азмышлениях о своей обиде. Сквайр уверял себя, что с ним поступают очень жестоко, что он начал сомневаться в самом себе и своих душевных побуждениях. Отчего все окружающие так сильно не любили его, избегали его и ставили преграды его усилиям упрочить их благополучие? Он предлагал своему племяннику все права сына, требуя взамен этого, чтобы он согласился постоянно жить в доме, который должен был сделаться его собственным домом. Но племянник отказался. «Значит, ему неприятно жить со мной», – сказал старик с горечью. Он был готов наградить своих племянниц щедрее, чем награждались дочери Оллингтонского дома своими отцами, а они отвергают его доброе расположение, открыто говоря, что не хотят быть ему обязанными. Он стал тихо ходить по террасе, с глубокой грустью размышляя обо всем этом. Живо представляя себе все свои обиды, он не мог найти того утешения, которое истекает из самых обид. Не мог потому, что в мыслях скорее обвинял самого себя, что он создан для того, чтобы его ненавидели, доказывал самому себе, что было бы хорошо, если бы он умер и если бы его позабыли навсегда, чтобы остающиеся Дейлы могли получить лучший шанс на счастливую жизнь. Когда он разбирал таким образом в собственном сердце все эти обстоятельства, мысли мало-помалу успокоились, и хотя он все еще был раздосадован, но в то же время чувствовал расположение к тем, которые более всего обижали его, и все-таки решительно был не способен выразить словами или знаками свои мысли и чувства.
Время подходило к концу года, но погода все еще стояла теплая и ясная. Воздух был скорее влажен, нежели холоден, луга и поля все еще сохраняли яркие оттенки свежей зелени. В то время как сквайр прогуливался по террасе, к нему подошел Хопкинс и, дотронувшись до шляпы, заметил, что денька через два надо ждать мороза.
– Я тоже так думаю, – сказал сквайр.
– Надо будет отправить каменщика к дымовым трубам малого виноградника, сэр, прежде чем будет возможно безопасно начать топку.
– Какого виноградника? – спросил сквайр сердито.
– Да виноградника в том саду, сэр. По-хорошему еще в прошлом году надо было сделать исправления. – Это Хопкинс сказал только для того, чтобы упрекнуть своего господина за его каприз касательно дымовых труб в винограднике мистрис Дейл. Он с большим благоразумием не беспокоил своего господина в прошлую зиму, но считал необходимым напомнить ему об этом теперь. – Я не могу приступить к топке, пока трубы не будут исправлены. Это верно.
– Так не топи, – сказал сквайр.
Надо знать, что виноград в теплице, о которой идет речь, был особенного сорта и составлял славу сада Малого дома. Его всегда стимулировали искусственною теплотой, хотя и не так рано, как в теплицах Большого дома, и Хопкинс оказался в большом недоумении.
– Он никогда не вызреет, сэр, не вызреет, хоть жди целый год.
– Так пусть его не зреет, – сказал сквайр, прохаживаясь.
Хопкинс никак не мог этого понять. В обыкновенном расположении духа сквайр весьма неохотно допускал упущения в делах подобного рода, и тем более не позволял себе делать таких упущений во всем, что касалось Малого дома. Поэтому-то Хопкинс и стоял теперь подле террасы, приподняв шляпу и почесывая в затылке. «Между ними что-нибудь не ладно», – сказал он самому себе с оттенком глубокой печали на лице.
Но когда сквайр дошел до конца террасы и вступил на дорожку, которая вела кругом дома, он остановился и подозвал к себе Хопкинса.
– Сделай что нужно в дымовых трубах, – сказал сквайр.
– Слушаю, сэр, очень хорошо, сэр. И всего-то придется переложить несколько кирпичей, на эту зиму больше ничего не надо.
– Уж если делать, так делать хорошо, приведи все в надлежащий порядок, – сказал сквайр и удалился.
Глава XXXIX. Доктору Крофтсу отказывают
– Слышал новости из Малого дома, мой друг? – спросила мистрис Бойс своего мужа спустя два или три дня после известного визита мистрис Дейл.
Был час пополудни, и приходской священник вернулся домой после отправления треб, чтобы разделить трапезу с женой и детьми.
– Какие новости? – спросил мистер Бойс, ведь он никаких новостей не слышал.
– Мистрис Дейл с дочерьми оставляют Малый дом, они хотят переселиться в Гествик.
– Как!? Мистрис Дейл уезжает!? Пустяки! – сказал священник. – Да что ей за нужда ехать в Гествик? Она не платит ни одного шиллинга аренды за дом.
– Могу тебя уверить, мой друг, что это правда. Я только что теперь была у мистрис Харп, а она слышала это от самой мистрис Дейл. Мистрис Харп говорит, что в жизни не была до такой степени удивлена. Должно быть, вышла ссора, это всего вероятнее.
Мистер Бойс сидел молча, снимая перед обедом свои грязные башмаки. Такого важного известия, касающегося общественной жизни в его приходе, уже давно не доходило до него, и он едва верил столь неожиданной новости.
– Мистрис Харп говорит, что, по словам мистрис Дейл, ничто, по-видимому, не может изменить ее намерения.
– И говорила, почему?
– Да не совсем. Но мистрис Харп говорила, что она поняла, как будто между нею и сквайром произошла размолвка. Оно и не могло быть иначе. Вероятно, тут дело касалось этого Кросби.
– Они будут очень нуждаться в деньгах, – сказал мистер Бойс, надевая туфли.
– Я то же самое говорила мистрис Харп. Эти девушки вовсе не приучены к настоящей бережливости. Что с ними будет, право, не знаю, – и мистрис Бойс, выражая свое сочувствие к дорогим друзьям, значительно успокоилась перспективой их будущей бедности. Это всегда так случается, мистрис Бойс была нисколько не хуже своих ближних.
– Ничего, еще, Бог даст, помирятся, – сказал мистер Бойс, которого эта перемена в житейских делах так обрадовала, что он посчитал: это слишком хорошо, чтобы быть правдой.
– Вряд ли, – сказала мистрис Бойс. – Мне что-то не верится. И он, и она – люди очень упрямые. Мне всегда казалось, что эти прогулки верхом, дарение девицам шляпок и нарядов для верховой езды не доведут до добра. С ними обходились, как будто с дочерями сквайра, а они все-таки не его дочери.
– Да оно почти одно и то же.
– А теперь мы видим разницу, – сказала рассудительная мистрис Бойс. – Я часто говорила милой мистрис Дейл, что она действует неблагоразумно, вот и выходит моя правда. Впрочем, я все-таки по-прежнему буду посещать их.
– Разумеется.
– Какая перемена! Какая перемена! Это будет страшным ударом для бедненькой Лили, особенно после потери прекрасного жениха и прочего другого.
После обеда, когда мистер Бойс отправился по своим делам, тот же предмет был разбираем между мистрис Бойс и ее дочерями, причем мать старалась внушить своим детям, что достоинство мистрис Дейл нисколько от этого не пострадает, что она останется все такою же леди, как и прежде, даже если б ей пришлось жить в закопченной лачуге в Гествике, и из этого наставления девицы Бойс ясно поняли, что мистрис Дейл, Белл и Лили были, так сказать, в одном шаге от потери положения в обществе и что с ними надо обходиться соответственно.
Все это, однако же, доказывает, что мистрис Дейл не подчинилась доводам сквайра, хотя и не была в состоянии их опровергнуть. Возвратясь домой, она сознавала себя почти побежденной и при разговоре с детьми по внешнему виду и голосу казалась женщиной, которая едва понимала, что должна делать. Но дочери мистрис Дейл не были свидетельницами того, как вел себя сквайр, не слышали его слов и потому не могли согласиться на отказ от своего намерения потому только, что оно не нравилось сквайру. Поэтому они сподвигли мать на новые решения, так что на другое утро мистрис Дейл написала письмо своему деверю, в котором говорила, что она подумала обо всем им сказанном и решительно считает себя обязанною оставить Малый дом. Сквайр не ответил на это письмо, и потому она сообщила свои намерения мистрис Харп, полагая за лучшее не делать из этого тайны.
– Как жалко, что ваша невестка хочет нас оставить, – сказал мистер Бойс сквайру в тот же вечер.
– Кто вам это сказал? – спросил сквайр таким тоном, который показывал, что ему вовсе не нравится предмет, избранный священником для разговора.
– Мне говорила мистрис Бойс, а ей, кажется, сообщила мистрис Харп.
– Лучше бы мистрис Харп занялась своими делами, а не распускала пустых толков.
Сквайр ничего больше не сказал, а мистер Бойс чувствовал, что сквайр обошелся с ним грубо.
Доктор Крофтс приезжал в Оллингтон и объявил как неоспоримый факт, что болезнь – скарлатина. Недаром сельские врачи обижаются на недоверчивость к их приговорам. Городские врачи всегда подтверждают все, сказанное сельскими.
– Нет никакого сомнения, что это скарлатина, – сказал доктор Крофтс. – Впрочем, все симптомы болезни благоприятны.
Но как бы ни были благоприятны симптомы болезни, ее последствия были весьма нехороши для других. Дня через два Лили почувствовала себя нездоровой. Она хотела скрыть это, боясь попасть на попечение доктора как больная, но ее усилия были бесполезны, и на следующее утро узнали, что она тоже заболела скарлатиной. Доктор Крофтс уверял, что болезнь имеет вид самый благоприятный. Погода стояла холодная. Присутствие болезни в доме требовало лишь большой осторожности ото всех и немедленного обращения к врачу за советом. Доктор Крофтс просил мистрис Дейл успокоиться, но при этом настоятельно требовал, чтобы сестры не были вместе.
– Нельзя ли вам отправить Белл в Гествик к мистрис Имс? – спросил он.
Но Белл протестовала против этой меры, и ее с трудом удалили из спальни матери, куда Лили как больная была переведена.
– Если вы позволите мне быть откровенным, – сказал Крофтс, обращаясь к Белл на второй день после того, как болезнь Лили выяснилась, – вы нехорошо делаете, оставаясь здесь.
– Я ни в коем случае не оставлю маму, когда у нее столько хлопот, – сказала Белл.
– Но если и вы заболеете, тогда хлопот прибавится.
– Я никак не могу этого сделать, – отвечала Белл. – Если меня увезут в Гествик, я буду так беспокоиться, что пешком приду назад, лишь только представится удобная минута.