Бернард повернулся, сел в экипаж и уехал, Кросби почувствовал, что теперь друг нравится ему гораздо меньше, чем прежде. В свою очередь, Бернард, в ходе размышлений на обратном пути в Оллингтон, пришел к заключению, что Кросби в качестве свояка не будет таким добрым малым, каким был до этой поры в качестве случайного друга. «Он еще наделает нам хлопот. Жаль, что я привез его сюда». Таково было убеждение капитана Дейла по этому поводу.
Путь Кросби от Гествика, по железной дороге, лежал к Барчестеру, кафедральному городу[37] в соседнем графстве, откуда он намеревался добраться до замка Курси. Для такого раннего отъезда из Оллингтона, в сущности, не было повода, ведь он знал, что прибытие в загородные резиденции обычно подстраивается ко времени незадолго до начала обеда. Кросби решился уехать как можно скорее, собственно, потому, чтобы положить конец тяжелым последним часам своего пребывания в Оллингтоне. Таким образом, он очутился в Барчестере в одиннадцать часов без всякого дела и, совершенно не зная, чем заняться, отправился в церковь. Там совершалась полная литургия[38], и в то время как церковный служитель в парадном облачении проводил Кросби к одной из пустых скамей, худощавый старичок начинал петь ектению[39].
«Вот уж не думал попасть сюда в такое время», – сказал себе Кросби, заняв место на скамье и положив руки на возвышавшуюся перед ним подставку.
Его внимание в скором времени привлекла особенная прелесть в голосе этого старичка, – голосе, хоть и дрожавшем немного, но все еще сильном, так что Кросби перестал сожалеть о своем раннем отъезде.
– Кто этот старый джентльмен, который пел ектению? – спросил он служителя, когда тот по окончании службы провел его по собору и показывал надгробные памятники.
– Это наш регент хора, мистер Хардинг[40]. Вероятно, вы о нем слышали.
Но мистер Кросби, рассыпавшись в извинениях, сознался в своем невежестве.
– Как же, он очень хорошо известен многим, хотя он и большой скромник. Он – тесть нашего настоятеля[41] и тесть архидиакона Грантли[42].
– Значит, его дочери тоже пошли по стопам отца?
– Да, да, впрочем, мисс Элинор, я помню ее еще девочкой, когда они жили в богадельне…
– В какой богадельне?
– В Хайремской богадельне. Он там был смотрителем!.. Я бы советовал вам осмотреть эту богадельню, если вы никогда в ней не бывали. Так извольте видеть, мисс Элинор тогда была у него самая младшая, и в первый раз она вышла замуж за мистера Болда, теперь же она супруга нашего настоятеля.
– А, вот что.
– Да, да. И как вы думаете, сэр? Ведь мистер Хардинг если бы захотел, то сам бы мог быть настоятелем. Ему предлагали.
– И он отказался?
– Отказался, сэр.
– Nolo decanari[43]. Я об этом никогда не слышал. Что заставило его быть таким скромным?
– Скромность и заставила. Ему теперь лет семьдесят, если не больше, а между тем он так скромен, как молоденькая девушка, даже скромнее иной девушки. Ах, вы бы видели его вместе с его внучкой!
– А кто его внучка?
– Леди Дамбелло, или, иначе, маркиза Хартлетоп.
– Я знаю леди Дамбелло, – сказал Кросби, не думая, впрочем, похвастаться перед церковным старостой своим знакомством с такой благородной особой.
– Вы знаете ее, сэр? – спросил староста и при этом признаке величия в посетителе бессознательно прикоснулся к своей шляпе, хотя, сказать по правде, он не очень жаловал ее сиятельство. – Вы, вероятно, отправляетесь в замок Курси?
– Да, надеюсь, так.
– Миледи будет там, но раньше вашего. Вчера, проездом туда, она завтракала со своей теткой в доме настоятеля, она находила слишком затруднительным заезжать к своему отцу в Пламстед. Ее отец, вы знаете, архидиакон. Говорят… впрочем, вы, кажется, принадлежите к числу друзей ее сиятельства.
– Нет, этого не скажу, я только знаком с ней. В обществе она точно так же стоит выше меня, как и выше своего отца.
– Да, она стоит выше всех. Говорят, что она не хочет даже говорить со старым джентльменом.
– Как! Со своим отцом?
– Нет, с мистером Хардингом, с джентльменом, который пел ектению. Да вот он и сам идет.
Разговаривающие стояли в это время в дверях одного из трансептов