с преднамеренной жестокостью лгать женщине, которую поклялся любить. Он не мог написать Лили письмо, проникнутое горячим чувством любви, не принудив себя хоть на время почувствовать к ней истинную теплоту. Поэтому Кросби долго сидел с сухим пером, стараясь изменить направление своих мыслей, которые хитрость графини Де Курси успела направить во враждебное к Лили и Оллингтону русло. Он должен был бороться с самим собой, делая усилия, чтобы начать письмо, то есть попытки, которые бывают часто безуспешны. Иногда легче поднять пару стофунтовых гирь, чем упорядочить в голове несколько мыслей, которые в другое время, когда и не нужно, мчатся одна за другой без всякого понуждения.
Наконец он поставил месяц и число, но в это время кто-то постучался в дверь и вслед затем в комнату вошел достопочтенный Джон:
– Послушай, Кросби, вчера перед обедом ты что-то говорил о сигарах.
– Ни слова, – отвечал Кросби несколько сердитым тоном.
– Так это, должно быть, я говорил. Вот что, возьми-ка свою коробку с сигарами и приходи в шорную[52], если не хочешь курить здесь. Я устроил там маленький приют, мы можем ходить туда и заглядывать в конюшню.
Кросби желал, чтобы достопочтенный Джон провалился сквозь землю.
– Я должен писать письма, – сказал он, – кроме того, я не имею привычки курить до обеда.
– Вот еще вздор. Я выкуривал с тобой сотни сигар до обеда, уж не хочешь ли ты обратиться в такого же скрягу, как Джордж и ему подобные? Не знаю, право, что делается нынче на свете. А! Тебе верно запретила курить маленькая девочка – оллингтонская невеста?
– Маленькая девочка… – начал было Кросби, но потом решил, что нехорошо было бы для него говорить с таким товарищем об этой девочке. – Без шуток, – сказал он. – Мне нужно написать несколько писем и сегодня же отправить на почту. Моя коробка с сигарами на туалетном столике.
– Надеюсь, много пройдет времени прежде, чем доведут меня до подобного состояния, – сказал Джон, взяв коробку.
– Ты, пожалуйста, возврати мне ее, – сказал Кросби.
– Верно, невестин подарок, – сказал Джон. – Отличная вещица! Не бойся, возвращу.
– Славный будет шурин, – сказал Кросби про себя, когда затворилась дверь позади удалявшегося потомка фамилии Де Курси, и потом снова принялся за перо.
Письмо следовало составить, и потому он наклонился над столом, решившись во что бы то ни стало исписать лежавшую перед ним бумагу.
«Замок Курси, октября, 186*
Дражайшая Лили. Это первое письмо, которое пишу вам, за исключением маленьких записочек, в которых посылал вам различные приветствия, и как странно звучат эти два слова: первое письмо. Вы, вероятно, подумаете, что оно пришло к вам не так скоро, как бы следовало, но, правду вам сказать, я приехал сюда вчера перед самым обедом. Я долго оставался в Барчестере, встретившись там с весьма странной личностью. Надо вам сказать, что в Барчестере я отправился в церковь и познакомился с церковнослужителем, участвовавшим в литургии, с таким добрым старичком и, что еще примечательнее, он дед леди Дамбелло, которая в настоящую минуту находится здесь. Не знаю, какого вы мнения о леди Дамбелло. Понравилось бы вам провести с ней неделю в одном доме?
Относительно причины моей остановки в Барчестере я должен сказать вам теперь правду: в день моего отъезда я был величайшим обманщиком. Я хотел в то последнее утро избегнуть расставания и потому уехал ранее, чем было нужно. Я знаю, вы будете сердиться на меня, но откровенное признание благотворно действует на душевное спокойствие. Ранним приходом вашим в Большой дом вы разрушили мой план, и в то время как вы стояли на террасе, провожая нас взглядом, я сознавал, что вы были правы, а я – неправ. Я был так рад, что вы находились при мне в последнюю минуту перед разлукой.
Дражайшая Лили, вы не можете представить себе огромной разницы между здешним местом и двумя оллингтонскими домами, и до какой степени я отдаю преимущество образу жизни, который принадлежит последним. Я знаю, что принадлежу к числу людей, которых называют великосветскими, но вы отнимете с меня это звание, вы меня излечите от этого. Я сильно сомневался в этом после того как оставил вас, но теперь думаю, что излечение возможно. Во всяком случае, я с полным доверием вручаю себя такому милому доктору. Я знаю, как трудно бывает для человека изменить свои привычки, скажу вам по чистой совести, что я был счастлив в Оллингтоне, наслаждаясь там каждым часом, а здесь меня раздражает всякий человек и почти всякий предмет. Во всем семействе Де Курси мне нравится только одна из дочерей, из числа прочих гостей я не могу найти себе не только друга, но даже товарища. Как бы то ни было, мне нет никакой возможности прервать внезапно все подобного рода связи.
По приезде в Лондон, куда спешу с нетерпением, я смогу написать больше и гораздо непринужденнее, чем здесь.
Здесь, между этими людьми, я сам не свой. Или, вернее сказать, здесь я такой человек, каким вы знаете меня или каким, я надеюсь, вы всегда будете знать меня. Несмотря на это здешние миазмы не имеют на меня вредного влияния, меня сохраняет от них моя истинная любовь к вам. Хоть я и здесь, но мое сердце на оллингтонских полях, на милой лужайке, на милом мосту!
Передайте выражение моей сердечной привязанности вашей сестре Белл и вашей матушке. Я уже чувствую, что мог бы назвать ее моей матушкой. Пожалуйста, милая Лили, пишите мне – немедленно. Надеюсь, что ваши письма будут и длиннее, и лучше, и отраднее моих. По приезде в Лондон я постараюсь, чтобы мои письма были приятнее, чем это.
Да благословит вас Бог,
Душевно вам преданный А. К.»
По мере того как письмо пробуждало в Кросби чувство любви, сердце его как будто согревалось, он старался быть нежным и, как льстил себе, искренним и откровенным. Несмотря на это он частично сознавал, что изобретал способ избежать подозрений в своей привязанности к большому свету, если только эта увертка будет безусловно необходимой. «Я старался, – сказал бы он тогда, – я боролся, прилагая все усилия, чтобы достигнуть успеха, но, как оказывается, я не достаточно хорош для этого». У меня нет намерения сказать, что он употребил в своем письме подобные слова умышленно, но, употребив их, он не мог не размышлять о том, почему использовал именно их.
Кросби прочитал свое письмо, остался им доволен и решил, что голова его может быть свободна по крайней мере на сорок восемь часов. Каковы бы ни были его прегрешения, он исполнил свой долг в отношении к Лили. С этой успокаивающей мыслью он опустил письмо в почтовый ящик замка Курси.
Глава XIX. Сквайр посещает малый дом
Мистрис Дейл признавалась самой себе, что имела мало основания на надежду найти в доме Кросби счастье для своей последующей жизни. Ей нравился мистер Кросби, и она вполне полагалась на него, в Оллингтоне она достаточно узнала его, чтобы убедиться в том, что будущий дом Лили в Лондоне не мог быть для нее отрадным приютом. Он принадлежал к большому свету или, по крайней мере, вращался среди людей великосветских. Он будет прилагать все усилия, чтобы увеличить доходы, его жизнь будет беспрерывной борьбой не столько, быть может, ради получения денег, сколько ради приобретения тех вещей, которые можно получить только за деньги. Есть люди, для которых восемьсот фунтов стерлингов в год составляют большое богатство, и есть дома, где этого богатства хватает для обретения всего, нужного для комфортной жизни. Но Кросби не был таким человеком, и его дом не принадлежал бы к числу подобных домов. Мистрис Дейл надеялась, что Лили будет счастлива с ним, и потому оставалась довольна его привычками и образом жизни, но относительно себя она вынуждена была признаться, что при этом замужестве ее дочь будет полностью разлучена с ней. Отрадный приют, который она так долго усматривала впереди, и в котором надеялась провести остаток дней своих, должен находиться между полями и деревьями, а не на одной из лондонских улиц. Лили должна сделаться теперь лондонской леди, но Белл все еще будет оставаться при ней, и все еще можно было надеяться, что Белл найдет для себя дом где-нибудь в провинции.
С того дня, как Лили объявила о предложении Кросби, мистрис Дейл чаще и продолжительнее разговаривала с Белл, нежели с младшей своей дочерью, пока Кросби находился в Оллингтоне, что было довольно естественно. Он и Лили постоянно были вместе, между тем как Белл оставалась с матерью. Но и после отъезда Кросби в Малом оллингтонском доме сохранялся тот же порядок вещей. Это происходило не вследствие холодности или недостатка любви между матерью и дочерью, но потому, что сердце Лили было совершенно занято ее женихом и что мистрис Дейл хоть, и дала согласие на брак, но лишь в некоторых отношениях чувствовала расположение к будущему зятю. Она никогда не говорила, даже самой себе, что Кросби не совсем ей нравится. Напротив – иногда она старалась убедить себя, что очень любит его. Но все же, говоря по правде, это был человек, который не пришелся ей по сердцу. Он оказался совсем не тем человеком, который мог бы сделаться для нее ее сыном, ее родным.
Мистрис Дейл и Белл проводили вместе долгие часы, разговаривая о перспективах Лили.
– Странным мне кажется, – сказала мистрис Дейл, – что Лили очаровал такой человек, как мистер Кросби, и что она его полюбила. Я не могу представить себе, как она будет жить в Лондоне.
– Если он будет любить и беречь ее, то Лили будет счастлива, где бы он ни жил.
– Я надеюсь, я уверена в этом. Но мне кажется, что так она будет разлучена с нами. Разлука эта произойдет не от расстояния, но от образа жизни. Надеюсь, Белл, что тебя не увезут от меня так далеко.
– Не думаю, чтобы я позволила увезти себя в Лондон, – сказала Белл, засмеявшись. – Впрочем, кто может знать свое будущее. Если и уеду в Лондон, то вы, мама, должны находиться при нас.
– Душа моя, я бы не хотела видеть тебя замужем за другим мистером Кросби.