Единственным лицом в гостиной, на которого появление леди Дамбелло не произвело особенного впечатления, был ее муж. Впрочем, это происходило не от недостатка в нем энтузиазма. Искра удовольствия сверкнула в глазах его, когда он увидел торжественный вход своей жены. Он чувствовал, что составил партию, вполне соответствующую ему, как знатному дворянину, и что общество не могло упрекнуть его в выборе. А между тем леди Дамбелло была всего лишь дочь сельского священника, который не достиг ранга выше архидиакона.
– Как удивительно хорошо воспитала ее та женщина! – сказала Маргеритте графиня вечером в своем будуаре.
Под словами «та женщина» подразумевалась мистрис Грантли, жена священника и мать леди Дамбелло.
Старик-граф был очень сердит, потому что этикет повелевал ему вести к столу леди Клэндидлем. Он чуть не оскорбил ее, когда она любезно старалась помочь ему идти, видя его старческую нетвердую поступь.
– Какое нелепое обыкновение, – сказал он, – позволять двум таким старикам, как вы и я, помогать друг другу.
– Это относится до вас, милорд, – сказала леди, смеясь. – Я еще могу обойтись без помощи. – Действительно, леди Клэндидлем сказала совершенную истину.
– Тем лучше для вас! – проворчал граф, занимая за столом свое место.
После этого он старался забыть свою досаду в любезностях с леди Дамбелло, сидевшей по левую сторону от него. Когда граф улыбался, показывая зубы, и нашептывал различные пустячки хорошеньким молоденьким женщинам, то представлял собой феномен, которому нельзя было не удивляться. Каковы бы ни были эти пустячки при нынешнем случае, леди Дамбелло принимала их весьма равнодушно, изредка отвечая на них односложными замечаниями.
Вести к столу Александрину выпало на долю Кросби, и он был этим чрезвычайно доволен. Для него как будущего женатого человека было бы необходимо отказаться от знакомства с такими семействами, как семейство Де Курси, но ему хотелось, по возможности, оставаться в дружбе с леди Александриной. Какой бы прекрасной подругой для Лили была леди Александрина, если только возможна подобная дружба! Какую бы пользу принесли эти отношения милой Лили! Ведь ее прелести хоть и были очень велики, но он все же допускал, что в этой девушке чего-то недоставало: умения держать себя и говорить, которое некоторые люди называют светским лоском. Лили, наверное, могла бы многому научиться от леди Александрины, и, разумеется, именно это убеждало Кросби и заставляло его быть приятным Александрине при нынешнем случае.
Александрина, по-видимому, тоже хотела быть приятной для Кросби. Во время обеда она ни слова не сказала ему о Лили, хоть и говорила о Дейлах вообще, об Оллингтоне, показывая, что ей известно, где он недавно находился. Она упоминала о последних балах в Лондоне, намекая на случаи, при которых, как припоминал Кросби, отношения между ним и Александриной были почти нежные. Для Кросби стало очевидно, что, во всяком случае, она не хотела с ним ссориться. Очевидно было также, что она немного стеснялась заговорить с ним о его помолвке. Кросби нисколько не сомневался, что она знала об этом. В таких отношениях они находились друг к другу, пока дамы не вышли из столовой.
– Итак, ты думаешь жениться, – сказал достопочтенный Джордж, подле которого очутился Кросби после ухода дам.
Кросби занимался в это время орехами и потому не счел за нужное отвечать.
– Это самая лучшая вещь, какую только может сделать человек, – продолжал Джордж, – то есть если не упустит из виду главного предмета, если не будет дремать. Ну что хорошего в том, чтобы провести всю жизнь холостым!
– Ты, однако же, успел свить себе гнездышко.
– Да, успел, я успел кое-чем заручиться и намерен удержать это за собой. Ну что будет с Джоном, когда не станет нашего отца? Ведь Порлокк не даст ему ни куска хлеба с сыром, ни стакана пива, чтобы поддержать в нем жизнь. Разумеется, не даст, если только захочет.
– Я слышал, что твой старший брат тоже женится.
– Ты слышал это от Джона. Он везде распространяет эту молву, собственно, для того, чтобы вывести меня из терпения. Я не верю этому ни на йоту. Порлокк не способен быть женатым, и, более того, сколько мне известно, он недолговечен.
Таким образом Кросби выпутался из затруднительного положения, и, когда вышел из-за стола, то не видел ни малейшего повода упрекать себя.
Но вечер еще не кончился. Когда Кросби вернулся в гостиную, он старался уклониться от всякого разговора с графиней, полагая, что нападение, по всей вероятности, скорее последует от нее, чем от дочерей. Поэтому он вступал в разговор то с одной, то с другой из ее дочерей, пока не оказался наедине с Александриной.
– Мистер Кросби, – сказала Александрина вполголоса, в то время, когда они стояли у одного из отдаленных столов, – я хочу, чтобы вы рассказали мне что-нибудь о мисс Лилиане Дейл.
– О мисс Лилиане Дейл! – сказал он, повторив ее слова.
– Она очень хороша собой?
– Да, очень хороша.
– И очень мила, привлекательна, умна, вообще очаровательна? Можно ее назвать образцом совершенства?
– Она очень привлекательна, но образцом совершенства ее назвать нельзя.
– Какие же у нее недостатки?
– Отвечать на такой вопрос весьма трудно. Если бы меня спросил кто-нибудь, в чем состоят ваши недостатки, как вы думаете, ответил бы я на этот вопрос?
– Ответили бы, я уверена, и составили бы предлинный перечень. Что касается мисс Дейл, вы должны считать ее совершенством. Если какой джентльмен будет моим женихом, то я потребую от него клятвы перед целым светом, чтобы он признавал меня за верх совершенства.
– Но если тот джентльмен не будет вашим женихом?
– Тогда совсем другое дело.
– Я не ваш жених, – сказал Кросби. – Такое счастье и такая честь для меня недоступны. Но, несмотря на это я приготовился всюду свидетельствовать о вашем совершенстве.
– А что скажет на это мисс Дейл?
– Позвольте уверить вас, что мнения, которые я вздумаю выражать, мои собственные, независимые от посторонних.
– И поэтому вы думаете, что не обязательно окажетесь в положении раба своей супруги? Долго ли вы будете наслаждаться такой свободой?
Кросби с минуту молчал и потом заговорил серьезным голосом.
– Леди Александрина, – сказал он, – я попросил бы от вас большом одолжении.
– Каком же, мистер Кросби?
– Я говорю вам серьезно. Будьте так добры, так любезны, не соединяйте моего имени с именем мисс Дейл, пока я нахожусь здесь.
– Скажите, пожалуйста, уж не поссорились ли вы?
– Нет, мы не ссорились. Я не могу объяснить вам теперь же причины этой просьбы, но я объясню вам ее до отъезда.
– Объясните ее мне!
– Я всегда считал вас более, чем знакомой, я считал вас другом. В былые времена случались минуты, когда я становился до такой степени безрассуден, что надеялся назвать вас даже более, чем другом. Признаюсь, я не имел ни малейшего права на подобные надежды, но уверен, что все еще могу смотреть на вас как на друга.
– О да, без всякого сомнения, – сказала Александрина самым тихим голосом, в котором отзывалась нежность. – Я сама всегда считала вас своим другом.
– Поэтому-то я и решаюсь просить у вас этой милости. Это такое дело, о котором в настоящую минуту я не могу говорить откровенно без сожаления. Вам, во всяком случае, обещаю объяснить все прежде, чем оставлю ваш замок.
Таким образом он успел заинтриговать леди Александрину.
– Я не думаю, что он помолвлен, – говорила она в тот вечер леди Эмилии Гейзби.
– Пустяки, душа моя. Леди Джулия не стала бы говорить об этом с такой уверенностью. Разумеется, ему не хочется, чтобы говорили об этом.
– Если он и дал обещание жениться, то, верно, нарушит его, – сказала леди Александрина.
– Да, он нарушит, душа моя, если ты подашь ему надежду, – сказала замужняя сестра с чисто сестринским расположением.
Глава XVIII. Первое любовное письмо Лили Дейл
Ложась спать, Кросби гордился собой. Он сумел отразить подготовленную против него атаку, не сказав ни слова, за которое бы его мучила совесть. Так, по крайней мере, говорил он в то время самому себе. После его слов все дамы в замке должны были заключить, что, вероятно, вопрос о его помолвке с Лилианой Дейл еще только решается, и что в настоящую минуту ничего серьезного нет. Однако же поутру его совесть была уже не так чиста. Что подумала бы и сказала Лили, если бы узнала обо всем? Осмелился бы он объяснить ей или кому-нибудь другому действительное состояние своей души?
В то время как он еще лежал в постели, зная, что через час ему снова предстояло бороться с опасностями своей роли, он чувствовал, что ненавидит замок Курси со всеми его обитателями. Было ли между ними хотя одно существо, которое можно бы сравнить с мистрис Дейл и ее дочерями? Он презирал и Джорджа, и Джона. Он проклинал хозяина дома. Что касается графини, Кросби был к ней совершенно равнодушен, считая ее за женщину, с которой хорошо иметь знакомство, но которая и дома, и в Лондоне была известна не более как госпожа замка Курси. Что касается дочерей графини, то он смеялся над всеми ими, даже над Александриной, в которую, казалось, был влюблен. Может, он питал к ней некоторого рода любовь, но эта любовь никогда не затрагивала его сердца. Он умел оценить каждую вещь по достоинству, умел оценить и замок Курси с его привилегиями, и леди Дамбелло, и леди Клэндидлем, и все, все вообще. Он знал, что был гораздо счастливее на Оллингтонской лужайке и гораздо довольнее самим собой, чем в великолепных чертогах леди Хартльтон в Шропшейре. Леди Дамбелло могла быть довольна всеми этими вещами, даже в самых сокровенных уголках своей души, но он ведь не леди Дамбелло. Он знал, что для него есть что-то лучшее, доступное ему.
Несмотря на это воздух Курси был для него слишком тяжел. Осмысливая сложившиеся положение, он считал себя за человека, пораженного проказой, от которой нет исцеления, и потому совершенно зависящего на всю жизнь от развития этой болезни. Бесполезно было бы для него говорить самому себе, что Малый оллингтонский дом лучше замка Курси. Сатана знал, что небо лучше ада, но он признал для себя более подходящим второе, а не первое. Кросби подсмеивался над леди Дамбелло и даже в кругу ее друзей употреблял самые резкие слова, какие только могло приискать его остроумие, несмотря на то для него дорога была привилегия находиться с ней в одном и том же доме. Такова была дорога жизни, на которую попал Кросби, и он сам себе признавался, что борьба за желание уклониться от этой дороги будет ему не по силам. Все, что лишь слегка беспокоило его во время пребывания в Оллингтоне, приводило его в ужас под сенью замка Курси.