Каково должно быть выражение его лица, когда он писал о себе эти слова при тусклом свете своей небольшой, одинокой лампы? Если бы он писал это письмо днем, в своей канцелярии, при людях, беспрестанно входящих и выходящих из его кабинета, он едва ли выразился бы о себе так откровенно. Он думал бы тогда, что написанные им о себе слова могут быть прочтены другими глазами, кроме тех, для которых они предназначались. Но в то время, когда он сидел один, глубокой ночью, и раскаивался в своем преступлении почти чистосердечно, он был уверен, что написанного им никто другой не прочитает. В этих словах, говорил он, должна заключаться истина. Теперь они были прочитаны той, кому были адресованы, перед матерью стояла дочь, ей предстояло выслушать свой приговор.
– Скажите мне все сразу, – повторила Лили.
Но какими словами могла мать передать ей содержание письма?
– Лили, – сказала она, встав с места и оставив оба письма на кушетке: из них адресованное на имя Лили было спрятано под носовым платком, а другое, прочитанное, лежало развернутым и на виду. Мистрис Дейл взяла обе руки дочери в свои руки, посмотрела ей в лицо и сказала: – Лили, дитя мое!
Больше она ничего не могла сказать, рыдания заглушили ее слова.
– Разве это от него, мама? Могу я прочитать? Надеюсь, он…
– Да, это от мистера Кросби.
– Неужели он болен, мама? Не мучьте меня, скажите мне сразу. Если он болен, я поеду к нему.
– Нет, нет, моя милочка, он не болен. Но подожди… не читай еще. О, Лили! В этом письме заключаются дурные вести, весьма дурные вести.
– Мама, если он не в опасности, то я могу прочитать. Дурные вести относятся к нему или только ко мне?
В этот момент служанка постучала в дверь и, не дождавшись ответа, наполовину отворила ее:
– Извините, внизу мистер Бернард желает переговорить с вами.
– Мистер Бернард! Попроси мисс Белл принять его.
– Мисс Белл уже с ним, но он говорит, что ему непременно нужно видеться с вами.
Мистрис Дейл чувствовала, что ей нельзя оставить Лили одну. Она не могла взять с собой письмо и в то же время не могла оставить свою дочь при раскрытом письме.
– Я не могу с ним увидеться, – сказала мистрис Дейл. – Спроси, что ему угодно. Скажи, что сейчас я не могу спуститься.
Служанка удалилась, и Бернард передал Белл свое поручение.
– Скажите, Бернард, что это значит? – спросила Белл. – Не случилось ли чего-нибудь дурного с мистером Кросби?
Бернард в немногих словах рассказал все и, понимая, почему его тетка не вышла к нему, отправился назад в Большой дом. Белл, пораженная таким известием, бессознательно села за стол и, утвердив на нем локти, подпирала голову руками.
«Это убьет ее, – говорила она. – Лили, моя бедная, милая, дорогая Лили! Это решительно убьет ее».
Мать между тем оставалась с дочерью, горестное известие еще не было сообщено.
– Мама, – сказала Лили, – что бы там ни было, но я должна знать это. Я начинаю угадывать истину. Вам больно передать ее. Позвольте. Могу ли я сама прочитать его?
Спокойствие Лили изумляло мистрис Дейл. Нельзя было не думать, что Лили угадывала истину, иначе она не проявляла бы такой твердости духа, слезы в ее глазах как будто высохли.
– Ты можешь прочитать, но прежде я должна рассказать тебе его содержание. О дитя мое, родное мое дитя!
В это время Лили склонилась к постели, и ее мать остановилась перед ней и начала ее ласкать.
– В таком случае расскажите мне, – сказала она. – Впрочем, я знаю, в чем дело. На свободе, вдали от меня, он передумал о браке и находит, что это не должно быть так, как мы полагали. Я предлагала ему до отъезда взять назад свое слово, и теперь он убедился, что лучше принять предложение. Так ли это, мама?
Мистрис Дейл ничего не сказала в ответ, но Лили понимала по выражению ее лица, что это совершенно так.
– Он мог бы написать мне самой, – сказала Лили с особенной гордостью. – Мама, пойдемте завтракать. Значит, мне он ничего не прислал?
– К тебе есть записка. Он просит, чтоб я ее прочитала, но я ее не распечатала. Вот она.
– Дайте ее мне, – сказала Лили почти сердито. – Позвольте мне прочитать его последние слова ко мне.
И Лили взяла записку из рук матери.
«Лили, – говорилось в записке, – ваша мать расскажет вам все. Прежде чем вы прочитаете эти немногие слова, вы узнаете, что доверялись человеку, не заслуживающему ни малейшего доверия. Я знаю, что вы будете презирать меня. Не смею даже просить у вас прощения, понадеюсь, что вы позволите мне молиться о вашем счастье. А. К.».
Лили прочитала эти слова, не изменяя своего положения. Потом она встала, подошла к стулу и села на него спиной к матери. Мистрис Дейл тихонько пошла вслед за ней и стала позади стула, не смея говорить с несчастной дочерью. С запиской Кросби в руке Лили просидела минут пять, устремив взоры в открытое окно.
– Я не буду презирать его, я прощаю ему, – сказала она наконец, стараясь владеть своим голосом и почти не выказывая признаков, что не может успешно выполнить свое намерение. – Мне больше нельзя писать к нему, но вы, мама, напишите и скажите ему, что я прощаю его. Теперь пойдемте завтракать.
Сказав это, Лили встала со стула.
Мистрис Дейл боялась начать разговор: до такой степени было невозмутимо спокойствие Лили, до такой степени было строго и неподвижно выражение ее лица. Она не знала, каким образом выразить свое сожаление или сочувствие, но в выражении сожаления, по-видимому, не представлялось ни малейшей надобности, как не требовалось даже и сочувствия. Кроме того, мистрис Дейл не могла понять всего, что говорила Лили. Что хотела она выразить фразой: «Я предлагала ему взять назад свое слово»? Неужели между ними до отъезда его поселилась ссора? В письме своем Кросби не намекал на это. А все-таки мистрис Дейл не смела пуститься в расспросы.
– Ты на меня наводишь страх, Лили, – сказала мистрис Дейл. – Твое спокойствие ужасает меня.
– Милая мама! – И бедная девушка улыбнулась, обняв свою мать. – Вам незачем бояться за мое спокойствие. Мне хорошо известна вся истина. Я несчастлива, очень несчастлива. Самые светлые, самые отрадные надежды моей жизни разрушились, мне уже никогда не видеть того, кого я люблю больше целого мира!
Сердце бедной Лили переполнилось, и она зарыдала в объятиях матери.
Ни одного слова, выражавшего гнев, не было произнесено против виновника всего этого горя. Мистрис Дейл чувствовала, что ей не хватает твердости, чтобы выразить свой гнев, а тем более не была способна на это бедная Лили. Она, впрочем, не прочитав его письма, не знала, до какой степени простиралась нанесенная обида.
– Дайте же мне его письмо, мама, – сказала она. – Ведь рано или поздно, но вы должны это сделать.
– Не теперь, Лили, подожди немного. Я все сказала тебе, все, что нужно тебе знать сейчас.
– Теперь, мама, непременно теперь. – И нежный серебристый голос Лили снова сделался суровым. – Я прочитаю его, и затем всему конец.
Мистрис Дейл передала письмо, и Лили молча его прочитала. Мать хоть и стояла поодаль, но пристально следила за малейшим изменением в выражении лица своей дочери. Лили сидела на постели, поддерживая рукой голову, так как письмо лежало перед ней на подушке. Из ее глаз текли слезы, и время от времени она прекращала чтение, чтобы вытереть глаза. Слезы Лили были весьма заметны, но она довольно спокойно продолжала чтение, пока не дошла до той строки, где Кросби говорил, что дал слово жениться на другой. Мистрис Дейл заметила при этом, что Лили вдруг остановилась и что по всему телу дочери пробежала дрожь.
– Он поторопился, – сказала Лили почти шепотом и потом окончила читать письмо. – Скажите ему, мама, что я не буду его презирать. Вы ему скажете это от меня, не правда ли?
С этим вопросом Лили встала с постели.
Мистрис Дейл не хотела дать ей обещания. В нынешнем ее состоянии все чувства в отношении Кросби были такого свойства, что она сама не понимала их, не могла дать в них отчета. Она ощущала, что сейчас могла бы броситься на него, как тигрица. Никогда еще она не питала к этому человеку такой злобы и ненависти, как теперь. В глазах ее он был убийцей, более чем убийцей. Он, как волк, прокрался в ее маленькое стадо и, вырвав из него овечку, сделал ее на всю жизнь калекой. Каким же образом могла мать простить подобное преступление или согласиться быть посредницей, через которую должно изречься слово прощения!
– Мама, вы должны это сделать. Если не напишете вы, я сама напишу. Помните, что я люблю его. Вы знаете, что значит полюбить мужчину. Он сделал меня несчастною, я еще и не знаю, до какой степени несчастною, но я любила и люблю его. В глубине души я убеждена, что он все еще любит меня, а при такой уверенности ненависть и злопамятность существовать не могут.
– Буду молиться, да поможет мне Бог простить этого человека, – сказала мистрис Дейл.
– Во всяком случае, вы должны передать ему мои слова, непременно должны. Вы так и напишите, мама. Лили просит передать вам, что она простила вас и презирать вас не будет. Обещайте мне сделать это!
– Теперь, Лили, я ничего не могу обещать. Я подумаю об этом и постараюсь исполнить свой долг.
Лили снова села, держась руками за платье матери.
– Мама, – сказала она, пристально глядя в лицо матери, – теперь вы должны любить меня, а я должна любить вас. Теперь мы будем неразлучны. Я должна быть вашим другом и советником, быть для вас всем на свете, более чем когда-нибудь. Теперь я должна влюбиться в вас.
Лили снова улыбнулась, слезы на ее щеках почти высохли.
Наконец обе они спустились в столовую, из которой Белл не выходила. Мистрис Дейл вошла первой, Лили следовала за ней и при самом входе как будто пряталась за матерью, но потом смело выступила вперед и, обняв Белл, крепко прижала ее к своей груди.
– Белл, – сказала она, – его уж нет.
– Лили, бедная Лили! – сказала Белл, рыдая.
– Его уж нет! Поговорим об этом после и узнаем, как нужно говорить о подобных вещах, не вдаваясь в глубокое горе. Сегодня мы не скажем об этом ни слова. Белл, мне страшно хочется пить, пожалуйста, дай мне чаю. – И Лили села за стол.