Доктор Крофтс свел знакомство с семейством Дейлов задолго до своего появления в Гествике и с того времени и по сей день находился с ними в самых дружеских отношениях. Из всех мужчин, молодых и старых, которых мистрис Дейл считала своими близкими друзьями, он стал единственным, кому она более всего доверяла и которого более других любила. Впрочем, это оказался такой человек, на которого все знавшие его могли вполне положиться. Он не был таким светским и блестящим, как Кросби, и не имел такого практического ума, каким обладал Бернард Дейл. В силе ума своего, мне кажется, он не превосходил даже Джона Имса, разумеется в сравнении с тем периодом, когда юношеская незрелость Джона Имса уже пройдет. Но Крофтс, в сравнении с этими тремя джентльменами, при всех их качествах, заслуживал несравненно более доверия, чем каждый из них. Он мог периодически проявлять чувство юмора, без которого едва ли сумел бы заслужить такое расположение со стороны мистрис Дейл, каким пользовался сейчас.
Юмор этот, однако же, был спокойный, проявлявшийся в присутствии весьма немногих близких друзей, а не в собрании большого общества. Кросби, напротив, способен был блистать только среди многочисленного общества, а не в присутствии лишь одного или двух собеседников. Бернард Дейл никогда не блистал юмором, а что касается Джонни Имса… он не успел еще заявить перед светом, что обладает хоть малой долей остроумия.
Прошло два года с тех пор, как мистрис Дейл обратилась к Крофтсу за медицинским советом. Ее болезнь длилась долго, месяца два или три, и доктор Крофтс часто являлся с визитами в оллингтонский Малый дом. В этот промежуток времени он очень сблизился с дочерями мистрис Дейл, и в особенности со старшей. Молодых неженатых докторов не следовало бы, по моему мнению, приглашать в дома, где находятся молоденькие барышни. По крайней мере, я знаю многих мудрых матерей, которые твердо придерживаются этого мнения, полагая, вероятно, что доктора должны жениться тогда, когда начнут приобретать состояние. Мистрис Дейл, возможно, считала своих дочерей еще совсем девочками, которым рано думать о браке, ведь старшей из них, Белл, было тогда восемнадцать лет. Или, может, она имела собственное мнение по вопросу о молодых докторах, или, наконец, вероятно и то, что она предпочитала доктора Крофтса доктору Груфену, подвергая опасности своих детей и саму себя. Как бы то ни было, результат оказался таков, что молодой доктор, возвращаясь однажды из Оллингтона в Гествик, окончательно убедился, что его земное счастье будет полностью зависеть от возможности жениться на старшей дочери мистрис Дейл. В то время все его доходы составляли немногим более двухсот фунтов в год, и он сознавал, что доктор Груфен считался в общественном мнении лучшим медиком, так что даже у рыжеволосого помощника доктора Груфена окажется больше шансов, чем у самого Крофтса, завоевать расположение общества, если доктор Груфен когда-нибудь будет признан слишком старым для медицинской практики. Крофтс не имел своего состояния и знал, что его не было у мисс Дейл. Что же оставалось ему делать при таких обстоятельствах?
Незачем подробно говорить обо всех любовных страданиях в жизни доктора, пережитых в течение трех лет до начала этого повествования. Крофтс не признавался Белл в своей любви, но Белл, при всей своей молодости, очень хорошо понимала, что он не замедлил бы сделать такое признание, если бы ему не изменяло присутствие духа или, вернее, если бы его не удерживало благоразумие. С мистрис Дейл он говорил и признавался в любви к ее дочери, но не открыто, а одними намеками, жалуясь при этом на свои неудовлетворенные надежды и обманутые ожидания в своей профессии.
– Я не жалуюсь, что беден, – говорил Крофтс, – моя бедность такова, что не может еще служить источником огорчений, но с нынешними доходами едва ли можно жениться.
– Однако они увеличатся, не правда ли? – спросила мистрис Дейл.
– Да, со временем, когда я буду стариком, – отвечал Крофтс, – но тогда какая из этого будет польза для меня?
Мистрис Дейл не могла сказать ему, что он может выбрать одну из ее дочерей и на ней жениться, несмотря на его бедность, которая должна еще удвоиться после их брака. Он не упомянул даже имени Белл, а если бы упомянул, то мистрис Дейл, без всякого сомнения, посоветовала бы ему ждать и надеяться. После того он ни слова не говорил по этому поводу. Белл тоже он не сказал ни слова о своей любви, но в один весенний день, когда мистрис Дейл уже выздоравливала и когда повторение его медицинских советов становилось ненужным, Крофтс пошел с ней прогуляться по дорожкам, полускрытым благодаря кустарнику, и рассказал ей о том, чего никогда бы не высказал, если бы действительно мечтал навсегда связать ее сердце со своим. Он повторил ей историю о своих доходах и объяснил, что бедность его тягостна для него только в том отношении, что не позволяет ему думать о женитьбе.
– Да, как же иначе, – сказала Белл.
– Мне кажется, было бы непростительно с моей стороны предложить девушке разделить со мной те скудные доходы, которые я имею, – сказал Крофтс.
При этом Белл намекнула ему, что есть девушки, которые имеют состояние, и что, женившись на такой девушке, можно будет устранить затруднение.
– Я бы боялся самого себя, женившись на девушке с деньгами, – сказал он, – и кроме того, это вовсе не относится к делу, которое мы обсуждаем.
Разумеется, Белл не спросила, почему не относится, и в течение некоторого времени они шли молча.
– Хоть и тяжело, – сказал он наконец, избегая смотреть на Белл и разглядывая песчаную дорожку у себя под ногами, – хоть и тяжело, но я решился не думать больше об этом. Мне кажется, что человек может быть точно так же счастлив в холостой жизни, как и в семейной… почти точно так же.
– Очень может быть, – сказала Белл.
После этих слов доктор оставил ее, и Белл, как я уже сказал, твердо решила для себя, что она не влюблена в него. Со своей стороны я точно могу сказать, что в мире не было ничего, в чем она была бы так уверена, как в этом.
В те дни доктор Крофтс не очень часто приезжал в Оллингтон. Если бы в семействе Малого дома кто-нибудь заболел, то, разумеется, он являлся бы туда ежедневно. Сквайр для своих нужд пользовался услугами деревенского аптекаря, а когда требовалась серьезная помощь, то посылал за доктором Груфеном. Когда мистрис Дейл устраивала вечер по случаю помолвки своей дочери, доктор Крофтс получил особое приглашение. Впрочем, особых приглашений друзьям мистрис Дейл было весьма немного, и доктор знал очень хорошо, что должен придумать какой-нибудь повод к поездке в Малый дом, если захочет увидеться с его обитателями. Он, однако же, редко придумывал такие поводы, сознавая, быть может, что находился более в своей стихии, обращаясь с больными в богадельне и госпитале.
Именно в это время Крофтс сделал большой и неожиданный шаг к преуспеянию на своем поприще. В одно прекрасное утро он был крайне изумлен, когда его пригласили в усадьбу оказать медицинскую помощь лорду Де Гесту. Семейство этого дома лечил доктор Груфен в течение тридцати лет, и Крофтс, получив приглашение от графа, едва верил словам посланного.
– Граф не очень болен, – сказал слуга, – но он будет рад видеть вас у себя, если можно, перед самым обедом.
– Вы уверены, что он хочет видеть меня? – спросил Крофтс.
– О да, совершенно уверен, сэр.
– Не доктора ли Груфена?
– Нет, сэр, не доктора Груфена. Мне кажется, его сиятельство остались порядочно недовольны доктором Груфеном. Однажды доктор этот посадил его сиятельство в мякину.
– В мякину! С руками и ногами? – спросил Крофтс.
– С руками и ногами! Помилуйте, сэр, он просто издевался над ним, как будто его сиятельство был никто. Я не видал сам, но слышал от мистрис Коннор, что милорд страшно рассердился.
Доктор Крофтс сел на лошадь и отправился в господский дом.
Граф был один, леди Джулия уже уехала в замок Курси.
– Как поживаете, как поживаете? – восклицал граф. – Я вообще-то не болен, но мне бы хотелось немного с вами посоветоваться. Это пустяк, но все же не мешает поговорить с вами.
При этом доктор Крофтс, разумеется, заявил, что считает за счастье быть полезным милорду.
– Я все про вас знаю, все, – сказал граф. – Ваша бабушка Стоддард была старой подругой моей тетки. Вы не помните леди Джемиму?
– Нет. Не имел чести знать ее.
– Чудесная старушка, хорошо знала вашу бабушку Стоддард. Груфен пользовал нас, уж я и не знаю, как много лет, но, клянусь честью… – И граф не досказал своей мысли.
– Лишь дурной ветер не приносит никому ничего хорошего, – сказал Крофтс, с легкой усмешкой.
– Может, что-нибудь хорошее мне и принесет, потому что Груфен ничего не приносил. Дело в том, что я чувствую себя прекрасно, здоров, как конь.
– У вас довольно здоровый вид.
– Ни один человек не может быть здоровее, в моем возрасте. Мне ведь шестьдесят, вы знаете.
– Вы не выглядите больным.
– Я постоянно на свежем воздухе и, мне кажется, это лучшее всего для мужчины.
– Истинная правда, особенно при достаточном движении.
– О, я всегда в движении, – сказал граф. – В здешнем околотке нет человека, который бы работал больше моего. Да позвольте вам сказать, сэр, если вы вздумали держать шесть или семь акров земли, вы должны присматривать за ней, иначе потеряете все деньги.
– Я постоянно слышу, что ваше сиятельство отлично разбирается в сельском хозяйстве.
– О да! Уж мне-то известно, что под лежачий камень вода не течет. Вы редко застанете меня в постели в шесть часов утра.
После этого Кросби решился спросить его сиятельство, в чем сейчас заключался его телесный недуг, требующий медицинской помощи.
– Я к этому и веду, – сказал граф. – Мне говорят, что очень опасно спать после обеда.
– Однако привычку эту нельзя назвать необыкновенной, – сказал доктор.
– Полагаю, что нельзя, а леди Джулия всегда за это сердится на меня. И по правде говоря, я сплю весьма крепко, особенно когда расположусь в гостиной в креслах. Иногда сестра не может разбудить меня, так, по крайней мере, она говорит.