Пристроив таким образом все доступные суммы на обеспечение, по-видимому, ожидаемого вдовства леди Александрины, мистер Гейзби сам дал деньги на устройство нового хозяйства.
– Вы можете уплачивать мне полтораста фунтов в год и четыре процента, пока не покроется весь долг, – сказал он Кросби, и Кросби должен был согласиться.
До этой поры Кросби хотя и вел в Лондоне жизнь модного джентльмена, но никому и никогда еще не был должен. И вот ему открывалась перспектива долгов. Впрочем, и то сказать, когда чиновник, занимающий должность в какой-нибудь общественной конторе, женится на дочери графа, то нельзя же ему ожидать, что все пойдет по его желанию.
Леди Эмилия купила обыкновенную мебель, постели, ковры на лестницу, умывальники и кухонную посуду. Гейзби приобрел очень дешево обеденный стол и буфет. Но что касается украшений, относящихся к гостиной, это должна была решить сама леди Александрина. По гардеробной части графиня намеревалась помочь своим советом, по этим предметам нельзя было посылать счета к мистеру Гейзби, чтобы он уплатил их из четырех процентов, приписав всю сумму к долгу жениха. Подвенечное приданое следовало приготовить на средства самих Де Курси, а потому необходимость заставила графиню явиться на сцену.
– У меня чтобы не было векселей! Слышите? – проворчал граф, проскрежетав по другим зубам одним своим особенно черным и безобразным зубом. – Чтобы не было векселей по этому делу!
А между тем чистых денег не давал. При таких-то обстоятельствах у графини и появилась необходимость самой явиться на сцену. Мистер Гейзби во время своего недавнего посещения замка Курси по деловым вопросам получил двусмысленный намек, что счеты модисток можно очень удобно пришпилить к счетам мебельщиков, торговцев посудой и тому подобным. Графиня, делая этот намек, старалась внушить своему зятю, что с недавнего времени мода изменилась и что подобные меры считались совершенно позволительными между людьми, действительно живущими в большом свете. Но Гейзби был человек с ясным взглядом на вещи, человек честный, он хорошо знал графиню. Ему очевидно было, что в настоящем случае нельзя прибегнуть к подобной мере. Поэтому графиня не стала предлагать дальнейших советов и решилась сама отправиться в Лондон.
Приятно было видеть, как леди Эмилия и Александрина сидели среди огромного склада ковров и расспрашивали четырех приказчиков, которые показывали им товар. Приятно было наблюдать, как они склоняли друг к другу головки и шептались, вероятно, о том, как бы выторговать лишних два пенса на ярд и за это наделать продавцам как можно больше хлопот. Приятно было смотреть на это потому, что они отлично умели управлять своими огромными кринолинами, проходя между огромными свертками ковров, и потому еще, что они вполне наслаждались и принимали уважение со стороны приказчиков, как дань, им положенную. Но не так приятно было смотреть на мистера Кросби, который торопился на службу и которому не предоставили никакого права участвовать в выборе покупаемых предметов. На него приказчики смотрели как на человека совершенно лишнего. Сестрицы условились быть в магазине в половине одиннадцатого, так чтобы Кросби можно было явиться на службу к одиннадцати или немного позже. Но прежде чем они оставили дом Гейзби, уже пробило одиннадцать, и очевидно было, что получаса на выбор ковров далеко не достаточно. Полосы великолепных, ярких цветов развертывались перед ними на целые мили, а потом, когда попадались рисунки, по их мнению подходящие, то кусок разворачивали туда-сюда до тех пор, пока им не покрывался целый зал. Кросби жалел приказчиков, таскавших с места на место огромные массы товара, между тем как леди Эмилия сидела спокойно, как будто ей вменялось в обязанность пересмотреть каждый ярд всех товаров в магазине. «Покажите мне еще раз вон тот кусок, что внизу». И приказчики снова принимались за работу, снова передвигали целые горы. «Нет, моя милая, зеленый цвет очень непрочен, он полиняет, лишь только на него прольется кипяток». Приказчик улыбался невыразимо сладко и уверял, что, собственно, этот зеленый цвет никогда не полиняет. Но леди Эмилия не обращала на него внимания, и ковер, из-за которого передвинута была целая гора, сделался частью другой горы.
– Вот этот бы годился, – говорила Александрина, засматриваясь на великолепный пунцовый фон, по которому извивались желтые реки, унося в своих струях бесчисленное множество синих цветов. Говоря это, она грациозно склонила голову на сторону и с сомнением глядела на ковер.
Леди Эмилия тыкала в него своим зонтиком, как бы желая узнать его прочность и в то же время прошептала, что на желтых цветах скоро появляется грязь.
Кросби посмотрел на часы и простонал.
– Самый превосходный ковер, миледи, и самого новейшего рисунка. Не далее как в прошлом месяце мы доставили четыреста пятьдесят ярдов этого самого ковра в замок герцогини Южно-Уэльской. Вы его нигде не найдете, потому что он еще не поступал в магазины.
Леди Эмилия еще его потыкала, потом встала и прошлась по нему. Леди Александрина еще немного склонила голову на сторону.
– Пять фунтов и три шиллинга? – спросила леди Эмилия.
– О, нет, миледи, пять и семь, дешевле этого вы не найдете ни в каком магазине. Поверьте, что эта краска самим обошлась по два пенса дороже на ярд.
– Ну, а сколько дадите скидки? – спросила леди Эмилия.
– Два с половиною процента, миледи.
– О, нет, ни за что, – сказала леди Эмилия. – При расплате чистыми деньгами я всегда беру пять процентов, деньги сейчас же – прямо сейчас, понимаете.
Приказчик объяснил, что вопрос должен решаться хозяином, у них уж так заведено: скидка два с половиною процента. Кросби, все это время смотревший в окно, сказал, что ему решительно невозможно долее ждать.
– Ну, как вам нравится, Адольф? – спросила Александрина.
– Что нравится?
– Этот ковер. Вот этот, видите?
– О, нравится ли мне ковер? Мне что-то очень не нравятся эти желтые полосы, и кажется, он чересчур красен. По моему мнению, коричневый фон с мелким рисунком был бы гораздо лучше. Впрочем, поверьте, мне совершенно все равно.
– Разумеется, ему все равно, – сказала леди Эмилия.
После того совещание обеих леди продолжалось еще минут пять, и ковер был выбран с известною скидкой.
– Теперь поговорим о прикамином коврике, – сказала леди Эмилия.
Но тут Кросби решительно не вытерпел и объявил, что ему необходимо отправиться на службу.
– Я ведь вам не нужен, вы сами выберете коврик, – сказал он.
– Пожалуй, что и так, – заметила леди Эмилия.
Но было ясно видно, что Александрине не нравилась необходимость, из-за которой она лишалась своего проводника.
То же самое повторилось и на улице Оксфорд при покупке стульев и диванов, и Кросби уже начинал желать, чтобы все кончилось как можно скорее, даже если бы ему пришлось одеваться в чулане под кухонной лестницей. Он приучился ненавидеть все принадлежащее к дому в Сент-Джонс-Вуде. Его стали уже знакомить с маленькими семейными способами экономить, о которых до сей поры он не знал и которые сделались ему ненавистны, когда ему объяснили их необходимость. Ему старались внушить, что эти сбережения жизненно необходимы именно у людей, поставленных в его положение, у людей, которым приходилось при ограниченных средствах поддерживать приличный вид во всем, что относилось до модного света. Обильные закупки провизии у мясника и бесконечные счета за стирку белья при полутора тысячах дохода дозволительны только для тех, кто редко выезжает в свет и кто может сесть на первого встречного извозчика, когда нужно куда-нибудь выезжать. Но леди Александрине предстояли некоторые обязанности, а потому строжайшая экономия должна составлять в хозяйстве одно из главных условий. Захотела бы Лили Дейл иметь карету, конечно, наемную, но представляющую вид собственной, в ущерб мужниных бифштексов и чистого белья? Этот вопрос и подобные ему нередко задавал себе Кросби.
Но, тем не менее, он старался любить Александрину, или, вернее сказать, старался уверить себя, что он ее любит. Если б ему удалось только удалить ее от партии Де Курси, а тем более от части этой партии в лице Гейзби, он бы отучил Александрину от всего этого.
Он бы приучил ее торжественно сидеть в наемном кебе и запасать провизию щедрою рукой. Приучить ее! Когда ей минуло тридцать лет и когда она получила такое утонченное воспитание! Уж не намерен ли он запретить ей видеться с ее родными, ездить в Сент-Джонс-Вуд, переписываться с графиней и леди Маргериттой? Приучить ее! Как бы не так! Неужели он еще не знал, что араба как ни вымывай, а из него все-таки не выйдет белого? Да если бы он и обладал всеми способностями для такого дела, то и тогда бы ему не удалось, а он был совершенно на это неспособен! Но кто же пожалеет о нем? Лили, которую он мог бы лелеять на своей груди, никогда бы не была и не могла бы быть для него тем, чем становилась леди Александрина.
Наконец наступило время приезда графини в город, и Александрина переселилась в Портман-сквер. Кросби почувствовал большое облегчение, потому что это обстоятельство избавляло его от ежедневных скучных путешествий на северо-запад Лондона. Можно сказать, что он решительно ненавидел этот открытый всем ветрам угол близ церкви, который ему приходилось огибать по пути к жилищу Гейзби, и что ему ненавистен был фонарь, который освещал дорогу к уличной двери Гейзби, ненавистна самая дверь. Дверь эта как бы пряталась в стене, она выходила на узкую дорожку, пересекающую так называемый садик, или передний двор, на котором стояли два железные ящика для гераней, окрашенные под мрамор, и статуя нагой женщины на пьедестале. Во всем Лондоне, казалось Кросби, не было места, такого холодного, как небольшой клочок мостовой перед этой дверью. И тут-то, на этом клочке, нередко заставляли его ждать пять, десять, даже пятнадцать минут, как он уверял, хотя я склонен думать, что такая задержка никогда не превышала трех минут, необходимых лакею Ричарду, чтобы скинуть с себя рабочий костюм и облечься в парадный наряд.