– А каков у вас аппетит за обедом?
– Отличный. Я никогда не завтракаю, зато уж обедаю вполне. За обедом выпиваю стаканчика три или четыре портвейна…
– И после обеда вас клонит ко сну?
– Да, правда, – сказал граф.
Быть может, незачем подробно пояснять, в чем состояла рекомендация врача, но считаем достаточным сказать, что подана она была так хорошо, что граф выразил свое удовольствие и пожелал снова увидеться с доктором.
– Знаете ли, доктор Крофтс, я сейчас один-оди-нешенек. Не приедете ли вы завтра отобедать со мной? А после, когда я посплю, вы скажете мне правду, преувеличивает ли леди Джулия состояние моего сна или нет. Между нами будь сказано, я не совсем верю ей насчет… насчет моего храпа.
Сдерживал ли граф свой аппетит за обедом под взглядом доктора, или заказанная для графа баранья отбивная возымела желаемое действие, или беседа, которую вел доктор, была оживленнее, чем обыкновенно у леди Джулии – этого нельзя утверждать, но только граф в этот вечер торжествовал. Расположившись после обеда в мягком кресле, он только раз или два прикрывал глаза, а когда выпил большую чашку чая, которую имел обыкновение поглощать в полусонном состоянии, то чувствовал себя совершенно отдохнувшим.
– Ах да, – сказал он, встав с кресла и протирая глаза, – я чувствую себя необыкновенно легко. Я люблю вздремнуть после обеда, действительно люблю. А сестра моя считает за преступление, буквально за какой-то грех спать в кресле. Никто еще не заставал ее спящей в кресле! Кстати, доктор, познакомились ли вы с мистером Кросби, которого Бернард Дейл привез в Оллингтон? Леди Джулия и он гостят теперь в одном и том же доме.
– Однажды я встретил его у мистрис Дейл.
– Говорят, что он женится на одной из ее дочерей, правда ли это?
Доктор Крофтс объяснил, что он помолвлен с Лилианой Дейл.
– Ах да, говорят, славная девушка. Вы знаете, ведь все эти Дейлы мне сродни. Сестра моя Фанни замужем за их дядей, Орландо. Мой шурин не любит путешествовать, и потому я редко его вижу, во всяком случае, я интересуюсь делами этого семейства.
– Это мои старые друзья, – отвечал Крофтс.
– Вот что, у вдовы, кажется, две дочери, не так ли?
– Да, две.
– И мисс Лили младшая. А не слышно, чтобы сватался кто-нибудь к другой?
– Ничего не слышал.
– Славная девушка. Помнится мне, я видел ее в прошлом году у ее дяди. Неудивительно, если она выйдет замуж за своего кузена, Бернарда. Он ведь получит все имение сквайра Дейла, он мне племянник, вы знаете?
– Я не совсем одобряю брачный союз между кузенами, – сказал Крофтс.
– А между тем они женятся и выходят замуж, это согласуется с некоторыми семейными обстоятельствами. Я полагаю, Дейл обеспечит их и этим сбудет с рук одну из них без всякого затруднения.
Доктор Крофтс смотрел на этот предмет совсем с другой точки зрения, но не хотел вступать с графом в спор.
– Младшая уже сама себя обеспечила, – сказал он.
– Как обеспечила? Разве тем, что нашла себе мужа? Все же я полагаю, что Дейл должен ей дать что-нибудь. Они еще не обвенчаны, и, сколько я слышал, этот Кросби ненадежный жених. Он не женится на ней, если Дейл не даст ей денег. Вы увидите, женится ли он. Мне говорили, что в замке Курси он натянул на свой лук другую тетиву.
Вскоре после этого Крофтс отправился домой, дав обещание графу вскоре снова обедать у него.
– Для меня будет очень удобно, если вы приедете примерно в то же время, – сказал граф, – для вас как холостого человека это без разницы. Приезжайте в четверг, часов в семь. Смотрите, будьте осторожны. Ни зги не видать, так темно. Джон, поди отвори первые ворота для доктора Крофтса.
И граф, проводив гостя, лег спать.
На обратном пути к дому Крофтс все время думал о двух оллингтонских девушках. «Он не женится на ней, если старый Дейл не даст ей денег». Неужели свет дошел до того, что для исполнения благородного намерения необходимы деньги? Неужели у людей не осталось более ни романтизма, ни рыцарского чувства? «В замке Курси он натянул на свой лук другую тетиву», – сказал граф, и, по-видимому, в этих словах для него не заключалось ничего удивительного. В этом тоне отзываются сейчас мужчины о женщинах, но сам Крофтс чувствовал такое благоговение к девушке, которую любил, и так страшился ухудшить ее социальный статус, что не смел даже высказать ей своей искренней, бескорыстной любви.
Глава XXI. Джон Имс переживает два приключения и проявляет в ходе обоих большое присутствие духа
Лили думала, что письмо ее возлюбленного пришло вовремя. Она не знала, долго ли идет почта между Курси и Оллингтоном, и потому не считала себя обманутой в своих ожиданиях, когда письмо не пришло к ней в самый первый день. Утром, однако же, она сама сходила на почту удостовериться, что письмо не осталось там.
– Что вы, мисс! Все письма разосланы, вы это знаете, – сказала мистрис Кромп, содержательница почтовой конторы.
– Я думала, что письмо ко мне могло как-нибудь остаться на почте.
– Почтальон Джон сегодня же отнес газету вашей маме. Не могу же я сама сочинять письма, когда их не пишут те, кому бы следовало писать.
– Извините, мистрис Кромп, но случается, что они остаются до другого дня. Джон не пойдет с одним письмом, если ему нечего больше принести для кого-нибудь на нашей улице.
– Он должен идти. Я ни под каким видом не позволю ему оставить здесь не только письма, но даже газеты. С вашей стороны, мисс Лили, нехорошо приходить сюда за письмами. Если он не пишет вам, я за него не могу писать.
И таким образом бедная Лили вернулась домой встревоженная.
Письмо пришло на другое утро, и все беспокойства были забыты. По ее понятиям в нем не было никаких недостатков – ни в полноте изложения, ни в выражении любви. Когда он сообщил ей, как составлялись у него планы раннего отъезда именно с целью, чтобы напоследок избежать грустной разлуки с ней, Лили улыбнулась, судорожно сжала пальцами концы листка почтовой бумаги и внутренне торжествовала, что сумела перехитрить его в этом маневре. Она целовала слова, сообщавшие ей о той радости, которую испытывал Кросби при встрече с ней в последние минуты. Лили вполне верила признанию, что он был счастливее в Оллингтоне, чем в замке Курси, и наслаждалась мыслью, что это и должно быть так. Там, где он обвинял себя в привязанности к большому свету, Лили оправдывала его и извиняла, убеждая себя в то же время, что он и в этом отношении был рассудителен, как и в других вопросах. Разумеется, человек, живущий в Лондоне и приобретший средства к жизни между людьми большого света, должен быть более светским, чем провинциальная девушка, но его способность любить такую девушку, избрать ее своей женой, разве это не служит достаточным доказательством, что свет не поработил его? «Мое сердце на оллингтонских полях», – говорил Кросби, и Лили, прочитав эти слова, еще раз поцеловала письмо.
В ее глазах, для ее слуха и сердца, письмо было очаровательным посланием. Мне кажется, нет выше наслаждения, доставляемого девушке любовным письмом – девушке, которая знает, что, получив его, она не совершает проступка, и может распечатать его в присутствии отца и матери совершенно спокойно, только разве немного вспыхнув от сознания своего положения. Из всех любовных писем первое бывает самое восхитительное! Какая огромная цена придается в нем каждому слову! Каждое выражение в нем рассматривается и принимается в розовом цвете! Какое серьезное значение придается всем милым фразам, которые очень скоро становятся пустыми. Кросби закончил свое письмо, испрашивая на нее благословение Всевышнего. «Да благословит Всевышний и тебя», – сказала Лили, прижав письмо к груди.
– Не говорит ли он чего-нибудь особенного? – спросила мистрис Дейл.
– Как же, мама, здесь все особенное.
– Которое к нам не относится?
– Он выражает свою сердечную привязанность вам и Белл.
– Премного ему обязаны.
– Так и следует. Между прочим, он пишет, что в Барчестере заходил в собор и встретил там священнослужителя, который был дед леди Дамбелло. По приезде его в замок Курси леди Дамбелло была уже там.
– Какое замечательное стечение обстоятельств! – произнесла мистрис Дейл.
– Больше ни слова не скажу вам об его письме, – сказала Лили.
С этими словами она сложила его и опустила в карман. Оставшись наедине в своей комнате, Лили снова вынула листок и несколько раз перечитала.
Это было ее утренним занятием – это и еще какое-то замысловатое рукоделие, предназначенное для украшения особы мистера Кросби. Руки ее, впрочем, были заняты делом, или скорее она хотела, чтобы они были заняты. Она хотела взять с собой в свой новый дом после свадьбы всякого рода хозяйственные принадлежности – произведение ее трудолюбия и бережливости. Лили объявила, что ей хотелось бы что-нибудь сделать для своего будущего мужа, и начать немедленно. В этом случае она непременно решила выполнить обещания, данные самой себе, не допустить, чтобы ее добрые намерения остались невыполненными. Лили скоро окружила себя предметами рукоделия, более тяжелыми, чем те, которые она использовала при вышивании туфлей, начатых вслед за отъездом мистера Кросби. Мистрис Дейл и Белл хоть про себя и подсмеивалась над ней, но, несмотря на это, трудились с ней вместе усердно, по нескольку часов сидели за работой, желая, чтобы дом Кросби не был пуст, когда их милая Лили займет в нем место хозяйки.
Между тем для нее стало решительно необходимым ответить на письмо. Она посчитала бы для себя большим преступлением пропустить почтовый день, не отправив письма для Кросби в замок Курси. Сесть за маленький столик, открыть ящик с письменными принадлежностями и чувствовать, что надо писать письмо, в котором предстояло высказаться о многом – это составляло для Лили беспредельное удовольствие. До нынешних пор ее переписка была неинтересна и слаба по своему содержанию. Лили почти никогда не разлучалась с матерью и сестрой, а что касается подруг, то она редко сталкивалась с необходимостью сноситься с ними по почте. Что особенно интересного, например, можно сообщить в письме к Мэри Имс в Гествик? Когда она писала Джону Имсу о том, что мама надеется иметь удовольствие видеть его у себя за чайным столом в таком-то часу, это был труд не большой важности, отнявший у нее минуту времени, хотя самая записка и сделалась драгоценным сокровищем для того, кому она была адресована.