– Ваш друг Сарк тоже говорил об этом лорду Броку, – сказал Фиаско. Надо заметить, что граф Сарк был молодой джентльмен с большим влиянием, а лорд Брок – первый министр. – Вам следует благодарить лорда Сарка.
– Столько же следует благодарить его, сколько и моего лакея, – сказал сэр Рэфль.
– Премного обязан господам членам совета, – сказал Кросби серьезным тоном. – Обязан и лорду Сарку, а также и вашему лакею, сэр Рэфль, если только он принимал участие в моем повышении.
– Я ничего подобного не говорил, – сказал сэр Рэфль. – Я находил справедливым дать вам понять, что государственный казначей принял именно мое мнение, заявленное, разумеется, официально. Однако меня ждут в Сити, и потому, джентльмены, я должен пожелать вам доброго утра. Богс, готова ли моя карета?
При этом дежурный курьер открыл дверь, и великий сэр Рэфль Бофль окончательно удалился со сцены своего прежнего поприща.
– Что касается обязанностей на вашей новой должности, – продолжал мистер Оптимист, ничем не показывая радости от отъезда своего неприятеля – ничем, кроме разве как особенным блеском глаз и более довольным тоном голоса, – вы увидите, что совершенно знакомы с ними.
– Это так, – сказал Буттервел.
– И я вполне уверен, что вы будете исполнять их к собственной чести, к удовольствию управления и на пользу общества. Мы всегда с особенным удовольствием будем принимать ваше мнение о предметах более или менее важных, что касается внутренней дисциплины управления, мы убеждены, что спокойно можно оставить ее в ваших руках. В делах более серьезных вы будете, без всякого сомнения, советоваться с нами, и я совершенно уверен, что мы будем трудиться спокойно и с взаимным доверием.
После этого мистер Оптимист окинул взглядом своих собратьев представителей, занял свое кресло и, взяв в руки лежавшие перед ним бумаги, приступил к занятиям текущего дня.
Было около пяти часов, когда, при этом особенном случае, секретарь вернулся из зала собрания в свой кабинет. Ни в то время, когда сэр Рэфль хвастался своим влиянием, и ни в то, когда мистер Оптимист держал свою речь, мистера Кросби не покидало тяжелое бремя, лежавшее на его плечах. Он не думал ни о том, ни о другом, а об одной только Лили Дейл, и хотя оба эти джентльмена не угадывали его мыслей, но они заметили, что Кросби не был похож на себя.
– В жизнь свою не видел человека, который бы так мало радовался своему счастью, – сказал мистер Оптимист.
– У него что-нибудь есть на душе, – сказал Буттервел. – Кажется, он думает жениться.
– В таком случае неудивительно, что его ничто не радует, – сказал майор Фиаско, который сам был холостяком.
По приходе в кабинет Кросби схватил лист почтовой бумаги, как будто торопливость могла помочь ему написать письмо в Оллингтон. Но хотя бумага лежала перед ним, хотя перо было в его руке, письмо, однако ж, не писалось и не хотело писаться. Какими словами он должен был начать его? К кому следовало его писать? Каким образом объявить себя низким человеком, которым он сделался? Конверты из его отделения отправлялись на почту каждый вечер, вскоре после шести часов, а между тем к шести часам он не написал еще ни слова. «Я напишу у себя на квартире, ночью», – сказал он про себя и потом, оторвав лоскуток бумаги, набросал несколько строчек, которые получила Лили и которых она не хотела показать ни сестре, ни матери. Кросби воображал, что эти несколько строчек некоторым образом приготовят бедную девушку к ожидавшему ее удару, что они, по крайней мере, заставят ее подумать, что тут скрывается что-нибудь недоброе, но, воображая это, он не рассчитывал на постоянство ее натуры, не вспомнил об обещании, которое она дала ему, что ее ничто не принудит усомниться в нем. Кросби написал эти строчки и потом, взяв шляпу, пошел к Чэринг-Кроссу, по улице Сен-Мартин, к Семи углам и Блумсбери, и очутился в той части города, до которой ему не было никакого дела и в которой до этого раза он никогда не бывал. Он сам не знал, куда и зачем он шел. Он не знал, каким образом освободиться от тяжести, которая давила его. Ему казалось, что он с благодарностью променял бы свое положение на положение младшего чиновника в его отделении, лишь бы только этот чиновник не сделал такой измены доверию, в какой он сам был виновен.
В половине восьмого Кросби очутился в клубе Себрайт и там обедал. Человек в состоянии обедать, хотя бы сердце его разрывалось на части. После обеда Кросби взял кеб и отправился домой, в улицу Маунт. Во время поездки он дал себе клятву не ложиться спать, пока не напишет письма и не снесет его на почту. Когда на листе почтовой бумаги показались первые слова, была уже полночь; несмотря на это Кросби решился выполнить клятву. Около трех часов, при холодном лунном освещении, Кросби вышел из квартиры и опустил свое письмо в ближайший почтовый ящик.
Глава XXIX. Джон Имс возвращается в Буртон-Кpесцент
Джон Имс и Кросби вернулись в Лондон в один и тот же день. Не мешает припомнить, каким образом Имс оказал услугу лорду Де Гесту при встрече последнего с быком и как велика была при этом случае благодарность лорда. Воспоминание об этом событии и сильное одобрение, которое он получил от матери и сестры за приобретение своей храбростью подобного друга, доставляли Имсу некоторое удовольствие в последние часы его пребывания под родным кровом. Но все-таки и для него были два несчастья, слишком серьезные, чтобы позволить ему испытывать что-нибудь близкое к совершенному счастью. Он, во-первых, оставлял Лили, которая должна была выйти замуж за ненавистного ему человека, во-вторых, он возвращался в Буртон-Кресцент, где ему предстояло встретиться с Эмилией Ропер – Эмилией взбешенной или влюбленной. Перспектива Эмилии в ее бешенстве была страшна для него, но еще страшнее представлялась ему Эмилия влюбленная. В письме своем он уклонился от супружества, но что, если она не захочет принять во внимание все приводимые им затруднения и поведет его к алтарю наперекор его желанию?!
По приезде в Лондон Джонни Имс, взяв кеб и положив в него чемодан, едва мог собраться с духом, чтобы отдать извозчику приказание ехать в Буртон-Кресцент. «Не лучше ли мне ехать на ночь в какой-нибудь отель? – спросил он про себя. – Тогда я могу узнать от Кредля, что делается в их квартире». Как бы то ни было, он велел везти себя в Буртон-Кресцент и, обозначив направление поездки, стыдился отменить его. По мере приближения к знакомым дверям сердце до такой степени замирало в нем, что его, можно сказать, почти не существовало. Когда извозчик спросил, не нужно ли постучать, Джонни не мог ответить, а когда служанка дома встретила его, он готов был убежать.
– Кто дома? – спросил он тихим голосом.
– Хозяйка дома, – отвечала девушка, – мисс Спрюс и мистрис Люпекс, мистер Люпекс снова запил, дома и мистер…
– А мисс Ропер здесь? – спросил он тоже вполголоса.
– О да! Мисс модистка здесь, – отвечала девушка немилосердно громким голосом. – Она сейчас была в столовой, накрывала стол. – Мисс модистка!
При этих словах девушка открыла дверь столовой. Джонни Имс чувствовал, что ноги его подкашиваются.
Между тем мисс модистки не оказалось в столовой. Завидев приближающийся кеб с ее обожателем, она сочла за лучшее оставить хозяйственные обязанности и укрепиться за кистями, лентами и другими принадлежностями дамского туалета. Если бы она знала, до какой степени был слаб и труслив неприятель, с которым предстояло ей вступить в бой, она, по всей вероятности, применила бы совсем другую тактику и выиграла бы победу, сделав только два-три удачных выстрела. Однако она этого не знала. Она считала весьма вероятным, что возьмет над ним верх и овладеет им, но ей и в голову не приходило, что ноги под ним так были слабы, что стоило бы только дунуть, и он бы упал. Только одни самые дурные и бездушные женщины знают, до какой степени простирается их власть над мужчинами, как, с другой стороны, только самые дурные и самые бессердечные мужчины знают, до какой степени простирается их власть над женщинами. Эмилию далеко нельзя было считать хорошим образцом женского пола, но были женщины гораздо хуже ее.
– Ее тут нет, мистер Имс, вы увидите ее в гостиной, – сказала девушка. – Ей будет приятно снова с вами встретиться.
Но мистер Имс осторожно прошел мимо дверей гостиной, не заглянув даже в нее, и старался пробраться в свою комнату, не быв никем замеченным.
– Вот и теплая вода для вас, мистер Имс, – сказала девушка, войдя к Джонни через полчаса. – Обед подадут через десять минут. За обедом будут мистер Кредль и сын хозяйки.
Для Джонни Имса была еще возможность отобедать где-нибудь в трактире на улице Странд. Он мог уйти из дома, сказав, что отозван, и таким образом отдалить от себя минуту неприятной встречи. Он уже решился сделать это, и, конечно, сделал бы, если бы дверь гостиной не отворилась в то время, когда он находился на лестнице. Дверь отворилась, и он оказался лицом к лицу перед целым обществом. Первым вышел Кредль, ведя под руку, к сожалению, я должен сказать, мистрис Люпекс – Egyptia conjux![60] За ним следовала мисс Спрюс с молодым Ропером, а Эмилия и ее мать заключали шествие. О побеге теперь нельзя было думать, и бедный Имс бессознательно был увлечен за обществом. Все были рады видеть его, все горячо поздравляли его с возвращением, но он до такой степени растерялся, что даже не заметил, присоединялся ли голос Эмилии к прочим голосам. Джонни уже сидел за столом, и перед ним стояла тарелка супа, когда увидел, что с одной стороны подле него сидела мистрис Ропер, а с другой – мистрис Люпекс. Последняя при входе в столовую отделилась от Кредля.
– При всякого рода обстоятельствах, быть может, гораздо лучше для нас обоих быть разъединенными, – сказала она. – Не правда ли, мистрис Ропер? Дело другое между нами, мистер Имс, от меня вам не может быть никакой опасности, особенно когда напротив сидит мисс Эмилия.
Последние слова предполагалось прошептать Джонни Имсу на ухо. Джонни, однако же, ничего не ответил, он только вытер пот, выступивший на лице. Напротив действительно сидела Эмилия и смотрела на него – та самая Эмилия, которой он писал письмо, уклоняясь от чести жениться на ней. По ее взглядам он не мог понять, в каком она настроении. Лицо ее было угрюмо, неодушевленно, казалось, она намеревалась просидеть весь обед молча. Легкая усмешка пробежала по ее лицу, когда она услышала шептание мистрис Люпекс, и при этом заметно было, что нос ее немного вздернулся, но она все-таки не сказала ни слова.