Доктор Крофтс все еще держал Белл за руку, которую он поймал, помешав ей взять колокольчик и позвать служанку.
– Что вы хотите сказать? – спросила Белл. – Вы знаете, что мы всегда так рады вашему появлению у нас в доме, как майским цветам. Вы всегда были для нас самым дорогим гостем, в особенности теперь, когда у нас столько хлопот… Во всяком случае, вы никогда не можете сказать, что я вас прогоняла.
– Вы думаете, что не скажу? – спросил Крофтс, не выпуская ее руки.
Все это время он не вставал со стула, тогда как Белл стояла перед ним, – стояла между ним и огнем. Белл хоть и занимала такое положение, но не обращала особенного внимания ни на его слова, ни на действия. Они находились друг с другом в самых дружеских отношениях, и хотя Лили частенько подсмеивалась над сестрой и говорила, что она влюблена в доктора Крофтса, но Белл давным-давно приучила себя к мысли, что между ними не существовало ничего подобного этому чувству.
– Вы думаете, что никогда не скажу? А что, если бы такой бедняк, как я, попросил руки, в которой вы отказали такому богатому человеку, как ваш кузен Бернард?
Белл моментально отдернула руку и сделала шага два назад через каминный ковер. Она совершила это движение так, как будто ее вдруг оскорбили или как будто мужчина произнес перед ней такие слова, с которыми не имел права обращаться к ней при каких обстоятельствах.
– Вот видите, я так и думал, – сказал Крофтс. – Теперь я могу уехать… и буду знать, что меня прогнали.
– Перестаньте, доктор Крофтс. Вы говорите совершенный вздор и как будто нарочно хотите вывести меня из терпения.
– Действительно, вздор. Я не имею никакого права говорить вам это, а тем менее теперь, когда нахожусь в вашем доме по обязанности. Простите меня, Белл. – В это время он тоже стоял, но не сделал ни шагу от своей стороны камина. – Простите ли вы меня до моего отъезда?
– За что же мне простить вас? – спросила она.
– За то, что я осмелился полюбить вас, и что я люблю вас с того времени, как вы себя помните, наконец, за то, что люблю вас более всего на свете. За это, я знаю, вы должны простить меня, но простите ли вы мне то, что я вам все это высказал?
Доктор Крофтс первоначально не намерен был сделать ей предложение, а Белл со своей стороны вовсе этого не ожидала. Она еще не совсем уяснила себе значение его слов и, конечно, никогда не задавала себе вопроса, что следовало бы отвечать на эти слова. Бывают случаи, когда любящие существа являются под такой легко угадываемой маской, что при первом откровенно сказанном слове любви обнаруживаются все самые сокровенные чувства, и обнаруживаются, не подавая другой стороне ни малейшего повода к удивлению. Это обыкновенно бывает так, когда влюбленный не считает себя старинным другом и когда его знакомство началось еще очень недавно. Так это было в деле любви Кросби и Лили Дейл. Когда Кросби явился к Лили и сделал ей предложение, он исполнил это с совершенным спокойствием и самосознанием, потому что был почти уверен, что предложения этого ждали. Лили хоть и сконфузилась в первую минуту, но была совершенно готова со своим ответом. Она уже любила его всем сердцем, была счастлива в его присутствии, пленялась его красивой наружностью, восхищалась его остротами и подстраивала свой слух под звуки его голоса. Словом, все было подготовлено и все ожидали этого исхода. Если бы он не сделал предложения, то Лили была бы вправе считать себя обиженной, – хотя, увы, увы! Обиды были впереди, и какие тяжкие! Бывают, впрочем, и другие случаи, в которых любящие не могут объясниться подобным образом, не преодолев сначала больших затруднений, а когда и объяснятся, то не могут надеяться на немедленный ответ в свою пользу. А ведь как должно быть обидно старым друзьям, что на них-то именно и падает вся тяжесть таких затруднений. Крофтс был так близко знаком с семейством Дейлов, что многие полагали весьма вероятной его женитьбу на одной из сестер. Так думала сама мистрис Дейл и даже надеялась. Лили безусловно поступала так же. Правда, эти думы и надежды несколько поблекли, но все-таки по-прежнему существовали благодаря поведению доктора. И теперь, когда он в некоторой степени высказался, Белл отступила от него на шаг и не верила в серьезность его намерений.
Весьма вероятно, что она любила его больше всякого другого мужчины на свете, но все же, когда он заговорил с ней о своей любви, она не могла принудить себя понять его.
– Я не понимаю, доктор Крофтс, что вы хотите сказать, право, не понимаю, – сказала она.
– Я хотел просить вас стать моей женой, кажется, это очень понятно. Но, пожалуйста, не затрудняйтесь объявить мне решительный отказ. Я думал об этом сегодня, когда ехал сюда. Вообще во время моих частых поездок сюда в последнее время я очень мало думал о чем-нибудь другом и вместе с тем говорил самому себе, что не имею на это права. У меня даже нет такого дома, в котором вы могли бы жить приличным образом.
– Доктор Крофтс, если бы я вас любила… если бы я желала выйти за вас… – И тут она остановилась.
– Но вы не любите меня и не хотите выйти за меня?
– Нет, не знаю. Я думаю, что нет. Во всяком случае, деньги не имеют тут никакого значения.
– Ведь я не какой-нибудь мясник и не булочник, которого вы могли бы любить?
– Нет, – сказала Белл и прекратила дальнейшие объяснения не потому, что хотела, чтобы весь ответ ее выразился в этом отрицании, а потому, что не сумела подобрать других слов.
– Я знал, что это так и будет, – сказал доктор.
Боюсь, что те, которые станут анализировать образ действия этого влюбленного и его способ ведения любовной игры, подумают, что он был совсем не способен на такое дело. Дамы скажут, что у него недоставало ума. Я, однако ж, склонен думать, что он вел себя так же хорошо, как ведут себя мужчины в подобных обстоятельствах, и что вообще он был нисколько не хуже многих других влюбленных. Возьмем, например, смелого влюбленного, который преследует предмет своего обожания, как охотник птичку, и такой влюбленный в случае промаха по своей птичке проклял бы себя, стал бы клятвенно уверять, что его ружье испорчено, принял бы вид, будто ожидает светопреставления. А вот и робкий любовник, который зажмуривает глаза при выстреле, который с той минуты, как надел охотничьи сапоги, заранее уверен, что ему ничего не удастся добыть, и который, слушая громкие поздравления от приятелей, не верит, что ему удалось добыть хорошенькую птичку благодаря своему искусству и ловкости. Скромный охотник не бросает этой хорошенькой птички в телегу, боясь, что она затеряется в общей груде дичи, но кладет себе на грудь и бережно несет домой, она одна дороже ему сотни птиц, которых убивают другие.
Доктор Крофтс принадлежал к числу робких охотников и при выстреле так зажмурил глаза, что совершенно не знал, попал ли в птичку, в которую целил, или нет. А так как тут не оказалось никого, кто бы мог поздравить его, то он был совершенно уверен, что птичка, даже не подраненная, перелетела на другое поле. «Нет» было единственное слово, которым Белл отвечала на косвенный вопрос доктора, а слово «нет» далеко не успокоительно для любящих. Впрочем, и в слове «нет», сказанном Белл, было нечто, заставлявшее его думать, что птичка была бы подстрелена, если б он не совсем растерялся.
– Теперь я поеду, – сказал Крофтс и остановился в ожидании ответа, но ответа не было. – Теперь вы поймете, на что я намекал, говоря, что меня выгонят.
– Вас… никто не гонит. – Говоря эти слова, Белл чуть не заплакала.
– Во всяком случае, мне пора ехать, не правда ли? Пожалуйста, Белл, не подумайте, что эта маленькая сцена может помешать мне являться к постели вашей больной сестры. Я приеду завтра, и вы едва ли узнаете во мне того же человека. – С этими словами Крофтс в потемках протянул ей руку.
– Прощайте, – сказала она, подавая руку.
Крофтс крепко сжал ее, но Белл не могла решиться отвечать на пожатие, хотя и желала этого. Ее рука оставалась безжизненной в его руке.
– Прощайте, мой милый друг, – сказал доктор.
– Прощайте, – сказала Белл.
И доктор Крофтс удалился.
Белл оставалась неподвижной, пока не услышала, что наружная дверь затворилась за Крофтсом. Тогда она тихо прокралась в свою спальню и села перед камином. По принятому обычаю ее мать должна была оставаться при Лили, пока внизу не будет подан чай, а в эти дни болезни обедали обыкновенно рано. Поэтому Белл знала, что у нее оставалось около полчаса времени, в течение которого она могла спокойно посидеть и подумать.
Какие же естественнее всего могли быть ее первые мысли? Что она безжалостно отказала человеку, который, как известно, был очень хорошим, любил ее страстно и к которому она всегда питала чистейшую дружбу? Нет, не такие были ее думы, они не имели никакого отношения к этому отказу. Думы ее унеслись к годам, давно прошедшим, и остановились на светлых тихих днях, когда она воображала, как была бы любима им и что сама его любит. О, как часто с тех пор она упрекала себя за эти дни и приучала себя думать, что ее мечты были чересчур смелы. И вот она дождалась всего этого. Единственный человек, который ей нравился, любил ее. Тут она вспомнила один день, когда почти гордилась тем, что Кросби восхищался ею, день, когда была почти уверена, что пленила его, и при этом воспоминании она покраснела и два раза ударила ногой по полу. «Милая, дорогая Лили! – сказала она про себя. – Бедная Лили!» Впрочем чувство, которое вызвало ее думы о сестре, не имело ни какой связи с тем чувством, которое заставило ее думать о Кросби.
И этот мужчина, Крофтс, любил ее все это время, такой бесценный, несравненный мужчина, который был столь же верен, сколь другой вероломен, у которого душа столь же была чиста, сколь у другого грязна. Улыбка не сбегала с ее лица в то время, когда она, размышляя об этом, сидела и смотрела в огонь. Ее любил человек, любовь которого стоила того, чтобы дорожить этим чувством. Она сама еще не знала, отказала ли ему или приняла его предложение. Она еще не задала себе вопрос: как надо было поступить ей? Об этом необходимо было много-много думать, но необходимость эта не представлялась еще настоятельной. В эту минуту, по крайней мере, Белл могла быть спокойна и довольна, и она сидела торжествующая, пока старая няня не пришла сказать, что внизу ее ожидает мама.