Чай был подан, и Лили его выпила. Не могу сказать, чтобы кто-нибудь из них разделил эту утреннюю трапезу с особенным удовольствием. Мать и две дочери сидели вместе, как сидели бы даже в то время, когда бы упала между ними страшная громовая стрела, о Кросби и его поступке не было и помину. Сейчас же после завтрака все вышли в другую комнату, где Лили, по обыкновению, села за акварельный рисунок. Мистрис Дейл внимательно следила за ней, ей хотелось дать совет своей дочери поберечь себя, и в то же время она как-то отстранялась от разговора с нею. С четверть часа Лили, с кистью в руке, просидела за рисовальной доской и потом встала и убрала ее.
– Притворство ни к чему не ведет, – сказала она. – Я только порчу хорошее, завтра мне будет лучше. Пойду лучше прилягу, мама.
И Лили удалилась.
Вскоре после этого мистрис Дейл, получив через Белл приглашение от сквайра, надела шляпу и отправилась в Большой дом.
– Я уже знаю все, что он хочет сообщить мне, – сказала она, – но все же сходить надо. Нам необходимо вдвоем переговорить об этом.
Через лужайку, садовый мостик и по садовым дорожкам мистрис Дейл пришла в приемную Большого дома.
– Мой брат в библиотеке? – спросила она, обращаясь к одной из служанок, и, постучав в дверь, вошла без доклада.
Сквайр встал со своего кресла и встретил невестку.
– Мэри, – сказал он, – полагаю вам все уже известно?
– Да, можете и вы прочитать вот это, – сказала мистрис Дейл, передавая сквайру письмо Кросби. – Можно ли было и каким образом знать, что человек этот поступит до такой степени низко?
– И Лили все уже знает? – спросил сквайр. – В состоянии ли она перенести это?
– Переносит удивительно! Ее твердость изумляет меня. Она страшит меня: я знаю, что за этим последует реакция. Лили ни на минуту не падала духом. Что касается меня, то мне кажется, что ее твердость дает мне силы переносить эту горесть.
После этого мистрис Дейл рассказала сквайру все утреннее происшествие.
– Бедная девушка! – сказал сквайр. – Бедная девушка! Что бы нам сделать для нее? Не лучше ли будет на время увезти ее отсюда? Она кроткая, милая, добрая девушка и, право, заслуживает лучшей участи. Печаль и разочарование посещают нас всех, но они бывают вдвойне тяжелее, когда приходят так рано.
Мистрис Дейл крайне изумляло проявляемое сквайром сочувствие.
– В чем же должно состоять его наказание? – спросила она.
– В презрении, которое будут питать к нему мужчины и женщины, по крайней мере, те мужчины, в глазах которых уважение или презрение имеют значение. Другого наказания я не знаю. Надеюсь, вы не захотите, чтобы имя Лили упоминалось в суде?
– Конечно нет.
– А я не захочу, чтобы Бернард вызвал его на дуэль. Это ни к чему не поведет, сейчас можно спокойно не принять вызова.
– Вы не можете думать, что я этого желаю.
– Поэтому какое же может быть другое наказание? Решительно не знаю. Есть преступления, которые человек может совершать безнаказанно. Решительно не знаю. Я поехал в Лондон за ним, и он побоялся встретиться со мной. Ну что вы станете делать с какой-нибудь гадиной? Ведь только отстранитесь от нее, ни больше ни меньше.
Мистрис Дейл про себя полагала, что самое лучшее наказание для Кросби состояло бы в том, чтобы переломать ему все кости. Не знаю, можно ли одобрение подобного рода наказаний считать свойственной всем женщинам, но могу уверенно сказать, что в настоящую минуту мистрис Дейл такое одобряла. Ей не хотелось, чтобы его вызвали на дуэль. К ее понятию о дуэли много примешивалось дурного и ничего справедливого. Она предчувствовала, что если бы Бернард отмутузил как следует этого труса за его низость, за его малодушие, то она стала бы любить своего племянника больше, чем прежде. Бернард тоже считал весьма вероятным, что если от него ожидают, чтобы он прошелся бичом по спине человека, оскорбившего его кузину, то он не встретил бы непреодолимых препятствий к выполнению этого труда. Но труд подобного рода был для него неприятен во многих отношениях. Во-первых, он презирал идею произвести скандал в своем клубе, во-вторых, ему не хотелось предавать гласности имя кузины, и, наконец, он желал уклониться от всего, что носило бы на себе характер неблагопристойности. Низкий поступок сделан, и Бернард вполне был готов отвечать Кросби тем презрением, которое Кросби заслуживал, что же касается его личности, то он приходил в отчаяние от одной мысли, что, может, общество, к которому он принадлежал, ожидало от него наказания или мести человеку, который так недавно был его другом. С другой стороны, Бернард не знал, где поймать Кросби и каким образом поступить с ним в случае его поимки. Бернард как нельзя более сожалел о своей кузине и в глубине души сознавал, что Кросби не должен от него уйти безнаказанно. Но каким же образом поступить ему с подобным человеком?
– Не хочет ли она куда-нибудь поехать? – снова спросил сквайр, всеми силами стараясь доставить утешение выражением своего великодушия. В этот момент он готов был назначить племяннице сто фунтов годового дохода, если бы только это могло дать ей какое-либо утешение.
– Для нее будет лучше остаться дома, – сказала мистрис Дейл. – Бедняжка! Правда, на некоторое время она согласилась бы удалиться отсюда.
– Я тоже так думаю, – заметил сквайр, и затем наступила пауза. – Не понимаю я этого, Мэри, клянусь честью, не понимаю. Для меня это такая удивительная вещь, как будто я поймал мошенника, вытащившего кошелек из моего кармана. В мое время, когда я был молод, ни один мужчина, поставленный на степень джентльмена, не решился бы на подобный поступок, никто бы не осмелился сделать такую низость. А теперь всякий может безнаказанно поступать в этом роде. У него есть друг в Лондоне, который пришел ко мне и говорил об этом поступке как о деле весьма обыкновенном… Можешь войти, Бернард, бедной девушке уже все известно.
Бернард утешал свою тетку как умел, проявлял глубокое сочувствие ее горю и даже частично выразил извинение, что привел такого волка в ее стадо.
– В клубе нашем все были о нем весьма хорошего мнения, – говорил Бернард.
– Не знаю я ваших нынешних клубов, – сказал его дядя, – и не желаю знать, если общество подобного человека могут терпеть после того, что он сделал.
– Не думаю, чтобы об этом узнали более пяти или шести человек, – заметил Бернард.
– Только-то! – воскликнул сквайр.
Так как имя Лили было тесно связано с именем Кросби, то он не мог выразить желания, чтобы гласность о низости последнего распространилась как можно шире. И все же он не мог не держаться идеи, что Кросби должен быть наказан презрением целого света. Ему казалось, что с этой поры и навсегда всякий человек, вступивший в разговор с Кросби, должен, собственно, за этот разговор считать себя опозоренным.
– Поцелуйте ее, – сказал он, когда мистрис Дейл стала собираться домой, – передайте ей мои заверения в любви. Если старый дядя может что-нибудь сделать для нее, то пусть она только скажет ему. Она встретила этого негодяя в моем доме, и я считаю себя обязанным перед ней. Пусть она придет повидаться со мной. Для нее это будет гораздо лучше, чем сидеть дома и скучать. Да вот что, Мэри… – И сквайр прошептал ей на ухо: – Подумайте о том, что я говорил насчет Белл.
В течение всего наступившего дня имя Кросби ни разу не было упомянуто в Малом доме. Ни одна из сестер не выходила в сад, Белл большую часть времени сидела на софе, обняв талию Лили. У каждой из них было по книге, говорили они мало, и еще меньше того прочитали. Кто в состоянии описать мысли, толпившиеся в голове Лили при воспоминании часов, проведенных вместе с Кросби, его пламенных уверений в любви, его ласк, его беспредельной и непритворной радости? Все это было для нее в то время свято, а теперь всякая вещь, которая была тогда священною, покрывалась чрез поступок Кросби мрачною тенью. Несмотря на это Лили, вспоминая о прошедшем, снова и снова говорила себе, что она простит его, мало того – что она простила его.
– И пусть он узнает об этом, – проговорила она вслух.
– Лили, милая Лили, – сказала Белл, – пожалуйста, перестань об этом думать, направь мысли на что-нибудь другое.
– Что же стану я делать, если они меня не слушаются? – отвечала Лили.
Вот все, что было сказано в течение дня об этом грустном предмете.
Теперь все узнают об этом! Действительно, я не думаю, чтобы это не были самые горькие капли в чаше, которую девушке в подобных обстоятельствах предстояло осушить. Еще в начале дня Лили заметила, что горничной уже было известно, что ее барышне изменили. Горничная своими манерами старалась выразить сочувствие, но они выражали сожаление, и Лили готова была рассердиться, но вспомнила, что это так и должно быть, и потому улыбалась своей горничной и ласково с ней говорила. Что за беда? Через день, через два весь свет узнает об этом.
На другой день Лили, по совету матери, отправилась повидаться с дядей.
– Дитя мое, – сказал он, – ты не знаешь, как мне жаль тебя. Кровью обливается сердце мое, глядя на тебя.
– Дядя, – сказала Лили, – не вспоминайте об этом. Я только и прошу, не говорите об этом, разумеется, не говорите только мне.
– Нет, нет, не скажу ни слова. Подумать только, что в моем доме гостил такой величайший бездельник…
– Дядя! Дядя! Я не хочу, чтобы вы говорили подобные вещи! Я не хочу слышать ни от одного человеческого создания что-нибудь дурное о нем… ни слова! Помните это!
И глаза ее засверкали.
Дядя не возражал, взяв руку Лили, он крепко пожал ее, и затем Лили удалилась.
– Дейлы отличались постоянством, – говорил сквайр, прохаживаясь взад и вперед по террасе перед своим домом. – Всегда были постоянны!