– Я полагаю, что он должен получить свои деньги, иначе чем же он будет жить? – спросила графиня, чуть дрожа.
– Чем жить?! – прокричал граф. – Значит, вы оправдываете его и находите, что он должен писать своему отцу подобные письма?
– Я только сожалею об этом, – отвечала она.
– Я сам не знаю, откуда взять денег. Что касается него, то если бы он даже умер с голоду, я бы сказал только, что так ему и следует. Он служит позором моему имени и моему семейству. Сколько я знаю, он недолго проживет.
– Ах, Де Курси! Не говорите об этом таким тоном.
– Каким же тоном я буду говорить? Если бы я сказал, что он составляет для меня единственное утешение, что он живет, как следует благородному человеку, что он отличается отличным здоровьем, что у него добрая жена и несколько законных детей, неужели вы бы этому поверили? Вы, женщины, все легкомысленны. От слов моих он не сделается хуже.
– Но он может исправиться.
– Исправиться! Ему за сорок лет, а когда я видел его в последний раз, он показался мне шестидесятилетним стариком. Ну что же, отвечайте на его письмо, а я не хочу.
– Что же сказать ему насчет денег?
– Почему он не напишет к Гейзби насчет своих поганых денег? Зачем он меня беспокоит? У меня нет его денег. Спросите о них Гейзби.
Наступила другая пауза, во время которой графиня сложила письмо и положила в карман.
– Долго ли Джордж будет оставаться здесь с этой женщиной? – спросил граф.
– Мне кажется, она никому здесь не мешает, – возразила графиня.
– Садясь обедать, я всегда думаю, что сажусь за стол вместе со своей горничной. В жизнь свою не видывал подобной женщины. Не могу понять, как он терпит ее! Впрочем, он, по-видимому, нисколько о ней не заботится.
– Эта связь делает его степенным.
– Степенным!
– Она скоро разрешится от бремени и поэтому должна оставаться здесь. Если Порлокк не женится, то вы знаете…
– Так, значит, он намерен поселиться здесь навсегда? Я вам вот что скажу. Этому не бывать. Ему будет лучше и легче, чем мне, держать на своих плечах и на плечах жены свой собственный дом и хозяйство, и это вы можете им сказать. Я не хочу, чтобы они были здесь. Слышите ли?
Наступила новая пауза.
– Слышите ли?! – прокричал граф.
– Да, разумеется, слышу. Я как раз думала о том, что вы, вероятно, не захотите, чтобы я их выгнала из дому, особенно теперь, когда так скоро ожидается разрешение от бремени.
– Знаю, к чему это клонится, но этому не бывать. Не хочу, чтобы они были здесь, и если вы не скажете им этого, то я сам скажу.
В ответ на это леди Де Курси обещала выразить им волю своего супруга, полагая, быть может, что способ этого выражения самим графом далеко не может подействовать благотворно, в такую особенную эпоху, какая сейчас наступала в жизни мистрис Джордж.
– Знаете ли вы, – сказал граф, переменив тему разговора, – что сегодня приезжал сюда какой-то человек, который называл себя Дейлом?
Графиня отвечала утвердительно.
– Почему же вы скрываете это от меня?
И при этом начался тот скрежет зубов, который казался таким неприятным и страшным для мистрис Джордж.
– Потому что в этом я не видела никакой важности. Он приезжал повидаться с леди Джулией Де Гест.
– Да, то есть он приезжал объясниться насчет этого Кросби?
– Надо так думать.
– И зачем вы позволили этой девчонке быть такой дурой? Вы увидите, что он сыграет с ней какую-нибудь низкую шутку.
– О, никогда!
– Почему она хочет выйти замуж за такого человека?
– Он настоящий джентльмен и к тому же имеет положение в обществе. Тут я не вижу ничего дурного. Сейчас так трудно для девушки выйти замуж без денег.
– Значит, поэтому они должны выходить за кого ни попадя. Насколько я вижу, это замужество хуже, чем у Эмилии.
– Эмилия, мой друг, вышла замуж очень хорошо.
– Гм! Вот уж ничего не вижу в этом хорошего. Напротив, по-моему, это чрезвычайно скверно, так скверно, что хуже этого ничего и быть не может. Впрочем, это ваше дело. Я никогда не вмешивался и не намерен вмешиваться в ваши дела.
– Я вполне уверена, что она будет счастлива, она так искренно привязана к этому молодому человеку.
– Искренно привязана к этому молодому человеку!
Тон голоса и манера, с которыми граф повторил эти слова, были таковы, что казалось – его сиятельство имел бы блистательные успехи на сцене, если бы только его внимание обратилось на профессию актера.
– Я чувствую себя плохо, когда слышу подобные вещи. Она хочет замуж, так пусть же на себя и пеняет, я не могу ничем помочь, только помните, как бы здесь не вышло скандала насчет той, другой, девушки. Если он из-за нее наделает мне хлопот, то клянусь… я буду ему хуже смерти. Когда же назначена свадьба?
– Говорят, в феврале.
– Чтобы во время свадьбы не было каких-нибудь глупостей и издержек. Если она хочет выйти за клерка, так пусть и свадьба будет такая, какая бывает у клерков.
– Он еще до свадьбы получит место секретаря.
– Велика разница! Секретарь! А как вы думаете, что это за люди – секретари? Нищие, которые являются, никто не знает откуда! Я не хочу, чтобы были дурачества, слышите?
Графиня ответила, что слышит, и воспользовалась первой минутой, чтобы удалиться. Наступила очередь камердинера. После часовой службы он не раз повторял в лакейской, что старый хрыч расходился, точно сатана в аду.
Глава XXVII. «Клянусь честью, я этого не понимаю»
Между тем леди Александрина старалась представить себе как можно вернее все выгоды и невыгоды своего положения. Она не имела ни особенно нежных чувств, ни силы характера, ни возвышенных целей. Много раз она себя спрашивала, была ли настоящая жизнь ее достаточно счастлива, чтобы постоянное пребывание в ней могло удовлетворить ее желаниям, и каждый раз отвечала себе, что перемена на всякую другую жизнь была необходима. Нередко также советовалась она с собой насчет своего звания, которым немало гордилась, и всегда говорила себе, что не может понизить себя в свете без тяжелых мучений. Впрочем, в последнее время Александрина приучила себя к мысли, что гораздо более выигрывала, сделавшись женою такого человека, как Кросби, нежели оставаясь незамужней дочерью своего отца. В положении сестры ее Эмилии было много такого, чему она не завидовала, но еще менее было завидного в положении ее сестры Розины. Дом Гейзби не отличался таким великолепием, как замок Курси, но все же он не был таким скучным, не служил источником постоянных огорчений и сверх того составлял собственность ее сестры.
– Очень многие выходят замуж за подобных мужчин, – говорила она Маргеритте.
– Да, разумеется. Большая, однако же, разница, когда мужчина имеет состояние.
Разумеется, тут большая разница. Кросби не имел состояния, не был даже так богат, как Гейзби, не мог держать экипажа и не имел загородного дома, но зато был светским человеком и снискал в обществе более уважения, чем Гейзби. Он также мог, по всей вероятности, занять высокое место в своей профессии, и вообще был видный мужчина в строгом смысле этого слова, а леди Александрина, конечно, отдала бы преимущество джентльмену с пятью тысячами фунтов годового дохода, но раз подобного джентльмена не оказывалось, то почему же бы ей не быть за мистером Кросби, чем вовсе не иметь мужа? Она не была влюблена в мистера Кросби, но надеялась, что может жить с ним комфортабельно, да и вообще быть замужем дело хорошее.
Александрина составила себе правила, по которым должна была исполнять свой долг по отношению к мужу. Ее сестра Эмилия была полной госпожой в своем доме, управляя всем умеренно и сносно, и доставляя таким управлением пользу своему мужу. Александрина боялась, что ей не позволят управлять, но, во всяком случае, решила, что она попробует. Она приложит все усилия, чтобы дать мужу спокойствие, и будет в особенности стараться не раздражать его напоминаниями о своем высоком происхождении. В этом отношении она будет весьма кроткой, а если пойдут дети, она будет заботиться о них так, как будто отец их обыкновенный священник или адвокат. Много думала она также о Лилиане Дейл, задавала себе различные вопросы с целью убедить себя в высоких правилах относительно своего долга в этом случае. Виновата ли она в том, что отбивает мистера Кросби у Лилианы Дейл? В ответ на этот вопрос Александрина спокойно уверяла себя, что она не виновата. Мистер Кросби ни под каким видом не женился бы на Лилиане Дейл. Он не раз признавался ей в этом, причем самым торжественным образом. Поэтому она нисколько не вредила Лилиане Дейл. Внутренне Александрина была убеждена, что преступный обман Кросби в отношении Лилианы Дейл не так значителен, ведь разве не была Александрина дочерью графа! – ее высокое положение до некоторой степени смягчало степень падения ее возлюбленного – но в этом казалось трудно признаться даже самой себе.
Александрина в этом вопросе не получила большого сочувствия от своих родных. «Я боюсь, что он мало думает о своих религиозных обязанностях. Мне сказывали, что молодые люди подобного рода редко думают об этом», – говорила Розина. «Я не виню тебя, – говорила Маргеритта. – Ни под каким видом не виню. Признаться тебе, я думаю об этом браке гораздо меньше, чем думала в то время, когда Эмилия выходила замуж, но сама ни в каком случае этого бы не сделала». Отец Александрины объявил ей, что, по его мнению, она не ребенок и знает, что делает. Ее мать старавшаяся утешать и до некоторой степени поощрить ее, несмотря на то, постоянно твердила, что Александрина выходит замуж за человека без звания и без состояния. В поощрениях выражалось нравоучение, а ее утешения принимали вид увещаний: «Разумеется, душа моя, ты не будешь богата, но я уверена, что будешь жить хорошо. Мистер Кросби может быть принят где угодно, тебе никогда не придется краснеть за него». При этом графиня намекала, что ее старшей замужней дочери приходилось стыдиться своего мужа. «Я бы желала, чтобы он имел возможность держать экипаж для тебя, но может, со временем и это будет».