Глава XL. Приготовления к свадьбе
Четырнадцатое февраля было окончательно назначено днем, когда мистер Кросби должен был сделаться счастливейшим человеком. Сначала назначили более отдаленный срок, а именно двадцать седьмое или двадцать восьмое число, чтобы март начался для молодых супругов новой эрой, но леди Эмилию до такой степени напугало поведение Кросби в один из предшествовавших воскресных вечеров, что она дала графине понять, что в деле этом не должно быть допущено ни малейшего отлагательства. «Он не постесняется решиться на всякого рода поступок», – говорила леди Эмилия в одном из своих писем, быть может, показывая этим, что менее уверена в могуществе своего высокого положения, чем можно было бы ожидать. Графиня соглашалась с ней, и когда Кросби получил от своей тещи весьма любезное послание, в котором излагались все причины, почему четырнадцатое февраля считалось более удобным, чем двадцать восьмое, он не мог придумать причины, почему бы ему не сделаться счастливым двумя неделями ранее условленного времени. Впрочем, первым его душевным движением было не уступать никаким требованиям, более или менее нарушавшим обговоренные условия. Но какую пользу он извлечет из упрямства? Какая будет польза, по крайней мере, из того, что они поссорятся именно в это время? Кросби надеялся, что чем скорее женится, тем легче ему будет освободиться от деспотизма семейства Де Курси. Когда леди Александрина будет принадлежать ему, он заставит ее понять, что намерен быть ее абсолютным господином. И если, приводя этот замысел в исполнение, потребовалось совсем отделиться от всех Де Курси, такое отделение надо совершить. В нынешнем случае он соглашался уступить им, по крайней мере, только в этом деле. Итак, четырнадцатое февраля было назначено днем бракосочетания.
На второй неделе января Александрина приехала похлопотать о своих вещах, или, выражаясь более благородным языком, запастись приличными свадебными атрибутами. Так как ей не представлялось никакой возможности сделать все это одной, даже под наблюдением и с помощью своей сестры, то леди Де Курси должна была тоже приехать в столицу. Леди Александрина приехала, однако же, прежде и, ожидая приезда графини, оставалась у сестры в Сент-Джонс-Вуде. Графиня до сих пор никогда не соглашалась воспользоваться гостеприимством своего зятя и постоянно помещалась в холодном, неуютном доме в Портман-сквере, доме, который уже много лет служил фамильным городским жилищем Де Курси и который графиня охотно и давно бы променяла на какое-нибудь помещение по другую сторону улицы Оксфорд, но граф был непреклонен, ведь его клубы и разные места, которые ему случалось посещать, находились на правой стороне этой улицы, да и к чему было менять старое семейное жилище? Поэтому графине надлежало приехать в Портман-сквер, тем более что при этом ее вовсе не пригласили в Сент-Джонс-Вуд.
– Как вы думаете, не лучше ли нам пригласить… – говорил мистер Гейзби своей жене, почти с трепетом повторяя это предложение.
– Не думаю, мой друг, – отвечала леди Эмилия. – Мама не очень требовательна, и притом есть же некоторые безделицы, вы знаете…
– Ну да, конечно, – сказал мистер Гейзби, и разговор на этом прекратился. Он бы с удовольствием оказал гостеприимство своей теще, на время ее пребывания в столице, но ее присутствие в его доме было бы невыносимо для него весь период ее пребывания.
С неделю Александрина оставалась под кровом мистера Гейзби и в продолжение этого времени наслаждалась, лицезрея своего жениха. Разумеется, Кросби дали понять, что он должен всякий день обедать у Гейзби и там же проводить все вечера, а отказаться от этого удовольствия при настоящих обстоятельствах не было никакой возможности. Да и то сказать, в эти счастливые минуты ему некуда было девать свое время. Несмотря на смелую решимость и твердое намерение не лишать себя удовольствия посещать общество даже после поражения в недавнем бою, он не очень усердно посещал свой клуб, и хотя Лондон уже снова наполнился народом, но Кросби выходил из дома не так часто, как прежде. Предстоявший брак при всей своей блистательности нисколько по-видимому не увеличивал его популярности, а напротив – общество, т. е. его круг, начинал смотреть на него с некоторой холодностью, поэтому ежедневное посещение Сент-Джонс-Вуда стало для него не так скучно, как можно было бы ожидать.
Для молодой четы наняли помещение на весьма модной улице, примыкающей к Бейсвотер-роад[15] и называемой Принсесс-Ройял-Кресцент. Дом был совершенно новый, а улица, еще недостроенная, имела сильный запах извести и вообще была загромождена лесами и мусором, но тем не менее она была признана весьма удобною и самою приличною местностью. С одного конца Кресцента можно было видеть угол Гайд-Парка, а другой конец примыкал к весьма красивой террасе дома, в котором обитали посланник из Южной Америки, несколько банкирских старших приказчиков и какой-то пэр королевства. Нам известно, до какой степени неприятно звучит название улицы Бейкер[16], и как еще неприятнее для слуха порядочного человека – Фицрой-сквер[17], хотя дома в этих частях города и прочные, и теплые, и вместительные. Дом в Принсесс-Ройял-Кресценте, конечно, не был особенно прочен, потому что в нынешнее время прочно построенные дома не окупают затраченного капитала. Вряд ли он был и теплым, потому что, надо признаться, он еще не был полностью закончен. Что же касается его величины и вместительности, то гостиная хоть была великолепна и занимала почти всю ширину дома за исключением угла, отрезанного для лестницы, но в других помещениях он был очень тесен.
– Не имея собственного капитала, нельзя удовлетворить всех своих желаний, – сказала графиня, когда Кросби сделал замечание, увидев при осмотре дома, что чулан под кухонной лестницей был назначен ему гардеробной.
При возбуждении вопроса о найме дома для молодых леди Эмилии очень хотелось, чтобы местность была поближе к Сент-Джонс-Вуду, но в этом Кросби отказал наотрез.
– Мне кажется, вам не нравится Сент-Джонс-Вуд, – сказала леди Эмилия довольно сурово, думая испугать Кросби и заставить его признаться, что он не имел к этой местности ни малейшего предубеждения.
Но Кросби на это не покупался.
– Нет, не нравится, – отвечал он. – Я всегда ненавидел его. Я вполне убежден, что если бы мне пришлось жить здесь против моего желания, то я бы перерезал себе горло по прошествии первых шести месяцев.
При этом леди Эмилия приняла важный вид и выразила сожаление, что ее дом так ненавистен ему.
– Нет, – сказал он. – Собственно, ваш дом мне очень нравится, и я всегда с особенным удовольствием провожу в нем время. Я говорю только о впечатлении, которое произвела бы на меня здешняя местность, если бы мне пришлось поселиться здесь.
Леди Эмилия обладала достаточным умом, чтобы понять, в чем дело, но, принимая живейшее участие в интересах сестры, она продолжала оказывать будущему зятю особенное внимание, и потому спорный пункт о Сент-Джонс-Вуде оставлен был без всяких последствий.
Самому Кросби хотелось поселиться в одном из новых скверов Пимлико[18], близ Воксхолл-Бридж[19] и близ реки. Его более всего побуждало к тому огромное расстояние между этой местностью и северною частью города, где жила леди Эмилия, но на это ни под каким видом не соглашалась и леди Александрина. Дело другое, если бы им удалось попасть в Итон-сквер или в одну из улиц, примыкавших к Итон-скверу[20], даже если бы удалось прилепиться где-нибудь на окраине Белгравии, – невеста тогда была бы совершенно счастлива. Сначала леди Александрине именно это и предлагали, чего она желала, но ее географические сведения о Пимлико были весьма несовершенны, и потому она чуть не допустила роковую ошибку. Хорошо еще, что в это дело вмешался добрый друг. «Ради самого неба, моя милая, не дозволяй ему завозить себя дальше Экклстон-сквера[21]!» – это было восклицание, которым поразила леди Александрину верная ее подруга, замужняя сестра. Предостереженная таким образом Александрина сделалась непоколебимой и окончательно решила, что местом нового их жительства должен быть Принсесс-Ройял-Кресцент, откуда с одного конца был виден угол Гайд-парка.
Мебель заказывалась преимущественно под наблюдением и опытностью леди Эмилии. Кросби довольствовался уверением, что она, во всяком случае, сумеет приобрести все нужное дешевле, нежели удалось бы купить ему самому, и что вообще он не имел вкуса в деле подобного рода. Несмотря на это он уже начинал чувствовать, что становился жертвой деспотизма и что его прибрали к рукам. Он не мог принять надлежащего участия в покупке кроватей и стульев, а потому и передал все дело партии Де Курси. Этому была и другая причина, до сих пор еще не упомянутая. Нужные на покупку мебели деньги выдавались мистером Мортимером Гейзби. С честным, но непонятным рвением по отношению к семейству Де Курси, Гейзби успел все деньги, принадлежащие Кросби, употребить в пользу леди Александрины. Он хлопотал для нее, собирая тут, распределяя там, и так связал ее нареченного мужа свадебным контрактом, как будто будущее благосостояние его собственных детей зависело от действительности этих трудов. И за все это ему не приходилось получить ни одного пенни, а также извлечь какие-нибудь выгоды, настоящие или будущие. Все это происходило от его усердия, его преданности графской короне, венчавшей герб лорда Де Курси. По его понятиям, граф и все его семейство имели полное право на подобное усердие. Такова была теория, в которой воспитался Гейзби, и, руководствуясь ею, он иногда бессознательно предавался унижению. Лично он терпеть не мог лорда Де Курси, который обходился с ним весьма грубо. Он знал, что граф был бессердечный, злой, дурной человек, но как граф он имел право на услуги мистера Гейзби, которыми обыкновенный человек ни под каким видом не мог бы воспользоваться.