Теперь же совсем другое дело. Увидев на бумаге слова: «Дражайший Адольф», она была изумлена их многозначительностью. Четыре месяца тому назад, она не только не знала, но и вовсе не слышала о нем. А теперь он был для нее и больше, и даже ближе, чем сестра или мать! Она припоминала, как подсмеивалась над ним за его мину и называла его надутым индюком в первый день его появления в Малом доме и как в то же время старалась, самым невинным образом, понравиться, когда лондонский гость, совершенный незнакомец, пригласил ее прогуляться. Теперь Кросби уже не был незнакомцем, а напротив – стал самым близким и самым дорогим ее другом.
Лили положила перо, чтобы подумать обо всем этом – конечно, не в первый раз, – и потом быстро схватила его, как бы испугавшись, что почтальон явится перед Малым домом прежде, чем будет кончено письмо. «Дражайший Адольф! Не вижу надобности говорить, до какой степени я восхищена была сегодня утром, когда мне принесли ваше письмо». Я не буду здесь повторять всего письма Лили. Ей нечего было описывать, даже интересного случая, вроде встречи мистера Кросби с мистером Хардингом в Барчестере. Она не встречалась с леди Дамбелло и не беседовала с леди Александриной, о которой, как о подруге, могла бы сказать слово похвалы. Имени Джона Имса она не упоминала, зная, что Джонни Имс не был приятен мистеру Кросби, да и нечего было говорить о нем, потому что все было уже сказано. Правда, Джонни обещал приехать в Оллингтон, но этот визит еще не состоялся, когда Лили писала Кросби свое первое любовное письмо. Это было милое, доброе, благородное письмо, полное уверений в неизменной любви и беспредельной вере в его любовь, в нем проглядывал легкий юмор относительно величавых особ в замке Курси, и оно оканчивалось обещанием быть довольной и счастливой при получении его писем, и жить надеждой на свидание с ним на Рождество.
– Кажется, я не опоздала, мистрис Кромп? – спросила Лили, придя на почту.
– Разумеется, не опоздали, на целых полчаса. Почтальон еще не тронулся с места из пивной лавочки. Опустите письмо в ящик.
– Но вы там его не оставите?
– Оставлю ли я его в ящике?! Да разве вы слышали что-нибудь подобное? Если боитесь опустить, то можете забрать его с собой, вот и все тут, мисс Лили!
И мистрис Кромп вернулась к своим занятиям у лоханки. Мистрис Кромп отличалась плохим характером, в чем, однако же, ее можно было извинить. По каждому письму, которое приходило по почте, к ней являлись за справками, отнимали у нее время, и за все это, как она часто с глубоким негодованием объясняла своим друзьям, ей давали жалованья «не более двух с половиною пенсов в неделю. Этого мне недостает на башмаки, не говоря о прочем». Так как мистрис Кромп никогда не видели вне ее дома, кроме разве в церкви, и то раз в месяц, то жалобу ее на башмаки едва ли можно назвать основательной.
Лили получила другое письмо и отвечала на него прежде, чем Имс сделал обещанный визит в Оллингтон. Джонни Имс, как нам известно, вел свою переписку. Он отвечал на письмо мисс Ропер и с того времени страшился двух вещей, в меньшей степени какого-нибудь грозного письма от Эмилии и в большей – более грозного визита этой леди. Что если она в самом деле прилетит в Гествик и перед его матерью и сестрой объявит себя его невестой, что оставалось бы ему делать тогда? Мисс Ропер, впрочем, не сделала еще этого. Мало того – она еще не отвечала на его жестокое послание.
– Надо быть ослом, чтобы бояться ее! – сказал он себе, шагая под тополями гествикской аллеи, тянувшейся по направлению к Оллингтону.
Отправляясь в Оллингтон, в первый раз по приезде из Лондона, он ехал верхом, с блестящими шпорами, в новом платье и перчатках. Тогда он не знал еще о помолвке Лили. Теперь же он довольствовался пешим путешествием, и в то время как брал шляпу и трость в прихожей дома своей матери, оставался совершенно равнодушным к своей наружности. Он быстро шел по аллее, под сенью гествикских тополей, по широкой окраине из мягкого дерна, окаймлявшего палисады графа Де Геста. «Надо быть ослом, чтобы бояться ее», – размышлял Джонни о своем положении, размахивая тростью в воздухе, ударяя ею то по одному, то по другому дереву, сталкивая с дороги камни. «Ничто в мире не принудит меня жениться на ней, – говорил он себе, – даже если приведут против меня десятки обвинений. Она знает не хуже моего, что я вовсе не думал жениться на ней. Это был обман с начала до конца. Если она приедет сюда, я ей скажу это перед лицом матери». Но, представив себе внезапное прибытие Эмилии, он сознавался самому себе, что все еще сильно ее боялся. Он сказал ей, что любил ее. Он только это и написал ей. При обвинении он только в этом грехе и должен признаться.
Размышления его постепенно перешли от Эмилии Ропер к Лили Дейл, но и тут он не видел отрадных перспектив. Он обещал перед отъездом побывать в Оллингтоне – и теперь исполнял свое обещание. Он знал заранее, что будет сидеть в гостиной у мистрис Дейл молчаливым и смущенным, с постоянным сознанием, что должен от всех скрывать свою тайну. Ему нельзя свободно говорить в присутствии Лили, он не мог говорить с ней о предмете, занимавшем все его мысли. Если бы он застал ее одну… Но, может, тогда положение его стало бы еще хуже.
Когда Джонни вошел в гостиную, там не было никого.
– Они все трое были здесь минуту тому назад, – сказала служанка. – Если вы пойдете в сад, мистер Джон, то, наверное, найдете их там.
И Джон Имс, нисколько не медля, отправился в сад.
Прежде всего он прошел по прогулочным дорожкам и никого не встретил. Потом прошел поперек лужайки в отдаленный конец сада и там, выступив на небольшую тропинку, ведущую от Большого дома, встретился с Лили.
– О! Джон! – сказала она. – Как ваше здоровье? Я думаю, вы никого не нашли дома. Мама и Белл в огороде – с Хопкинсом.
– Я исполняю свое обещание, – сказал Имс. – Я сказал, что приду к вам перед отъездом в Лондон.
– Они также, как и я, будут рады вас видеть. Не пойти ли и нам в огород? Впрочем, вы, может быть, пришли пешком и устали.
– Да, я шел пешком, – сказал Имс, – но не очень устал.
В сущности же он не хотел идти к мистрис Дейл, хотя в то же время решительно не знал, о чем говорить с Лили, оставаясь рядом с ней. Он воображал, что перед отъездом ему приятно было бы иметь случай поговорить с ней наедине – воспользоваться последним свиданием, прежде чем она сделается замужней женщиной. Но вот случай этот представился, а Джонни был почти готов уклониться от него.
– Вы останетесь и отобедаете с нами? – спросила Лили.
– Нет, не могу, я твердо обещал моей маме, что к обеду буду дома.
– Вы так добры, что пришли даже пешком повидаться с нами. Если вы действительно не устали, то сходимте к матушке. Она будет очень сожалеть, если не увидит вас.
Лили сказала это, вспомнив в тот момент наставления Кросби насчет Джона Имса. Но Джон решился высказать ей то, ради чего нарочно пришел, он решился наконец воспользоваться случаем, который предоставляла ему Фортуна.
– Нет, я не пойду в сад сквайра, – сказал он.
– Дяди Кристофера там теперь нет. Он где-то на ферме.
– Если позволите, Лили, я лучше останусь здесь. Я думаю, они скоро вернутся. Разумеется, мне приятно было бы увидеться с ними перед отъездом в Лондон. Но, Лили, я пришел сюда собственно для того, чтобы увидеться с вами. Ведь вы сами вызвали меня на обещание.
Неужели прав был Кросби в своих замечаниях? Благоразумно ли она поступала, выказывая искреннее расположение своему старому другу?
– Не лучше ли нам пойти в гостиную? – спросила Лили, чувствуя, что там ей будет до некоторой степени безопаснее, чем между садовыми кустарниками и дорожками.
И мне кажется, в этом отношении она была права. Мужчина будет говорить о любви между лилиями и розами, между тем как скромное украшение четырех стен гостиной делает его совершенно немым. Джон Имс некоторым образом сознавал это и решился оставаться в саду, если только в состоянии будет устроить это.
– Если вы не станете настаивать, я бы лучше остался и посидел здесь. Итак, Лили, вы выходите замуж?
Сказав эти слова, Джонни пропустил целую половину приготовленного объяснения и начал прямо с его середины.
– Да, – сказала она, – надеюсь, что выхожу.
– Я еще, кажется, не поздравлял вас.
– Я знаю очень хорошо, что в душе вы меня поздравили. Я всегда была уверена, что вы пожелаете мне всего хорошего.
– Вы говорите правду. И если поздравление может поселить во мне надежду, что вы будете счастливы, то я поздравляю вас. Но, Лили…
И он остановился, красота, непорочность и женская грация отнимали у него способность говорить.
– Мне кажется, я понимаю все, что вы хотите сказать. Мне не нужно от вас формальных заверений, чтобы я поняла, что могу считать вас одним из моих лучших друзей.
– Нет, Лили, вы не поняли всего, что я хотел бы сказать. Вы никогда не знали, как часто и как много я думал о вас и как искренно, горячо я вас любил.
– Джонни, теперь вы не должны говорить об этом.
– Не высказав вам этого, я не могу уехать отсюда. Когда я приехал сюда и когда мистрис Дейл сказала мне, что вы выходите замуж за этого человека…
– Вы не должны отзываться о мистере Кросби в таком роде, – сказала Лили, обращаясь к нему с видом величайшего гнева.
– Я не имею намерения отзываться о мистере Кросби непочтительно. Позволив себе это, я стал бы презирать самого себя. Без всякого сомнения, вы его любите больше, чем кого-либо другого.
– Я люблю его больше всего в целом мире.
– И я тоже люблю вас больше всего в целом мире. – Сказав это, он поднялся со своего места и встал перед Лили. – Я знаю, как я беден и до какой степени недостоин вас, хотя вы и выходите замуж за другого, но я не думаю, чтобы мне нельзя было высказать того, что у меня на душе. Разумеется, вы не могли принять предложения такого человека, как я. Но я любил вас с того времени, как мы помним себя, и теперь, когда вам предстоит быть женой другого, я не могу не сказать вам, что это истина. Вы отправитесь в Лондон и будете там жить, но видеться там с вами для меня невозможно. Я не могу прийти в дом этого человека.