[44], и мистер Хардинг прошел мимо них, когда они говорили о нем. Это был небольшого роста сухощавый старичок с поникшими плечами, в коротеньких панталонах и длинных черных гетрах, которые болтались довольно свободно на его тощих старых ногах, пока он шел и потирал руки. Поступь его была довольно скорая, но нетвердая, когда он поравнялся с ними, староста почтительно поднес руку к своей шляпе, а Кросби приподнял свою. При этом мистер Хардинг снял шляпу, поклонился и повернулся к разговаривавшим, как будто намереваясь что-то сказать. Кросби почувствовал, что в жизни не видел лица, на котором так ясно обозначалось бы добродушие. Старичок однако же не сказал ни слова, сделав пол-оборота и, как бы стыдясь этого движения, пошел по прежнему направлению.
– Это такой человек, из каких получаются ангелы, – сказал староста. – Только не много выйдет ангелов, если они все должны быть такие же добрые, как этот джентльмен. Премного вам обязан, сэр, – заключил староста, опуская в карман полкроны, которую Кросби дал ему за труды.
«Так это дед леди Дамбелло», – сказал Кросби про себя, медленно обходя церковную ограду и направляясь к богадельне по тропинке, указанной старостой. Он не любил леди Дамбелло, которая осмелилась даже его ни во что не ставить. «Из таких людей, как этот почтенный старичок, получаются ангелы, – продолжал он про себя. – Но из его внучки едва ли сумеют сделать что-нибудь хорошее».
Кросби медленно перешел через небольшой мостик и в воротах богадельни снова встретил мистера Хардинга.
– Я бы желал осмотреть это место, – сказал он. – Но боюсь, что буду кому-нибудь в тягость.
– Нет, нисколько, – сказал мистер Хардинг. – Пожалуйте. Сейчас не могу сказать, что здесь я как дома. Теперь я здесь не живу. Но я знаю все ходы и выходы этого места и могу быть вам полезным. Вон там дом смотрителя. Я думаю, в такую пору нам незачем идти туда, тем более что у хозяйки дома огромное семейство. Замечательная дама, я считаю ее моим лучшим другом, и муж ее тоже мой друг.
– Он здешний смотритель?
– Да, смотритель этой богадельни. Вы видите этот дом. Премиленький домик – не правда ли? Прехорошенький. Такого дома, мне кажется, я никогда не видывал.
– Не знаю, можно ли с вами согласиться в этом.
– Но вы бы согласились, если бы прожили в нем двенадцать лет, как я. Я прожил в этом доме двенадцать лет, и не думаю, чтобы на поверхности земного шара был уголок очаровательнее этого. Видали ли вы когда такую траву, такую зелень?
– Очень милы и та, и другая, – сказал Кросби и, сравнив их с зеленью в саду мистрис Дейл, нашел, что оллингтонская трава лучше, чем у этой богадельни.
– Я сам настилал этот дерн. Когда я поступил сюда, тут были одни только куртины с шиповником и сиренью. Дерн с зеленой травой был улучшением.
– В этом нет никакого сомнения.
– Да, дерн был улучшением. Я насадил вон и эти кустарники. Здесь во всем графстве не найдется такого португальского лавра, как этот.
– Вы были здесь смотрителем?
И Кросби, задав этот вопрос, вспомнил, что в молодости он слышал о какой-то журнальной полемике на счет Хайремской богадельни в Барчестере.
– Так точно, сэр. Я был здесь смотрителем двенадцать лет. Боже мой, боже мой! Если бы они назначили сюда джентльмена, который не был бы расположен ко мне, я был бы так обижен. Но сейчас я могу входить сюда и выходить, когда хочу, почти так же, как в прежние времена… Впрочем, они меня не выгоняли. Были причины, заставлявшие меня уйти в отставку.
– И вы теперь живете в доме настоятеля, мистер Хардинг?
– Да, я живу теперь в доме настоятеля. Но я не настоятель, вы это знаете. Мой зять, доктор[45] Арабин, настоятель. И другая моя дочь, которая тоже замужем, живет по соседству, так что, поистине можно сказать: межевание для меня прошло по прекрасным местам[46].
После этого мистер Хардинг повел Кросби по всем комнатам богадельни. Это был приют для престарелых жителей города, и мистер Хардинг, прежде чем Кросби оставил его, объяснил все обстоятельства устройства богадельни и своего увольнения.
– Мне не хотелось оставлять это место, я думал, что умру от горя. Но после того, что было сказано, я не мог оставаться, решительно не мог. И более того, с моей стороны было бы несправедливо, если бы я остался. Теперь я все это вижу. Но когда я выходил, мистер Кросби, вон из-под той арки, опираясь на руку моей дочери, я думал, что сердце мое совсем разобьется.
При этих словах, по щекам старика покатились слезы.
Это была длинная история, и нет никакой надобности повторять ее здесь[47]. Мистер Хардинг был любезный, словоохотливый старичок, любивший вспоминать о прошедшем. Рассказывая свою историю, мистер Хардинг ни о ком не сказал обидного слова, хотя сам был обижен, оскорблен, глубоко оскорблен.
– Все делается к лучшему, – сказал он наконец, – особенно когда мне не отказано в счастье устроиться на старом месте. Я проведу вас в смотрительский дом, который очень уютен и спокоен, только при большом семействе там не всегда бывает удобно в ранние часы.
Услышав это, Кросби снова подумал о своем будущем доме и ограниченных доходах. Он сказал старику джентльмену, кто он такой, и объяснил, что отправляется в замок Курси.
– Там, кажется, я встречусь с вашей внучкой.
– Да-да, она моя внучка. Она и я пошли по различным путям жизни, так что я редко ее вижу. Говорят, что она хорошо исполняет свои обязанности в той сфере жизни, куда Богу было угодно призвать ее.
«Это зависит, – подумал Кросби, – от рода обязанностей, которые должны лежать на виконтессе».
Не сказав, однако же, ни слова о леди Дамбелло, Кросби простился со своим новым знакомцем и около шести часов вечера въехал в ворота замка Курси.
Глава XVII. Замок Курси
Замок Курси был полон гостей. Во-первых, там собралась вся фамилия Курси. Там присутствовали граф и, конечно, графиня. В это время года графиня Де Курси всегда находилась в замке, но присутствие там графа до нынешних пор не всегда становилось обязательным. Это был человек, увлеченный дворцовыми приемами и аудиенциями, мероприятиями в Хайлендсе[48], продолжительным по необходимости пребыванием в Лондоне, поездками на воды в Германию (вероятно, с целью изучать традиции и церемонии германских дворов) и другими различными поводами отлучиться из дома. Все это оправдывалось стремлением к его собственным жизненным целям, ведь граф Де Курси был придворный человек в строгом смысле этого слова. В последнее время подагра, ревматизм, а может быть, и некоторое ослабление его способности оставаться всегда приятным и любезным примирили его с семейными обязанностями, и граф проводил большую часть времени дома, а графиня, в прежние дни жаловавшаяся на частые отлучки мужа, теперь была совсем не довольна его присутствием – женщинам трудно угодить.
В замке собрались все сыновья и дочери, за исключением старшего сына, лорда Порлокка, который никогда не встречался с отцом. Граф и лорд Порлокк не только не общались, но даже ненавидели друг друга, насколько это допустимо между отцами и сыновьями в подобных семействах. Там был достопочтенный[49] Джордж Де Курси со своей молодой женой, он недавно исполнил свой прямой долг, женившись на молодой женщине с деньгами. Молодая жена была уже не первой молодости, возраст ее перешагнул за тридцать, но ведь и сам достопочтенный Джордж не был очень молод, и в этом отношении партия считалась равной. Деньги молодой жены не были весьма большие, вся сумма их составляла, быть может, около тридцати тысяч фунтов стерлингов, но зато достопочтенный Джордж вовсе не имел денег. Теперь же он получал доход, на который мог жить, а потому его отец и мать простили ему все его прегрешения и снова приняли в лоно семьи. Женитьба эта теперь имела большое значение, потому что старший сын еще не был женат, и, следовательно, граф и графиня Де Курси могли ожидать от этого союза наследника своей фамилии. Молодая жена не отличалась ни красотой, ни умом, ни пленительным обращением и не могла похвалиться высоким происхождением. Но не была она и безобразна или невыносимо глупа. Она имела весьма обыкновенные манеры, а что до ее происхождения, то все оставались более или менее довольны, потому, собственно, что она не имела в этом отношении никаких притязаний. Она была дочь купца, занимавшегося торговлей каменным углем. Ее обыкновенно называли мистрис Джордж, но при этом все в семействе старались обходиться с ней как с манекеном женщины, хорошо одетым подобием живого существа, которое, по известным целям, господам Де Курси было необходимо держать в своей свите. О достопочтенном Джордже мы можем еще заметить, что, будучи всю жизнь страшным мотом, он сделался теперь расчетливым и бережливым до скупости. Достигнув рассудительного сорокалетнего возраста, он наконец убедился, что нищенское положение должно быть невыносимо тяжким, и поэтому направил всю свою энергию на сбережение шиллингов и пенсов там, где их представлялся случай сберегать. Когда в первый раз обнаружилась в нем такая наклонность, отец и мать его пришли в величайший восторг, но не прошло и двенадцати месяцев, как начали проявляться нежелательные результаты. Хоть он и получал доход и делал из него сбережения, но не предпринимал никаких мер к приобретению дома и хозяйства. Он проживал обыкновенно под родительской кровлей и в столице, и в провинции, пил родительские вина, разъезжал на родительских лошадях и даже попробовал заказывать наряды для жены у модистки своей матери и за материнский счет. После совершения этого последнего невинного поступка в семействе случилась легкая размолвка.
Достопочтенный Джон, третий сын, тоже прибыл в замок Курси. Он еще не нашел себе жены, и так как до сих пор не показал себя полезным членом семейства в каком бы то ни было отношении, то на него начали смотреть как на тяжкое бремя. Не имея собственных доходов, из которых можно было бы делать сбережения, он не мог подражать своему брату в отношении бережливости, не мог воспитать в себе этого драгоценного качества. Честно говоря, он вообще до такой степени был в тягость отцу, что последний не раз грозил ему изгнанием из-под родительского крова. Но не так легко выгнать сына. Оперившихся цыплят человеческой породы нельзя выгонять из гнезда так, как выгоняют молодых птичек! Достопочтенный Джон растрезвонит всему свету, если его оставить в полной нищете, растрезвонит если не словами, то яркими следами нищеты и голода в своей наружности. Повеса из высшего сословия имеет весьма важные преимущества на своей стороне при столкновении со светскими приличиями. Его нельзя отправить в Австралию без его согласия. Его нельзя отправить в приют для бездомных без того, чтобы об этом не узнал весь свет. Нельзя держать подальше от торговых лавок и магазинов, а также нельзя удержать под отцовской властью без ужасного скандала. Граф бранился, грозил, спорил, показывал зубы, он был гневливый человек… который умел показаться сердитым: глаза его наливались кровью, над бровями появлялись такие морщины, что иногда страшно было смотреть. Но он был непоследовательный человек, а достопочтенный Джон изучил все слабые стороны отца и умело ими пользоваться.